Страница 150 из 157
12
Сравни с учением Иосифа Волоцкого и митрополита Даниила о долге православного христианина не подчиняться указаниям монарха-еретика, царствующего неправедно.
13
Цит. по: Asta Olesen Islam and Politics in Afganistan, p. 243-244.
14
Напоминаем, что джихад — это не просто война, а, прежде всего, принесение себя в жертву во имя Аллаха. Отсюда и исламские террористы-самоубийцы в Палестине, например.
15
Какар Указ, соч., с. 260.
16
Margolis, Eric S. War at the Top. p. 48.
17
А западные ученые, в частности Л. М. Шапиро, называют ее партией-армией из-за беспрекословного подчинения ее членов вождю и полной пирамидальности ее структуры, без обратного действия.
18
Поскольку все книги, используемые в этой главе, на английском языке, в библиографии они указаны в последовательности латинского алфавита. В случае использования книг на разных языках в библиографии автор указывал их в последовательности русского алфавита.
Часть VII. Вместо заключения
Глава 30. Постсоветская Россия: трагедия несвободного мышления — соблазны тоталитаризма в Церкви и в миру
«...Отрицание свободы... влечет за собой отрицание моральной ответственности, и, следовательно, делает человека существом морально невменяемым. Тогда лишается своей почвы всякая мораль». С. А. Левицкий «Трагедия свободы»
625
Известный зарубежный русский философ-солидарист, ныне покойный, Сергей Александрович Левицкий посвятил свою последнюю и самую глубокую книгу философско-богословской проблеме взаимоотношения всемогущества Бога, а следовательно, и Его свободы, со свободой человека, неспроста назвав эту книгу «Трагедия свободы». Тут не место излагать суть книги, можно лишь рекомендовать любознательному читателю самостоятельно ознакомиться с ней. Но коротко: трагедия свободы в том, что человек, будучи созданным Богом свободным, несет колоссальную ответственность за свои поведение, решения и дела. Как существо свободное, он свободен и от Бога. Иными словами, он волен быть сотрудником Бога или не признавать Его и идти против Бога, быть богоборцем. Ряд западных богословов — от Блаженного Августина до Лютера и особенно Кальвина — фактически отрицают свободу человека, исповедуя божественный детерминизм. Мол, всемогущий и всеведущий Бог, выражаясь современным нам языком, «программирует» человека и его судьбу. Лютер прямо отрицал человеческую свободу, предполагая ее несовместимость со всеведением Бога. Свободу воли он признавал только за Богом.
626
Но до крайности божественного детерминизма дошел Кальвин, утверждавший, что Бог чуть ли еще не до рождения человека определяет его судьбу и в земной жизни, и в посмертной, вне зависимости от его образа жизни. А успех человека в этой жизни, в том числе и материальный, является признаком Божьего благоволения, и наоборот: неуспех свидетельствует об отказе Бога от этого человека. Из этого следует, что все усилия человека: добродетель, благотворительность, любовь к ближнему не играют никакой роли в деле спасения или отвержения его Богом. Что касается латинской ветви христианства, то там самый влиятельный западный богослов тогда еще неразделенной Церкви, Блаженный Августин, а за ним и основоположники главных течений протестантизма («вылупившегося» из католичества), вместо богоданной свободы, развивали учения о Божественном предопределении, то есть отрицали изначальную свободу человека.
Православие не приемлет такого механического детерминизма. Вслед за апостолом Павлом и особенно за св. Григорием Паламой православие учит о синергизме, то есть о творческом сотрудничестве человека (созданного по образу и подобию Божьему) с Богом. Но о каком сотрудничестве, казалось бы, может идти речь между всемогущим Богом и весьма ограниченным человеком, о какой свободе, если Бог, так сказать, одним махом может перевернуть все творчество человека?! Левицкий, опираясь на авторитет ряда отцов Церкви, христианских мыслителей, православных богословов — от Оригена и св. Григория Паламы до Николая Лосского — говорит: «Всемогущество [Бога] и свобода [человека] примиримы лишь при условии, что Бог согласился свободно ограничить свое всемогущество ради сотворения свободных существ». Тут можно добавить, что Христос учит о Боге, бесконечно любящем и прощающем, а любить созданные тобою автоматы невозможно. В свою очередь, абсолютная свобода есть часть всемогущества. И вот Всемогущий Бог, наделяет созданного им человека свободой,самоустраняясь от этой свободы, чтобы человек мог ею пользоваться и распоряжаться, как он сочтет нужным. Только в этих условиях могут быть как отношения любви—гармонии между Богом и человеком, так и свободный бунт человека против Бога, богоборчество
627
и самоуничтожение человека. Из вышесказанного следует, что Бог собственной волей ограничивает Свою свободу и Свое всеведение, чтобы сотворенный Им человек был свободен.
Теперь же наблюдается любопытный парадокс: и в католической, и в лютеранской (да, пожалуй, и в кальвинистской) религиях предоставляется несравнимо более широкая свобода религиозного и богословского поиска, чем в современной Русской православной церкви[1], где любая попытка
628
священнослужителя или церковной общины идти навстречу современному человеку, сделать богослужение и религиозную жизнь более понятной, хотя бы частично заменить непонятный подавляющему большинству современных россиян устаревший и окаменевший на уровне XVII века, церковно-славянский язык общерусским, воспринимается как ересь. Так в книге «Богослужебный язык Русской церкви», изданной в 1999 году под редакцией архимандрита Тихона (Шевкунова), решительно осуждаются любые попытки приблизить богослужебный язык к литературно-русскому, славянский язык возводится в плоскость богословия, называется священным (с. 48). то есть налицо языковое идолопоклонство (языкобесие), ибо язык есть средство, а средство не может быть абсолютом[2].
629
Вспоминается предупреждение покойного отца Александра Шмемана, что и служение литургии может превратиться в идолопоклонство при абсолютизации обряда, ритуалов, внешней стороны богослужения. Догматизация языка, тем более такого, на котором никто не говорит, да и не служит почти никто в православном мире, кроме россиян[3], способствует самоизоляции, отключению от всего мира и недоверию к нему, развитию некой гордыни: мы, мол, последние могикане, единственные верные, окруженные еретиками. Не случайно поэтому заключительная статья сборника направлена против Библейских обществ, то есть фактически против распространения Священного Писания на современных языках, против новых переводов, которые облегчают современному читателю восприятие Священного Писания, против межхристианского общения и обогащения христиан опытом друг друга, — иными словами, против христианского миссионерства, что в корне противоречит завету Христа апостолам — идти в мир и обращать в христианство народы. Не может способствовать распространению и внедрению христианства богослужение на непонятном языке. А известный православный
630
мыслитель и защитник веры советских времен С. Фудель, расплатившийся за веру в Бога десятилетиями ссылок и концлагерей, писал, что для современного русского человека славянский язык почти также непонятен, как латынь.