Страница 57 из 61
— Кто тут колобродит?..
— Дяденька, мне бы проволоки, нам для кружка, — откликнулся Смирнов.
— Григорий Михайлович? — растерянно спросил Геннадий.
Смирнов направился к калитке:
— Гостя примешь, не поздно?
— Пожалуйста… Да я не один, у меня почти что вся бригада наша тут…
— Вся? — сказал Смирнов. — Совсем хорошо…
Экзамен на зрелость
То, что говорил когда-то Осокин о гордом сознании журналиста, который видит, что едва разгоравшийся огонёк большого дела превратился с его помощью в жаркий костёр, долго было для Виктора всё-таки только словами — правильными, бесспорными, но не проникающими в самую глубину души.
Иное дело теперь. Больше месяца прошло с тех пор, как в газете появилась статья Виктора об инициативе молодёжной бригады имени дважды Героя Советского Союза товарища Ильина. И за это время в газете было напечатано несколько материалов, озаглавленных: «По одному наряду», теперь уже с других заводов…
Виктор перечитывал эти заметки так внимательно, как будто они касались его лично. Конечно, Виктор понимал, что не он один помог разрастись движению новаторов. Он только прибавил свои усилия к усилиям Александра Бахарева, Геннадия Никитина, Нины Спицыной, Сени Кочкина и остальных членов двух бригад. Но это не задевало самолюбия Виктора, это скорее радовало его, — он шёл плечом к плечу со многими, как равноправный, нужный, полезный, хотя орудием его была хрупкая на вид вещь — перо. Он думал о том, что случись ему снова стоять рядом с Никитиным на праздничной трибуне, у него не появилось бы зависти к знаменитому бригадиру, — оба заслужили почётное право…
В жизни обязательно наступают моменты, когда становится нужным оглянуться на пройденный путь. Это нужно, чтобы оценить прожитое и увереннее итти вперёд. Так и Виктор: инстинктивно он осмотрел всю дорогу, которую прошёл с того дня, когда впервые, беспрерывно повторяя, как будто мог это забыть, номер комнаты Михалыча — пятьдесят семь, — он переступил порог редакции. Дорога была неровной — то подъёмы, а то и такие ямы, что даже сейчас кружилась голова. И возле каждого такого участка стояла вешка — побольше или поменьше. Одна стала, когда в газете была напечатана первая заметка Виктора — о совещании председателей колхозов, и хотя с тех пор напечатаны были сотни других заметок Виктора, эта вешка теперь казалась очень высокой. Дальше вереницей бежали вешки, отмечающие другие заметки. Они теперь были совсем уже низенькими, ничем не выдающимися. И сразу — огромная корявая веха, вбитая рядом с зияющей ямой, — ошибка в отчёте о слёте. Ещё вехи средней величины — новые материалы. Веха покрупнее — отъезд в Чёмск. Опять провал — Павел… И снова подъём — Толоконников. Последняя веха отмечала статью об «ильинцах»…
Всё это было похоже на переводные испытания в школе. Из класса в класс переходил Виктор, и каждый раз держал испытания — то почти шутя, то с трудом натягивая на «тройку». И вот Виктор чувствовал, наступила решающая пора экзамена на зрелость. Была ли им статья об «ильинцах»? Нет, — подсказывало Виктору чутьё. Слишком легко была написана эта статья, всё, собственно, ему подготовили другие. Она, скорее уж, была упражнением перед экзаменом. А каково будет решающее испытание?.. Не знал этого Виктор, не знал никто, потому что нельзя же точно предсказать, что произойдёт завтра, а завтра — это сегодня журналиста…
Осокин залучил к себе Виктора, едва тот пришёл на работу. Пока хозяин кабинета рылся в папках, Виктор разглядывал карту области, похожую на лоскутное одеяло, потому что районы были выклеены разноцветной бумагой. Он вспомнил, как когда-то Осокин рассказывал о самом крупном северном районе, откуда меньше всего поступало писем. Ого, — теперь цифра, отмечающая приток почты, была там солидной.
— Наладилось? — спросил Виктор.
Осокин мельком оглянулся на карту.
— А, это… Расшевелили народ. Погоди, у них ещё селькоры начинающие, вот руку поднабьют, то ли будет…
Он нашёл то, что искал, — два письма. И сказал:
— Так вот, Виктор… Информацией, не льстя, ты овладел. По сельскому хозяйству специалистом стал. Теперь и заводскую тему освоил. Не пора ли взяться ещё за один жанр, за самый газетный, — фельетон?..
— Фельетон? — нерешительно спросил Виктор. — Попробую…
— Пробовать нечего, надо приступать. Придётся тебе сегодня потратить весь день на проверку и выяснение фактов. У Михалыча можешь не отпрашиваться, — я уже договорился. Слушай, в чём дело. Это — письмо рабочего одной сбытовой базы. Пишет о непонятных вещах, которые происходят у них там с товарами. А это — письмо с завода, который имеет дела с тою же базой. Тоже намёк на махинации. Один сигнал, — и то тревожно. Но когда таких сигналов два да ещё из разных мест, — значит, дело не шуточное. Возьми письма, внимательно почитай, потом разыщи авторов, они подскажут, с кем связаться ещё… Всё понятно?..
Виктор, приняв письма, собрался уходить.
— Э, погоди-ка! — окликнул его Осокин. — Ты смотри, осторожнее там, не проболтайся кому не следует, что к чему. А то спугнёшь этих субчиков…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Если бы этим вечером Осокин увидел Виктора, удивился бы даже он, хотя кому, как не ему, было известно, насколько трудно и мерзко копаться в человеческой грязи, когда во всей полноте вскрывается самое неприглядное, самое противное, что тщательно скрывалось доселе от всех.
Усталости в обычном смысле Виктор не чувствовал, хоть и встречался весь день с разными людьми, копался в толстых бухгалтерских книгах, которые всегда были для него китайской грамотой. Было ощущение огромной душевной тяжести, от которой не избавляет ни отдых, ни сон, ни сытный обед.
Итти домой Виктор пока не мог. Надо было тщательно разобраться во всём, разложить по полкам перепутанную кучу фактов, свалившуюся на него сегодня.
Виктор перешёл с тротуара на бульвар и присел на первую попавшуюся скамейку. И сразу же холодком пробежала мысль о том, что было бы, если бы…
То, что письма касались той самой базы, где работал Николай Касьянович, сперва даже мимолётно не натолкнуло Виктора на предположение, что его родственник может иметь хотя бы косвенное отношение ко всей этой тёмной истории. Мошенники, о которых говорилось в письмах, представлялись ему какими-то мрачными фигурами, пожалуй, и не похожими на нормальных людей — с испитыми, дегенеративными лицами, от которых за версту несёт преступлением. И ему хотелось даже, чтобы ничего ещё не подозревающий Николай Касьянович с восхищением увидел, как Виктор разоблачит, уничтожит этих окопавшихся преступников.
Он встретил Далецкого у входа в контору.
— Ты к нам? — вытянул губы трубочкой тот. — Весьма… По какому же вопросу, если можно поинтересоваться?..
Что-то — или предупреждение Осокина, или, может быть, неясный отблеск насторожённости в глазах Далецкого — заставило Виктора, уже готового сказать правду, остановиться. Он ответил возможно более непринуждённо:
— Один ваш рабочий прислал письмо, — жалуется, что плохо отремонтировали квартиру… Надо уточнить кое-что…
— Ну, ну, — сказал Николай Касьянович, и отблеск насторожённости погас в его глазах. — Бытовые условия трудящихся являются важнейшей предпосылкой… М-да… Весьма…
А потом началось всё это — беседы с людьми, возня с бесчисленными запутанными документами… Чем дальше, тем больше чувствовал Виктор, что если его родственник и не имеет прямого отношения к шайке, то, во всяком случае, существование её не было для него секретом… И, как обухом по голове, ударили Виктора спокойные слова одного из собеседников:
— Главарь у них — Далецкий, это уж точно… Не смотрите, что он только кассир, а Митрофанов — бухгалтер…
И когда, чуть позднее, то же было подтверждено бесспорным документом, перед Виктором сама собою возникла давнишняя, но и сейчас до слёз горькая картина, — Николай Касьянович берёт двумя пальцами любимую мамину синюю кофточку и пришёптывает одними губами: «Поношено… Весьма», а затем обрадованно вытягивает губы трубочкой, раскладывая по дивану мамино пёстрое праздничное платье: «Минимум полтораста…»