Страница 124 из 157
Снова и снова подтверждаются слова Петра Струве, сказанные им в начале XX века о том, что социализм — распределительная, а не созидательная система. Он в состоянии только разделить богатства, накопленные предыдущими экономическими системами, а когда эти богатства полностью распределятся, социализм обанкротится. К такому же заключению
519
приходит на примере Кубы американский политолог Рода Рабкина[11], Струве, по-видимому, не читавшая. Иначе она добавила бы, что социализм — паразитическая система, которая питается трудом и достижениями частнопредпринимательских систем народного хозяйства. Подводя экономические итоги, Рабкина пишет, что за время коммунистической власти на Кубе производительность сельского хозяйства значительно снизилась по сравнению с эпохой Батисты, хотя распределение продуктов стало более уравнительным[12], в результате чего уровень жизни беднейшей части населения несколько улучшился, доходы же всех остальных, включая квалифицированных промышленных рабочих, понизились[13]. Куба не только осталась преимущественно страной монокультуры, но ее монокультурность — процент сахарного тростника в общем производстве страны — даже увеличилась на несколько процентов по отношению к докастровской эпохе.
К числу достижений режима Кастро следует причислить отмену остатков расовой сегрегации — нет больше пляжей с надписью «только для белых», люмпен-пролетариат чаще находит применение своему труду, чем при старом режиме, довольно успешно идет ликвидация неграмотности: если при Батисте почти 50% детей были вне школьного обучения, то теперь почти все дети получают начальное образование.
520
Однако Дюмон, вначале бывший таким энтузиастом кубинского эксперимента, предупреждает: вся кубинская статистика лжива насквозь, доверять ей нельзя. По его описанию, стройки социализма на Кубе — такое же очковтирательство, как и в СССР.
Ко второй половине 1960-х годов первоначальный энтузиазм народа и популярность Кастро испарились. Согласно Дюмону, когда Кастро начинает по радио или телевидению обещать «златые горы», кубинцы просто выключают приемники.
Как известно, все тоталитарные режимы претендуют на создание «нового человека», будь то идеальный коммунист, нацист или фанатичный муджахедин. Дюмон после трех поездок на Кубу, с 1960 по 1969 год, по личному приглашению Кастро пришел к заключению, что кастровский идеальный новый человек — это образцовый солдат, следующий примеру Рауля Кастро: «К исполнению ваших приказаний, товарищ главнокомандующий, всегда готов, каковы бы они ни были, где бы ни было и в любых условиях!». Кроме военизации населения как такового, Куба содержит, вероятно, самую большую в мире армию в пропорции к ее населению. Военнообязанным является все мужское население от 16 лет до 50. Обязательная военная служба длится 3 года. Под ружьем в середине 1980-х годов находилось 135 тысяч человек плюс 100 тысяч членов так называемой трудовой армии, которая используется на различных работах. Если в развитых государствах в среднем приходится по 10 военнослужащих на тысячу граждан, а в малоразвитых странах — 5 на тысячу, то на Кубе — почти 30 на тысячу. Военщина, армия — это древнейшее учреждение, комментирует Дюмон. Следовательно, кастровский человек будущего на самом деле — человек прошлого. По этому поводу глава Римско-католической церкви Кубы монсиньор Сачи, заметил: «Мы продвинулись из века пещерного в век казарменный».
Каково же положение религии на Кубе? Прежде, чем отвечать на этот вопрос, надо указать, что, следуя за Советским Союзом, Кастро в 1976 году наконец решил дать стране конституцию и восстановить выборы, причем из нескольких кандидатов, но при существовании только одной партии — коммунистической.
521
Кстати, определение этой партии и ее роли в обществе тоже скопировано со сталинской конституции 1936 года:
«Коммунистическая партия Кубы, будучи организованным марксистско-ленинским авангардом рабочего класса, является высшей ведущей силой общества и государства, которая организовывает и направляет общие усилия к цели строительства социализма и поступи к коммунистическому обществу».
Уже этот отрывок свидетельствует о гегемонии партии, то есть на самом деле партаппарата. Кстати, в 1980-х годах во всех высших органах КПК было примерно вдвое больше членов, чем при создании этой структуры партийной и государственной власти в 1965 году.
Что касается правового положения религии, то и тут почти полная копия Советского Союза. Конституция 1976 года утверждает свободу вероисповедания любой религии «в рамках уважения к государственным законам». Однако, как указывает Рабкина, в перечне запретов на дискриминацию говорится о расе, цвете кожи, национальной принадлежности и поле, в то время как преследование по религиозным причинам обойдено полным молчанием. Католическое духовенство официально поддерживает политику Кастро (насколько это искренне, станет известно лишь после падения коммунистической диктатуры на острове). В одном из своих парадоксальных заявлений Кастро сказал, что можно быть марксистом и христианином одновременно. Когда же интервьюер задал ему вопрос, а может ли коммунист быть практикующим христианином, Кастро ответил, прикинувшись великим демократом, что такой вопрос можно решить, только проведя серьезный анализ совместно со всеми партийными кадрами, а не решать его постановлением сверху. Об ограниченности прав верующих свидетельствует вся школьная система. В школах преподается так называемый «научный атеизм». Преподавание религии в учебных заведениях запрещено, но в отличие от Советского Союза религия может преподаваться частным образом в храмах по желанию родителей и детей. Религиозность может быть причиной отказа в принятии студента
522
в высшее учебное заведение, особенно на отделение общественных наук, и даже в среднюю школу. Сам Кастро признал публично, что верующие притесняются в стране, но, мол, это не закон, а привычка, с которой он не согласен. Однако тот же Кастро в 1970 году лично запретил празднование Рождества Христова под предлогом, что оно падает на самый разгар сбора урожая сахарного тростника. Религиозная литература на острове не печатается, но допускается ее импорт в ограниченном количестве для верующих. Хотя формально кубинцы на 90% католики, особой религиозностью они не отличались никогда, а теперь и подавно. Об этом свидетельствуют такие цифры: до Кастро один католический священник приходился на 9 тысяч кубинцев, а теперь 1 священник — на 53 тысячи жителей. Крещение осуществляется всего лишь по отношению к 30% младенцев.
Слова словами, а практика нетерпимости к вере во что-то, стоящее выше обожествляемого диктатора, обожествляемой идеологии и ее утопических целей, характерна для всех форм тоталитаризма. В свою очередь, тоталитаризм, будучи псевдодемократией и карикатурой на демократию, требует массовой платформы для своего существования. У кубинского тоталитаризма массовой базой являются, с одной стороны, двухмиллионная армия квартальных доносчиков, которые за свою работу получают какие-то мелкие привилегии и подачки, а с другой — это примерно миллионная партийная элита высшего и среднего звеньев, «которые непосредственно заинтересованы в сохранении режима, поскольку это обеспечивает им некоторый авторитет в обществе, статус и привилегии, полагающиеся партийным кадрам, лидерам массовых организаций, бюрократам государственного аппарата и офицерам вооруженных сил[14].
После распада Советского Союза положение Кастро значительно ослабело, поскольку нет больше «старшего брата», на авторитет и опору которого можно было бы ссылаться. Вряд ли и у самого Кастро осталось что-либо от его утопических идей 1960-х годов, а тем более вера в их осуществление. Как человеку исключительно честолюбивому, ему остается
523
в качестве утешения лишь наслаждаться и упиваться собственной властью. Видя судьбы «культов личностей» после смерти этих личностей, Кастро не может не задавать себе вопроса: «А что, если после смерти мне уготована посмертная судьба Сталина, а Кубе — судьба Советского Союза после Горбачева?»