Страница 30 из 40
«всё из каменного пара, всё из ртутного стекла…»
Б. П.
всё из каменного пара, всё из ртутного стекла…нерушимое упало, пылью музыка всплыла, всяиз дышащего тела, из эфирных кристаллид – всясвернулась и истлела, только музыка стоит, всяиз тучного металла, всяиз выпуклого тла……содрогнулась и упала, только музыка: ла ла1995Хор предпоследнего похода
Солдаты шагали по руслу рекиИ что-то неладное пели,Проржавое мясо с надорванных лицСтекало за ворот шинели.И были улыбчивы их голоса,И волосы гладки от пыли,Когда по раскрестию глиняных руслИз рая они уходили.строфа I Не слушали огненных стражей И в райские шахты сошли, В сжижённом угле по колено, В колодезно-звездной пыли. Мы думали: это из плена К себе возвращаемся мыПод шип разъяренный, заспинный, лебяжий В распоротом пухе зимы.антистрофа I По-рачьи навстречу лежала Проросшая в гору луна, И пухло злаченое мясо И зренье сжигало до дна. И всё, что до этого часа Мы этой дорогой нашли,Почти что усохло от этого жара, Расплавилось в этой пыли.строфа II Катились гранитные зерна Беззвучно с сухого ножа, И тьма, испещренная блеском, В пещерах была госпожа, Когда под огнем бестелесным Мы спали, незримы извне,На хрупких охапках сладимого дерна, Растущего в райской стране.антистрофа II Как тонко и пресно нагрета Стена, где кончается путь — Мы к ней примерзали плечами, Поверх не умея взглянуть. И это и было прощанье, Семян бессеменных лузга:Потерян поход предпоследнего лета — Мы больше не видим врага.эпод Опять мы уходим из рая, Не выдавив гной из пупа. Хохочет пернатая стража: Шалишь, говорит, гольтепа. Стучали по днищу приклады, И скатки сползали с хребта,В скрипучих бадьях мы наверх поднимались. Была впереди темнота.Когда по раскрестию глиняных рекИз рая они уходили,Проржавое мясо с надорванных лицСтекало за ворот шинели.Солдаты шагали по руслу рекиИ что-то неладное пели —И были улыбчивы их голосаИ волосы гладки от пыли.1996Витязь в тигровой шкуре
В говнодавах на резине, на резинке, на резиновом ходуШел по Невскому к вокзалу, по нечетной, по разъеденному льдуЧто-то в семьдесят каком-то (– вероятно, типа пятого —) году.Шестиногие собачки, оскользаясь, семенили в поводу.В низком небе узкий месяц, ноготочек (– где же ручка, если серп? – ),Оболокся светлым клубом (– бок наполнил, маскируя свой ущерб —).В грузной шубе полосатой и с авоськой, на папахе мокрый герб.По наружности армяшка, ну, гурзошник, в крайнем случае азерб.В Соловьевском гастрономе мимо кассы он купил себе курей.Хладнокровные собачки, все на задних, зябко ждали у дверей.Быстро сумерки сгущались (– ощущаясь всё лиловее, серей… —)В пышной шубе нараспашку, и с курями – нет, скорее что еврей.Не светя, уже светились лампионы в желтых газовых шарах,Усом взвизгивал троллейбус, бил разрядом, щелкал проводом – шарах!На Владимирский с курями повернул он и попёхал на парах.Тихоходные собачки с тихим чихом выдыхали снежный прах.И собачий век недолог, а куриный – и того короче век.В искрах тьмы навек исчезнул этот самый марамой или чучмек.Ничего о нем не знаю. Лед скололи. Увезли в «Камазах» снег.Только счастье, цепенея, оседает на поверхность мертвых рек.Остается только счастье. (– Да на кофе за подкладкой пятаки —)Коли стёкла напотели, это просто: Пальцем вытереть очки.Развязать у шапки уши. Шарф раздвинуть. Кашлянуть из-под руки.С чашкой выглянуть в предбанник – плоской «Примой» подогреть испод щеки.Я гляжу от перекрестка в черный город – лязги-дребезги поют.В магазине Соловьевском под закрытье нототению дают.Хоть гурзошник, хоть полковник – впуск окончен. Закрывается приют:В Соловьевском магазине, под закрытье, швабру под ноги суют.Пахнет солью и бензином, пахнет сажей, пахнет сыростью людской.Дальний блеск рябит с Марата по Стремянной в переулок Поварской.Над Владимирским собором – в пятнах облак – тухнет месяц никакой:Темнота, сквозь колокольню пропускаясь, пахнет хлебом и треской.1996Осень во Франкфурте
Как левантинские волосы уже не блестит листва.У охрýпченных остьев – чуть на полчаса естества.В зараженных аллеях скребут скребки,И чумные команды сгружают тленНа дрожащие дымные фуры.До отбоя не справиться. Не разбагрить до Рождества.Не разграбить на раз, не раскидать по гробам на раз-два,Хоть аптечные панцири их крепки,И топорщатся фартуки у колен,Тачки медленны, лица хмуры.Мы сидели за ужином, пока уплотнялся мрак,В фосфорных цеппелинах плыл по окошку враг,Но чуть колокольчик забрякал внизу,Пурпур и золото закачались в борще,Базилик, кориандр и перец.Всем фонарным проушинам было велено сделать кр-рак.Над бульварной дугою засветился лиственный прах.Из разбомбленной башни, с морозным пенсне в глазу,Вышел тот, кого нет вообще,Из железных дверец.Троецветные плоские полосы протесняются в нутрь аллей,Раздробляясь мельканьем, своей голизны голей.Осторожный взор христианских машин,Светофором задержанных на углах,С трудом отлепляется от бульваров.Им, поди, это нравится: Плитками лунный клей.По нему ускользают, куда кипяток ни лей,Вереницы ссутулившихся мужчин,И на всех колесницах катит АллахВ облаках своих шароваров.Мы сидели за ужином, в мисках синел бурак.За соседскою стенкой по-персидски орал дурак.А внизу исчезали один за однимВ электричестве города и зимыПоследние чумовозы —В брюхе, прелью нагруженном, каменный блеск набряк.Перед каждым кружился крылатый трехцветный рак.Неподвижный младенчик висел над нимС голубыми глазами тьмыИ с дыханием девы-розы.1996