Роман о Лондоне

В Лондоне Ордынский привез Репнина в тот самый район, где во время войны, да еще и совсем недавно, он жил с Надей.

Челзи.

Потом Ордынский остановился на одной из улочек, расположенных вблизи тех домов, в которых в течение нескольких лет жил Репнин. На маленькой, узкой улочке невдалеке от казармы герцога Йоркского. В этом районе некогда располагались конюшни и каретные сараи богатых людей, нынче превращенные в уютные, маленькие, но весьма дорогие квартирки, которые населяли молодые супружеские пары и холостяки-снобы.

— Ну вот мы и на месте, — сказал Ордынский, высвободив ногу из машины и направляясь к небольшому домику, покрытому новой красной черепицей и с белыми занавесками на окнах. Пока Ордынский отпирал три замка, за дверью слышался бешеный лай его терьера, который умолк лишь после того, как унюхал своего хозяина. В домике, внизу, располагался гараж, а над ним всего две комнаты и кухонька, выходящая во двор. Вокруг, за массивными цементными стенами жили соседи.

Ордынский сказал Репнину, что вор — а воров в те годы в Лондоне было много, — чтобы проникнуть в дом, прежде должен был бы перерезать несколько проводов, соединенных с сигнализацией. А при попытке проникнуть в дом через крышу, он угодил бы в цементную цистерну, откуда выбраться невозможно. И сразу бы автоматически взвыла сирена. В этой квартире жить безопасно. До Ордынского здесь жила какая-то миллионерша, ужасная скряга, и даже ее никому не удалось ограбить. Хозяин провел Репнина в первую комнату, над лестницей. Двери были раскрыты настежь. Комната оказалась большой и полупустой. В углу стоял платяной шкаф, Репнин увидел также рыцарские доспехи, на них свинцовый, посеребренный шлем и меховую шапку, какие носили польские шляхтичи.

Был и камин, над ним — лопасть самолетного винта.

На стене, рядом с иконой Богородицы — копией той, что находится в монастыре в Ченстохове, висели три портрета Наполеона. Перед камином стояли два кресла, а в следующей комнате, значительно меньше первой, — диван, превращенный в постель, покрытую дорогим покрывалом. На постель небрежно, будто для смеха, был брошен тюрбан — принадлежность шляхетского костюма на войне. Больше всего Репнина поразили три наполеоновских портрета. По радио, приемник висел над кроватью — транслировалась передача из Парижа.

Рядом с кухней находилась маленькая, довольно тесная ванная.

— Как раз завтра я должен был заключить договор с временным квартирантом, — воскликнул Ордынский. — Вам это будет стоить пустяки. Меня очень беспокоило, кто поселится здесь в мое отсутствие. На эти два месяца. В июле, августе, да и в сентябре Лондон пуст. Кроме того, в шкафу и в столе у меня полно всяких серебряных вещиц — дорогих мне как память о погибших товарищах. Я не могу их никому доверить. Банковские сейфы не выношу, с ними одна морока. Вы явились как по заказу. Вам здесь будет хорошо. Каждое утро сюда будет приходить весьма некрасивая толстушка. Жена управляющего домами — Мэри. Она убирает в квартире. Она же и встретит вас здесь в субботу. Надеюсь, квартира вам понравилась. Поскольку я уезжаю, а вы сейчас без жены, можете себя чувствовать абсолютно свободно, я по возвращении спрашивать вас ни о чем не стану. Надя — чудесная женщина, князь. Я уверен, она ждет вас, и вы уедете к ней, раньше чем в Нью-Йорке наступит зима. Зимы там отвратительные, ужасные. Русские.

Репнин сказал, что поездка к жене в Америку для него маловероятна. Вряд ли удастся. К счастью, она там с теткой.

Ордынский вдруг остановился посреди комнаты и молча, с удивлением уставился на Репнина. Кто знает, о чем он думал, но явно был растерян.

Затем, снова придя в себя, прибавил, что все в абсолютном порядке. Репнин спокойно может сюда переехать в субботу. Мэри будет его ждать и передаст ключи. Ордынский сказал ему адрес и номер телефона. Плату за квартиру пусть вносит на его имя ближайшему агенту, Мэри его знает. Назвал сумму. Квартплата оказалась небольшой.

Словно что-то припомнив, Ордынский заметил: по его возвращении им надо будет встречаться почаще. А вообще, он очень рад, что смог Репнину помочь. Удивительное стечение обстоятельств, но ему приятно. До его возвращения лучшего и искать не надо. Когда он вернется, они попробуют предпринять что-либо поумнее, чем то, что было до сих пор, и, конечно, не с англичанами. Нехорошо, что Репнин не сообщил ему в свое время об отъезде жены в Америку.

Растроганный и смущенный, Репнин пробормотал, что пан Тадеуш сделал для него и так слишком много. А до тех пор, как он вернется, здесь многое может измениться. Главное, у Репнина на эти два месяца в Лондоне будет крыша над головой. Отказ деревенских хозяев явился для него полной неожиданностью. Он очень ему благодарен. А к тому времени, может быть, и в его жизни произойдут перемены, хотя он, конечно, не смог бы вот так, на два месяца съездить в Россию.

После этих слов, словно договорившись, они оба умолкли, больше ни о чем друг друга не спрашивали, а осматривая комнаты, похлопывали один другого по плечу и долго держались за руки при расставании. Как актеры на сцене.

Спускаясь вместе с Репниным по лестнице, Ордынский как-то принужденно улыбался. В Польше, сказал он, с тех пор как она снова имеет дело с Россией, неспокойно. Время от времени мы задаемся вопросом, не лучше ли бы нам было с немцами? А что на это ответить — он и сам не знает.

Услышав такое, Репнин остановился, но потом тоже улыбнулся. Он знал — во время войны Ордынский был на стороне русских. К тому же Ордынский никогда не говорил всерьез.

Он отказался от предложения поляка отвезти его обратно на машине. К чему это? Не надо. Дорогу он знает. До Доркинга идет автобус.

Затем они сердечно распрощались. Поляк провожал Репнина взглядом, пока тот не свернул за угол возле универмага, в маленькую узкую улочку, где некогда располагались господские конюшни. Конюшни были перестроены в дома для молодых супружеских пар.

Возвратившись в свое жилище на шоссе, ведущем в Доркинг, Репнин обнаружил на столе письмо. Думал, оно из Америки, а оказалось — из Ричмонда. Это было приглашение на уик-энд от леди Парк. Репнин сразу же написал ответ и отнес его на почту в Доркинг. Он очень извиняется. В субботу вынужден переезжать в Лондон. Сообщает свой новый адрес. Затем звонит Джонсу. Однако Джонса в конюшнях нет.

В субботу рано утром Репнин отправил багаж в Лондон, на свой новый адрес. А около девяти прибыл туда и сам на такси. С собой привез лишь один чемодан. Вид чемодана вызывал у него смех. Чемоданы неустанно путешествовали за ним по Лондону. В десять часов он позвонил в квартиру. Ордынский уже уехал.

Дверь открыла поджидавшая его горничная Ордынского — Мэри. Это была пожилая англичанка, очень полная. Она сказала, что вещи его прибыли. Сказала также, что ее зовут Мэри. Репнину при этом подумалось, что все горничные в Лондоне почему-то зовутся Мэри. В доме было чисто. Завтрак стоял на столе.

Если он хочет, Мэри может покупать ему все, что потребуется по дому. Она всех вокруг знает. У Ордынского работает второй год. Ей сказано, что за половину рабочего дня она будет получать с него три с полтиной, он также будет платить за нее страховку. Ее это устраивает. Во второй половине дня она подрабатывает в другом месте. У нее больной муж. Детей, слава Богу, нет.

Новая квартира сразу же понравилась Репнину. Доставшаяся ему от пана Тадеуша служанка не походила ни на русскую, ни на англичанку. Толстая, совсем круглая, но очень аккуратная и старательная. Она была бедна, но держала себя так, словно служит у какого-нибудь лорда. О себе сообщила лишь, что живет с больным мужем. Ордынский устроил ее мужа управляющим в муниципальный жилой дом, где находятся квартиры и ателье художников, тут поблизости.

Репнин заметил, что она может приходить по утрам, когда ей удобно, а что до него самого, то он, особенно летом, встает очень рано. Он даст ей ключи. Она может все закончить до завтрака и быть свободной. После завтрака он обычно тоже уходит.