Дурочка

– Урод, – мне хочется уйти, но в этой части лабиринта Артема сложно обойти.

Он ехидно улыбается, поправляет костюм и бабочку, которую я успела сбить, отвечая на поцелуи.

– Это бизнес. А ты шлюшка, как и твоя мамочка.

Я и сама не поняла, как врезала ему вторую пощечину. В этот раз получилось очень легко. На языке столько всего, с трудом сдерживаю себя. Сделка еще в силе. Еще есть. Нельзя подводить папу. Значит, нужно обойти препятствие, нужно уходить. Дальше будет хуже. Он уже в лице переменился, так и до неистовства рукой подать.

– Прежде чем оскорблять мою маму, на свою посмотри, – огрызаюсь я, чувствуя, как внутри становиться больно. Сладость, сменилась гадостью. На душе погано. Я ничего не знаю о его матери. И ненавижу такие вещи. Я не понимаю, почему так все происходит. Только что все было так хорошо, а теперь из рук вон плохо. – Если помнишь, старик, – выделяю это слово, будто презираю его. Это совсем не я, но тем не менее говорю. Слова во рту, как грязь. – Это ты у меня отсосал, а не я у тебя. Прошлой ночью. И коль радикулит не заработал, пошел вон! Говна кусок.

Если он сейчас метнется ко мне, я смогу проскользнуть мимо? Очень надеюсь на это.

Вместо этого Артем запрокидывает голову вверх. Над нами ночное небо усыпанное звездами. Чистое, настолько, что виден Орион. Качает головой, о чем-то самому себе, и разводит в стороны руки. Мол, топай, тебя никто не держит.

С некоторой опаской, я делаю осторожные медленные шаги, обхожу его. Чувствую, как сердце не снижает бешеный стук. Шагаю. В последний момент, его руки хватают меня, без труда поднимают и прижимают к себе. Возвращают меня на место, попой на бедра Артема. Я чувствую через ткань его сумасшедший стояк на своих ягодицах. Горячий. Обжигающий на столько, что непроизвольно теку. От страха, от адреналина, от унижения, от желания.

Он кусает мочку моего уха, дергает так остро, что желание пронзает меня с головы до пят. Тело сводит судорогой. У меня выступают слезы от бессилия.

– Земля круглая, малыш. Если прижмет, приползай, обсудим твою капитуляцию. Прежде чем, врать мужчине, что ты его не хочешь, научить вообще врать!

Я, ненавижу его, чувствую, как разум застилается разъяренностью. Пытаюсь вырваться из рук мерзавца. Он не отпускает и властно потирается о мои ягодицы и бедра, как похотливый самец. А затем, грубо развернув к себе лицом, лезет в карман и засовывает мне за шиворот свой белоснежный носовой платок.

– Смени подгузник. Всем всё видно, – сообщает он с иронией, круто отпускает, так что я чуть не падаю.

Он прав, ткань промокла. За какие-то несколько минут, я возбудилась настолько, что не отдавала себе отчета, мое белье мокрое. А чертово платье прозрачное насквозь. При желании каждый может рассмотреть сырое пятно между ног. Разворачиваюсь, как можно быстрее шагаю от него. В душе клокочет ненависть.

– В следующий раз выбирай платье обдуманнее, – слышится насмешливый тон в его голосе, в то время как мои слезы неудержимо срываются с щек.

Меня трясет и лихорадит настолько, что сев в машину, пытаюсь немного отдышаться и осмыслить. Я исполнила мамину просьбу или навредила отцу? Зачем вообще, она его пригласила. А я? Зачем пришла? Потому что не могла не прийти. Весь бомонд пришел, а значит товар лицом. Мы образцовая семья, скоро станем такими же сливками общества, как и они.

Я еще несколько раз безуспешно набрала номера родителей, а затем, заведя машину, поехала к ним. Не могли они просто так пропустить подобное мероприятие. Оставалось только догадываться, что именно у них случилось.

Глава 4

Слишком тихо для дома родителей. Я бываю здесь почти каждый день, хорошо знаю, как мама любит заполнять пространство музыкой, льющейся водой, включенными в нескольких комнатах телевизорами. К этому примешиваются ароматы духов, запахи цветущих растений, ароматизаторов, которые она расставляет повсюду. Сегодня запахи почти отсутствуют, а звуков вообще нет. Кто-то на втором этаже что-то двигает, роняет, шуршит.

Дом большой, трехуровневый, плюс подвал с гаражом на шесть машин. Первый этаж общие помещения, типа зала, холла, столовой. Второй этаж личные, папин кабинет, библиотека. Третий, гостевые комнаты, игровая, бильярдная и сауна.

– Я дома, – сообщаю громко, если кто не слышал, как я подъехала к дому и припарковалась у крыльца. – Мам, пап! Есть кто?

Шорох колесиков от тяжелого чемодана и в следующее мгновение, вижу, как мама, надрываясь, тащит его по лестнице, кряхтя от немалой тяжести.

– Помоги.

Подрываюсь и присоединяюсь к ней.

– Боже мой, что на тебе надето, – в ее голосе слышатся ноты возмущения, хотя сама одета не менее странно.

Спортивный черный костюм, очки размером с два чайных блюдца на макушке тюрбана темно красного цвета. Парадный, слишком гламурный макияж на коже.

– Почему вы не приехали? Случилось что?

– Ничего не случилось. Я не могу на это смотреть, – она бросает чемодан у подножья лестницы и прикасается пальцами к моему прозрачному платью. – Сейчас же, переоденься.

– Мам?

– Я сказала, иди, переоденься!

– Мам.

– Ну, за что мне это? Ты меня не слышишь?

На ее лице крайняя смесь тревоги и не довольства. В глазах толика безумства, за которым кажется, прячется испуг. Хочется возразить. Отставляю чемодан в покое. Она молча указывает рукой наверх, кажется, что еще секунда, и она завизжит от моего непослушания.

Поднимаюсь на второй этаж, отмечая, как одежда хаотично разбросана по мебели вокруг. Бумаги из кабинета отца ворохом лежат по паркету, будто осенняя листва. То там, то сям. Их явно быстро просматривали и лишнее тут же отбрасывали в сторону. Реальность перестала казаться нормальной.

В моей комнате относительный порядок. Я давно здесь не живу, только ночую, поэтому держу вещи. Сдираю с себя ненавистное платье и белье. Поспешно переодеваюсь в майку и джинсы. Почти бегом спускаюсь вниз и закрываю дом.

Дом стоит в летней тьме, освещенный только Луной и звездами. Сегодня никто не включал ни фонари, ни подсветку. Слышно, как стрекочет насекомые и доносятся человеческие звуки от залитых светом соседских домов. Мама вытащила чемоданы и ждет у багажника моей Ауди.

Мы торопливо грузим вещи в машину. Садимся в салон.

– Не включай свет, – велит она, напряженно мотая головой и осматривая округу. – Езжай.

– Да что происходит? – завожу двигатель и кажется, что он грохочет на всю улицу.

– В аэропорт.

Я выразительно смотрю на нее, трогаюсь.

– Объясни же. Вы снова поссорились?

Она молчит, смотрит на зеркала заднего вида, вероятно, желает убедиться, что за нами никто не следует. В двенадцатом часу вечера, на въездной дороге машин нет.

– Куда ты летишь?

В руках у нее большая дамская сумка синего цвета. Все не в тон.

– В Дубаи. Вероятно, – отвечает она, наконец, повернувшись ко мне.

– То есть ты не решила? Из-за папы?

Они конечно сорились часто, но вот такого не было никогда.

– Из-за него. Он задолжал деньги Танталову, сама все знаешь.

– В смысле задолжал? Ничего не понимаю.

– Что тут понимать, Алиса? Танталов дал денег, он не сможет вернуть. Что за этим следует? – кажется, она готова меня распять за тупизну.

– Мама, я не знаю ваших дел. Я думала, со сделкой все нормально. Сегодня же обедали вместе.

Пытаюсь сообразить. Сделка была трехсторонней. Танталов выполнял роль банка для папы. Папа покупал у Берцева всю недвижимость. Танталов проплатил транш нам. Осталось заключить сделку. Затем пойдут оплаты по кредиту в виде ежемесячных выплат. Как мой отец мог задолжать Танталову?

Машина вывернула на главную автостраду, и мы влились в не значительный поток машин. Дальше нарушать правила дорожного движения не стоило. Я включила фары.

– Алиса, ты как всегда не желаешь меня понимать. Когда же ты вырастишь? Все элементарно, я же сказала. Отец должен денег, поэтому я уезжаю. Ты не знаешь кто эти люди? Ты вчера родилась?