Обманщики. Пустой сосуд

Лин сглотнула, чувствуя, как при этих словах паника возвращается. Красавец смотрел на нее ледяными, мертвыми глазами.

— Если господин хочет ее себе…

— Ты дурак, Баршу, — бросил красавец пренебрежительно. — Эта девка хороша, за такую заплатят золотом. Берите ее, и поехали.

Лин связали, замотали в халат, точно нашкодившего кутька, и перекинули через седло. В нос ударили омерзительные запахи, которым не было названия. Из-за неудобного положения в ушах шумело, и мысли путались. Лин не знала, сколько всего прошло времени, как далеко они уехали. Она могла видеть только песок, а вскоре и вовсе закрыла глаза. Спустя какое-то время они остановились, Лин сдернули с седла и бросили на песок. Пыль набилась в горло и в нос, запорошила глаза. Лин едва слышала, что говорят вокруг.

— К остальным ее. И проверь замки.

Лин снова потащили куда-то — страшно было глаза открыть — снова швырнули наземь. В нос ударил застарелый пот, а в уши — жалобные причитания.

— Заткнитесь! Получите у меня!

Вой затих немного, но не прекратился. Лин выждала еще пару минут и, открыв глаза, огляделась. Не сразу в темное, едва разгоняемой светом воткнутого в песок в отдалении факела, удалось разглядеть свое узилище. Ее заперли в клетке, сработанной из толстых бамбуковых прутьев, поставленных так часто, что едва рука пролезала. Соседками ее были четыре перепуганные девушки, а чуть поодаль стояла еще одна такая же клетка. Еще одна в отдалении.

Лин села, выпутавшись из халата, и прислонилась к прутьям решетки. Посмотрела на соседок.

— Где я?

Девушки то ли ее не поняли — вид у них был необычный, не из Карраски они были родом, — а то ли были напуганы до того, что утратили дар речи и только и могли, что выть. Поняв, что и слова от них не услышит, Лин плотнее закуталась в халат Дзянсина и сжалась в комок. Конопляная ткань пахла неожиданно: не железом и пеплом, как она ожидала, а пряностями и благовониями. Домом. На глаза навернулись слезы. Жизнь научила Лин сдержанности. Родной отец пожелал от нее избавиться, матери она и вовсе не знала. Лин давно выучила, что слезы не помогают. Но они все лились, по счастью, беззвучно, и Лин не могла остановить их поток.

Если что Шен и умел в совершенстве, так это прятаться и уходить от проблем. Жизнь в столице бывала опасной, и потому нередко приходилось изобретать способы избежать трудностей. Когда следом за кочевниками появились разбойники, Шен укрылся за барханами, закопавшись в горячий песок. Небо оказалось благосклонно: его не нашли. Кочевники отправились в погоню за Цзюреном, разбойники тоже умчались, и тогда Шен выбрался из-под песка и сел на землю, огорошенный. У него обнаружилась совесть.

Не то чтобы Шен был совсем уж бесстыжий. Иные законы Неба он соблюдал: не убивал, не обирал нищего, не прелюбодействовал с женой соседа (а она была прехорошенькая). У Неба были разумные законы. Но точно так же он не помогал ближним и дальним, если в том не было выгоды. Столица — жестокое место, и, чтобы там выжить, приходится быть жестоким. И опыт столичной жизни говорил, что нужно забыть о девчонке и отправиться вперед, придерживаясь прежнего направления. Но проклятая совесть не давала покоя.

Шен посидел немного, глядя прямо перед собой. Потом поднялся и пошел неспешно в том направлении, куда ускакали разбойники.

Он и сам не знал, почему. Возможно, Лин напомнила малютку Шензы, хотя между ними было мало общего. А может, солнцем голову напекло.

Вечерело. Небо над пустыней всегда ясное, и, когда взошла луна, на песок легли контрастные тени. Видно было далеко вперед, и легко были различимы силуэты всадников, едущих неспешно с бархана на бархан. Самого Шена также было видно, как на ладони, и поэтому приходилось двигаться осторожнее. Впрочем, на его счастье, разбойники назад не оборачивались.

Спустя пару часов на горизонте показалось алое пожарное зарево, а потом на его фоне видно стало стоянку кочевников. Кругом располагались шатры из пестрых тканей и шкур, в центре горел огонь. Приблизившись, Шен затаился за барханом, оценивая обстановку. Лагерь был хорошо устроен: часовые по краям, укрепления из каких-то повозок. За этой «крепостной стеной», кроме палаток и костра, Шен разглядел несколько клеток; в таких перевозили обычно заключенных.

Работорговцы.

Официально рабство осудили, как неугодное Небу, еще при деде нынешнего короля. Соответствующий указ высекли на скалах, его передавали до сих пор из уст в уста. Но рабство оказалось рабству рознь. Человека можно было до сих пор лишить свободы за долги, или за проступки его родных, или за одно неверное решение господина, на земле которого он живет. Человека, в конце концов, можно было купить у таких вот бродяг-кочевников, приходящих из пустыни. Купить, конечно, тайком, ведь такой раб — не преступник, не должник — определенно был неугоден Небу. Небо, впрочем, склонно зажмуриваться.

Шен Шена передернуло. Он высоко ценил свою свободу. На секунду он взглянул на происходящее совсем иными глазами. Лин угодила в руки работорговцев, и судьба ее виделась совсем ужасающей. Сидя на песке, залитом лунным светом, Шен все никак не мог решить, должен ли он сам рискнуть свободой и жизнью ради этой девчонки.

1 Ага — здесь: господин

2 Яр-ага — молодой господин, также можно перевести как княжич или принц

Глава 7

В которой свершаются добрые дела и воздаются по заслугам дурные

Сентиментальная часть его натуры какое-то время боролась с практической и проиграла. Шен Шен трезво оценивал свои силы. Он не был вооружен, да и владел оружием скверно, предпочитая избегать сражений. Лагерь разбойников был хорошо укреплен и охранялся дозорными. Это была верная смерть. Шена с юной Иль’Лин ничто не связывало, значит, он не обязан был ради нее рисковать жизнью.

В этих рассуждениях, Шен признавал сам, был изъян. Они больше напоминали самооправдание. Но, так или иначе, у него был законный повод уйти. Он не мог умереть из-за едва знакомой девчонки и тем самым обречь свою семью на гибель.

Шен Шен поднялся с песка и поспешил скрыться от взгляда дозорных за барханами.

Ночь была очень тихой. Где-то в отдалении гулял ветер, пересчитывая песчинки, но здесь стояла полнейшая, даже жуткая тишина. Луна и звезды удивительно ярко освещали плавные изгибы барханов, и видно было на многие ли вокруг. Учитывая это, Шен предпочел уйти от лагеря как можно дальше. Он шел вперед, по возможности придерживаясь северо-западного направления. Он давно отклонился от первоначального курса, но надеялся, что загадочная земля Акаш достаточно велика, а не размещется, как в сказках, на маковом зернышке.

Спустя пару часов, отойдя на достаточное расстояние, Шен Шен устроил привал. Ему повезло отыскать укрытие: руины какого-то древнего строения, — быть может, часть очередного давно разрушенного города, а может быть, просто чей-то оставленный из-за бурь дом. Шен раскопал занесенный песком вход пошире, протиснулся внутрь и устроился у дальней стены, испещренной то ли знаками, то ли щербинками. Здесь было достаточно тепло и не слишком душно. Огонь зажигать он не стал, это было слишком опасно, можно было задохнуться дымом или привлечь нежеланное внимание; поэтому он завернулся в верхний халат, как в одеяло, нахохлился, точно птица, и прикрыл глаза. Спать он не собирался, только вздремнуть немного, чтобы набраться сил. Однако события последних дней дали-таки знать о себе, и Шена сморил сон.

Сперва — возможно, из-за духоты — ему снились кошмары, череда тех жутких снов, что заставляют подскакивать в холодном поту, но забываются в то же мгновение, оставив после себя только липкий страх. Затем ему приснилась женщина в красном платье с золотыми шпильками в волосах. Шен все пытался разглядеть ее лицо, во сне это отчего-то казалось очень важным, но женщина раз за разом ускользала, пока не исчезла совсем. Шен остался один, в пустоте, и сон снова превратился в кошмар. Того особенного сорта кошмар, когда вокруг ничего не происходит, а беспричинный страх пожирает изнутри.