Страница 98 из 108
На спине фотографии в левом уголке по диагонали (так красивее) бабушкиной рукой:
На парадной стороне фотографии белая надпись, как делали раньше в ателье:
Недатированная (среда? привычное воскресенье?) пересвеченная бабушкина молодость: большие непонятные мне листья, бабушка прячет лицо в тени, чтобы суметь открыть глаза, яркость солнца украдена неясностью снимка, но очевидная безоблачная жара. Кроме дежурных вопросов (где это? кто фотограф? вернее так: жив ли фотограф? даже так: когда умер фотограф?), появляется ещё такой — что делает это лицо бабушкиным? Нет ни морщин, ни седины, остренький стеснительный нос, графитная определённость улыбки, правильные кудри — всё это вдруг не кажется мне знакомым лицом. Теперь от этого чувства не отделаться. Я перебирал другие бабушкины снимки: чья-то свадьба (крупные маки на платье, борьба взгляда с солнцем), босоногая прогулка (дорисовывается море за горизонтом, рядом мужчина и женщина с чемоданами — куда? откуда?), продуманная бабушкина поза в цветах (позади забор). Снова групповая фотография, но не постановочная, а подсмотренная: бабушку и трёх других женщин фотограф потеснил к левой части снимка, выпустив в центр поле и далёкую, растворяющуюся в белом церковь, колокольня очевидна, а купола едва определимы, но если предположить Успенский собор, то разгадывается в серой мути контур Владимира, снятый с другого берега Клязьмы, вот и водонапорная башня. Сюжет этой фотографии непонятный: женщины (бабушка — одна из них) в платьях с пышным и устойчивым, как из фарфора, подолом слушают женщину в купальнике, но с часиками на руке, на земле колея, проделанная большой машиной. Пусть и трудно, но хочется рассмотреть маленькую фотографию, особый способ печати — на одном листочке сразу несколько изображений, не увеличенных, размером с кадр плёнки, развёрнутых в разные стороны: только кончилась война (не подписано, но такое помнится про эту фотографию), на двух кадрах узнаётся Муся с ребёнком, ещё на двух, засвеченных, белизна пожирает мужчину и мальчика в подсолнухах; только на одном кусочке выглядывает молоденькая улыбающаяся бабушка (больно глазам), нагнулась к столу, подчинившись воле фотографа, в руке далёкое (сорок пятого года?) яйцо, господи, как же оно уцелело? Слева от бабушки — женский профиль, подбородок, нос и чуть-чуть, как будто пожалели, лба, но даже по этим краешкам видно, что это кто-то старше, наверное, мамочка (бабушкиным голосом) Агнессочка Фёдоровна. На столе тарелки, невольно считаю — выходит семь штук, одна тарелка кажется разбитой, но если через лупу смотреть, то это наползли на тарелку дефекты плёнки, пахнет этими яйцами, маленький белый кружок хочет быть солонкой и пусть будет, а на спинке бабушкиного стула видна чья-то рука, кто-то стоял позади и не захотел в кадр, дал другим пошалить, а ведь достаточно было присесть. Я так долго всем телом сжимался и вглядывался в маленький прямоугольник, меньше спичечного коробка, что, когда разогнулся и посмотрел вокруг (ничего необычного, красная настольная лампа, ночная комната), удивился — таким всё показалось огромным и цветным.