Три года

Иногда при вёрстке неумолимая рама не пускала несколько строк в полосу. Тогда оттиск шёл к секретарю или в отдел, сдавший материал, откуда он возвращался исчёрканным синим химическим карандашом.

Наконец, одна из полос была свёрстана, в неё вставили клише — цинковые пластинки, на которые были переведены фотографии. Начался следующий этап работы. Полосу, зажатую в раме винтами, откатили на тележке к большому прессу. Шрифт тщательно промыли керосином, протёрли тальком и сверху наложили лист очень прочного и гибкого картона. Включили электромотор, пресс натужно загудел, многотонной тяжестью притискивая картон к металлу. Когда лист вынули, на нём чётко было отпечатано всё до последней строчки. Теперь этот лист назывался матрицей…

— А сейчас вниз, в стереотипный, — сказал Михалыч.

В стереотипном цехе было жарко, хотя вентиляторы работали вовсю. Стереотипёры заложили матрицу в специальную печь…

— Александр Михалыч, так как же? — окликнула Кузнецова девушка, на одежде которой застыли капельки гарта.

— Это насчёт чего?

— Ну, о литературном кружке…

— Ох, ребятушки, и что вы на меня напали? — вздохнул Михалыч. — Какой я специалист? Обратились бы к Студенцову…

— А мы не пробовали? — отозвалась девушка. — Всё занят…

— Ладно, что с вами поделаешь, — согласился Михалыч. — Буду вести. Народу записалось много?

— Человек десять, — радостно сказала девушка, — а узнают, что вы будете вести. — полцеха запишется, честное слово…

Рабочие тем временем вынули матрицу обратно. Она потемнела от жара. Вместе с нею достали стереотип — металлическую копию полосы, изогнутую полукругом.

— Ну, когда печатать начнут, мы уж не дождёмся, — сказал Михалыч. — Хотя ротация, я слышу, работает. «Правду», наверное, пустили…

Московская «Правда» печаталась в типографии с матриц, доставлявшихся на самолёте.

— Зайдём и к печатникам, чтобы у тебя была полная ясность, — пригласил Михалыч Виктора.

Ротационная машина напоминала какой-то особый газетный комбайн, — да так оно, в сущности, и было. Широкая лента бумаги с большого рулона, перегибаясь по длине, уходила внутрь механизма. Печатник долго возился, включая и выключая мотор, и, наконец, пустил машину на полную мощность. Рулон, разматываясь, подавал бумагу, лопасти от быстрого движения становились невидимыми глазу, куча уже сложенных вчетверо газет росла быстрее и быстрее. Час, другой — и грузовики, которые ждут возле ворот экспедиции, повезут упакованные в плотную бумагу пачки газет во все концы города и к утренним поездам…

Виктор вышел из типографии, слегка оглушённый гулом машин, утомлённый обилием новых впечатлений. Только сейчас он вполне представил весь сложный процесс выпуска номера. Труд, напряжённый труд десятков и сотен людей, начиная с той минуты, когда перо корреспондента коснулось блокнота, и кончая той, когда почтальон опустил свежий номер в почтовый ящик читателя, сопровождал рождение газеты.

Личные отношения

Виктор решил, наконец, написать статью для отдела культуры и быта, о чём настойчиво просил его Студенцов. Тема казалась ему очень удачной: «университет культуры» в медицинском институте. Он открылся только в этом году, но о нём уже немало было разговоров по городу. Раз в неделю в институте выступали артисты, учёные, писатели, бывалые люди, исходившие и изъездившие тысячи километров и повидавшие много интересного. Инициатива заслуживала поддержки, и это было первой причиной выбора темы Виктором. А второй… Вторая причина заключалась в том, что Виктор был уверен: Валя имеет отношение к этому «университету». Таким образом, нашёлся веский повод встретиться с ней вопреки существующему между ними с того памятного вторника договору пока не встречаться вообще.

Виктор очень скоро перестал думать о Вале так, как думал сразу после телефонного разговора. Тогда, сразу, всё в нём кипело от негодования. Нашлись едкие слова, уничтожающие выражения; Виктор мысленно представлял, как Валя, слыша их, сгорает от сознания собственного ничтожества, и ругал себя, что эти слова не нашлись во время разговора, — всегда у него так получается. «Подумать ещё… Трудно забыть… Чтобы мы владели чувствами, а не они нами…» — какая хитроумная дипломатия вместо того, чтобы просто сказать: «Нет!» Виктор поклялся себе раз и навсегда вычеркнуть Валю из памяти.

Но, может быть, это и умели делать книжные герои, когда порывали с недостойной их любви, а у Виктора, как он ни старался, получалось наоборот. Валя не только не исчезала, а, перебирая серебристые бусинки на шее, всё чаще глядела на Виктора широко раскрытыми глазами и говорила: «Ты мне нравишься, не вообще, а так… ну, понимаешь?» И разговор их не казался больше замаскированным «Нет!», а становился тем, чем был на самом деле: «Подождём, надо во всём разобраться». Но ведь, чтобы разобраться, им надо было встретиться. Вот почему Виктор возлагал столько надежд на посещение института.

Он не ошибся насчёт Вали. Секретарь институтского комитета комсомола сразу сказал:

— Так этим у нас Остапенко заправляет…

И, приоткрыв дверь, попросил кого-то:

— Не в службу, а в дружбу, позови-ка сюда Валентину, быстро…

Валя встретила Виктора спокойно, только веки её чуть вздрогнули.

— Что же вас интересует? — спросила она, решив, видимо, при секретаре не показывать, что они знакомы с Виктором.

— Почему вы решили организовать «университет культуры?» — таким же официальным тоном задал первый вопрос Виктор, хотя хотелось ему спросить совсем другое.

— Потому, что комитет комсомола и все комсомольцы считают, что специалист не только должен глубоко изучить свою профессию, но и быть всесторонне развитым… Любой специалист, — подчеркнула Валя, и нос её чуть заметно сморщился.

— Это ты верно говоришь, Валентина, — вставил секретарь. — А то на́ тебе — готовится человек стать врачом, а что такое симфония, толком разъяснить не умеет…

— С чего же вы начали? — быстро перебил его Виктор.

Так и шёл у них этот разговор: деловой вопрос, деловой ответ, иногда дополнение секретаря, иногда лёгкий, может быть, только кажущийся Виктору намёк в словах Вали. Вдруг секретаря вызвали. Валя и Виктор остались в комнате одни.

— Ты не сердишься? — не докончив того, что говорила, вполголоса спросила Валя.

— Нет, что ты, Валя, — сказал Виктор, — я понимаю. Только…

— Да?

— Мне скучно без тебя, Валя…

— Знаешь, — Валя ногтем отскребала пятнышко на чернильнице. — Я, кажется, ошиблась, что сказала, Витя, что нам не надо встречаться. Будем, я думала об этом, будем встречаться… иногда. А не надо пока говорить о тем… ты сам понимаешь, о чём. Время покажет, мы сами поймём, что нужно… Нужно больше внимания со стороны комитета комсомола, — резко переменила тон Валя при виде входящего секретаря. — Например, насчёт помещения…

— Это верно, что верно, то верно, Валентина. — согласился тот. — Тут ещё надо поразмыслить…

Статья об «университете культуры» писалась удивительно легко. Виктор с удовольствием поставил в конце её: «В. Тихонов», — до сих пор все его заметки шли в газете без подписи. Перепечатав статью, он понёс её Студенцову. Тот был в кабинете не один: напротив сидела Маргарита, а Игорь декламировал стихи. Он словно и не заметил вошедшего:

— Это его же стихи? — спросила девушка.

— Да, конечно, — чуть поморщился Игорь, досадуя, очевидно, что его прервали, и звучно продолжал: