Страница 88 из 157
4
Поскольку послание патриарха на сутки опередило ленинский декрет и на четверо суток его опубликование, у читателя может сложиться впечатление, что патриарх чуть ли не спровоцировал такую жесткую реакцию Ленина. Но это не так. В конце декабря 1917 года по старому стилю в советской печати были опубликованы тезисы будущего декрета, подписанного 20 января 1918 года. Кстати, митрополит Петроградский Вениамин по поводу этих тезисов отправил Ленину письмо 28 декабря 1917 года по старом], стилю (10 января по новому стилю), протестуя и предупреждая, что декрет такого содержания приведет к пролитию невинной крови. Так что и «Указ» патриарха на самом деле был реакцией на ленинский «Декрет».
5
Некоторые западные авторы обвиняют патриарха Тихона в том, что он призвал верующих взяться за оружие и таким образом виновен в разжигании кровопролития. Но в «Послании» определенно говорится о христианском покаянии, а не насилии: «...архипастыри, пастыри, сыны мои и дщери во Христе: спешите с проповедью покаяния, с призывом к прекращению братоубийственных распрей ... устрояйте духовные союзы ... которые силе внешней противопоставят силу своего святого воодушевления...».
6
Подробности см.: Н. Н. Покровский, С. Г. Петров, ред. «Политбюро и Церковь, 1922-1925», кн. 1. Новосибирск, 1997; а также: Д. В. Поспеловский «Реформы, Обновленчество и патриарх Тихон», в Церковь и время, № 6, 1999.
7
См.: «Политбюро и Церковь», кн. 1.
8
Лишенцы и их дети не имели права служить в Красной армии, и за это же штрафовались.
9
См.: подсчеты налогов в моей книге «Русская православная церковь в XX веке». М., Республика, 1995.
10
Цифра 200 тысяч священнослужителей, расстрелянных и замученных в советских ссылках, концлагерях и застенках, официально опубликованная российским правительством, по-видимому, включает в себя монашество и церковнослужителей (дьячков, чтецов, церковных старост и т. д.), ибо даже до революции священников, диаконов и епископов в России было около 50 тысяч. Даже если допустить, что религиозное возрождение в городах, особенно среди интеллигенции, начала 1920-х годов могло привести к некоторому временному росту рукоположений, то уже к концу 1920-х начинается спад как результат отсутствия семинарий, сумятицы в Церкви из-за расколов, перспективы нищенства и гонений, а в 1930-е годы рукополагаются уже единицы. В «Русской православной церкви в XX веке» я предлагал определить число погибших священнослужителей примерно в 40 тысяч. Если к этому прибавить почти поголовное уничтожение монашества — а его до революции было почти 100 тысяч, — плюс церковнослужителей, которых даже в сельских храмах обычно приходилось не менее 2-х человек на одного священника, то и получится общая цифра около 200 тысяч.
11
Указ, ист., с. 159.
12
Естественно, все эти миллионные цифры — колоссальное преувеличение. Антирелигиозная пресса тех лет постоянно жалуется на дутые цифры, на то, что в таком-то городе числится несколько сот членов, а членские взносы вносят десятки, а на антирелигиозные акции приходят единицы...
13
Формально, особенно после полученных им секретных данных ликвидированной Сталиным переписи 1937 года. Ярославский выступал за борьбу с религией, избегая личных оскорблений верующих, и за внедрение в массы диалектического материализма вместо религии. Его московские противники настаивали на борьбе с религией как классовым врагом и упрекали Ярославского, что он превращает марксизм в религию.
Глава 20. Коминтерн и внешняя политика Советского Союза до вступления во Вторую мировую войну
«Мир невозможно купить, ибо тот, кто его продал, находится в выгодном положении, чтобы его перепродать». Монтескье «Величие и упадок римлян»
374
Когда Ленин назначил Троцкого комиссаром иностранных дел (Коминдел) осенью 1917 года, Троцкий произнес свои крылатые слова: «Я выпущу несколько прокламаций и закрою лавочку». Эти слова перекликаются с изречением, приписываемым Ленину: «Мне Россия нужна как плацдарм мировой революции, что касается самой России, то на нее, господа хорошие, мне наплевать». Неважно, произносил ли Ленин конкретно эти слова или нет, его безграничный цинизм отражен хотя бы в приведенном в предыдущей главе секретном письме Молотову, в котором он озабочен не спасением голодающих, а использованием голода и средств, полученных от ограбления церквей, не для спасения людей, а для того, чтобы развернуть террор против духовенства и прочих «реакционеров». Заявление же Троцкого отражает, во-первых, революционный оптимизм того времени, ожидание чуть ли не немедленной мировой революции, а во-вторых, предвкушает всю двойственность советской внешней политики и дипломатии последующих десятилетий.
В 1919 году в Москве на свет появился III Интернационал, известный также под именем Коммунистический интернационал или Коминтерн — детище Ленина и Троцкого, которые в это время надеялись вполне серьезно, что мировая революция
375
произойдет благодаря распространению Гражданской войны за пределы России, в Западную Европу. Такое развитие было бы единственным идеологическим оправданием большевистского переворота с марксистской точки зрения (и то с большой натяжкой).
Русская революция, равно как и факт предательства марксистского интернационализма почти всеми партиями II Интернационала[1], посеяли замешательство и разброд в социалистических и социал-демократических партиях Европы. В большинстве из них начались расколы на социал-демократов парламентского толка и революционеров. Ленин ставил ставку именно на эти радикальные части западного социализма, провоцируя расколы в социалистических партиях всюду, где только представлялся удобный случай. Например, в Итальянской социалистической партии, как мы уже говорили, Ленин учинил раскол, приняв послевоенные беспорядки, забастовки и местные мятежи за революционную ситуацию. Он приказал радикальному крылу расколоть Социалистическую партию и составить отдельную Коммунистическую партию Италии. Как показывает пример Италии, его мало беспокоило, что расколами он ослабляет социалистический голос в парламентах и лишает социалистов шанса победить на выборах, настраивает основную массу населения против не только коммунистов, но и вообще социалистов, видя в них опасных и жестоких бунтовщиков-разрушителей нормальной жизни. Дело в том, что Ленин глубоко презирал парламентскую демократию в любом виде и настроен был только на повторение российского опыта как единственно реального пути к захвату власти социалистами, то есть путем заговора революционных профессионалов и захвата ими власти — для этого массовые партии не нужны и далее могут мешать. Что касается западно-европейских социалистов, то даже среди самых крайних радикалов далеко не все были готовы безусловно принять руководство Ленина. Красный террор и расправа Ленина с левыми эсерами пугали
376
даже многих радикально-левых социалистов на Западе, как указывает Боркенау, сам в прошлом деятель ленинского Коминтерна.
Вот в такой обстановке и собрался учредительный съезд III Интернационала в марте 1919 года. Как указывают специалисты по истории большевизма и Коминтерна, участники первого съезда были иностранцами, застрявшими в Москве случайно из-за войны и революции или сознательно поступившие на службу советскому правительству — одиночками-энтузиастами революции большевиков. Поэтому почти все иностранные участники, а их было от силы полтора-два десятка человек, не представляли никого, кроме самих себя. Не существовавшую еще Французскую компартию представлял французский адвокат и капитан военного времени Жак Садуль, посланный в 1917 году французским правительством в Россию в надежде, что как радикал он сможет лучше договориться с российским социалистами, и застрявший в Москве, некий американец Рейнштейн, проживший в Москве уже несколько лет, представлял Американскую социалистическую рабочую партию. Раковский, возглавлявший большевиков Украины, «представлял» Балканы на том основании, что родом был из Болгарии, а гражданство имел румынское. Польшу должен был «представлять» Феликс Дзержинский, но он был слишком занят своими заплечными делами и вместо себя прислал своего заместителя — еврея Уншлихта, кажется, никакого отношения к Польше не имевшего. Были какие-то представители Германии, Австрии и Англии. Немец пытался убедить Ленина, что пора для революции в Германии не наступила, и что таково мнение известных ему немецких коммунистов. Но с Лениным не спорят! Это было дано понять всем участникам.