Страница 102 из 157
429
«Немыслимо, чтобы Советская республика существовала в течение какого-либо длительного времени рядом с империалистическими государствами... Неизбежен будет ряд страшных столкновений между Советской республикой и буржуазными государствами»[2].
К концу 1920 года Ленину стало ясно, что Военный коммунизм привел страну к полной экономической катастрофе и 26 ноября, выступая на собрании секретарей комячеек, он заявляет о необходимости предоставления концессий капиталистическим предпринимателям. Для его аудитории такое сообщение было явным шоком. (Американский социалист Спарго также считал, что принятие капиталистических концессий — доказательство провала коммунизма.) Пытаясь успокоить коммунистическую аудиторию, Ленин произносит многозначительные слова:
«Мы всегда говорили, что мы — всего лишь звено в цепи мировой революции и никогда не ставили себе целью победить в одиночку... До того как произойдет революция, буржуазный капитал нам пригодится. Концессии ... это тоже своего рода война, только в другом виде. Это война в нашу пользу. Прежние войны велись танками, пушками ... Теперь же война будет вестись на экономическом фронте ... Повторяю: концессии — это продолжение войны на экономическом фронте ... Мы наметили правильный путь к мировой революции. Но этот путь виляет зигзагами. Мы не рассчитываем победить мировую буржуазию одной силой оружия... Капитализм и социализм не могут сосуществовать в мире. Победит одна или другая сторона в конце концов. Это всего лишь передышка между войнами».
Таково ленинское понимание сосуществования. Правда, как мы уже говорили, после провала последних попыток совершения большевистской революции в Германии в 1921 и 1922 годах, Ленин понял, что, во-первых, мировой революции не бывать в непосредственном будущем; во-вторых, Советский Союз недостаточно силен, чтобы распространять коммунистическую революцию посредством оружия, и потому советской власти нужно приспособиться к условиям
430
существования в недружественном коммунизму «капиталистическом окружении» в течение многих десятилетий. Однако этим положением не отменялись конечные цели Советского Союза и мирового коммунизма. Советская власть просто не могла отречься от этой цели после всех жертв, принесенных управляемыми ею народами на алтарь «всемирного большевистского братства». И поэтому неудивительно, что Советский Союз в конце концов развалился почти как карточный домик, когда окончательно выветрилась идея мирового коммунизма и шансов ее осуществления. Распад СССР можно сравнить с распадом Российской империи. Ведь обе системы были централизованными идеократиями, и обе распались после того, как религиозная идея в каждой из них была окончательно скомпрометирована, когда остатки веры в ту и другую идеи выветрились, и государственная идея стала лицемерие[3].
Но вернемся к историческим реалиям Советского Союза и его вождей. До каких пор правители Советского Союза верили в коммунистическую идею и ее распространение на всем земном шаре? Чтобы правильно ответить на этот вопрос, надо было бы залезть в душу Сталина, Хрущева и пр. Внешние признаки весьма противоречивы. Так, мы уже
431
высказывали предположение, что вера Сталина в правильность исторического материализма, по-видимому, серьезно поколебалась, когда после «ночи длинных ножей» он убедился, что Гитлер — не простая марионетка капитализма, а, следовательно, марксистский исторический дуализм ложен. Сталинское преследование классически марксистского историка Покровского и его последователей в 1930-е годы и упор на роль личности в истории — от Ивана Грозного и Петра до Сталина и Гитлера, — ни в какие ворота марксистского экономического детерминизма не лезут. Мы уже говорили о неизбежности эволюции коммунистического интернационализма к национализму в результате провала попыток экспорта коммунизма в 1920-е годы. Так вот в рамках одной державы, да еще победившей в Великой отечественной войне, Сталин отстраивает великодержавный национализм и даже шовинизм и пытается на Потсдамской конференции получить колонии в Африке, чтобы стать империей в духе колониализма XIX века. Личность Сталина в этот период затмевает все, и советский послевоенный патриотизм опирается на культ этой мифологизированной личности. Это особенно характерно в отношении предельно изолированной от мира послевоенной молодежи. Во всяком случае, для ее значительной части с личностью Сталина отождествляется построение какого-то сказочного коммунизма, возглавляемого великой Советской сверхдержавой (а в рамках крайнего национализма того времени эта сверхдержава все больше отождествляется с государством Россия) в каком-то далеком будущем.
Смерть Сталина была воспринята значительными слоями советского населения как народная трагедия. Такая реакция на смерть небывалого по жестокости и бессердечию к своему народу диктатора сравнима с реакцией рыбы, выброшенной на берег. Казалось бы, она должна наслаждаться обилием кислорода, но вместо этого она подыхает от его избытка. Другой аналогией является реакция заключенного, выпущенного из концлагеря. В своей книге «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицын писал, что бывшего зека тянет обратно в лагерь: там было все запрограммировано, а тут ты предоставлен сам себе, и твое будущее зависит от твоих собственных решений.
432
Синявский-Терц в своем замечательном эссе о социал-реализме гиперболически говорит, что идея коммунизма настолько отождествлялась с личностью Сталина, — поскольку он в своих чистках уничтожил чуть ли не всех теоретиков и горячих пропагандистов коммунизма и поскольку в результате этих чисток все было серо, — что с его смертью и последовавшей затем борьбой его наследников за власть сама идея коммунизма измельчала: что же это за идея, если ее отождествляют такие ничтожества? И тут появляется Хрущев с осуждением Сталина, обвинением его в том, что он обагрил кровью «чистые ризы» коммунизма. Хрущев призывает назад к якобы подлинному Ленину и ленинской «демократии». А затем обещает построить основы коммунизма к 1980 году с его «великими стройками коммунизма» — строительством гидроэлектростанций, освоением целинных земель, — что, якобы, приведет к изобилию, без которого не может быть коммунизма. На какое-то время это захватывает часть молодежи, комсомольцев. Но силовые приемы Хрущева, в том числе потопление в крови венгерской революции, и все более видимый примитивизм самого Хрущева и его идей при появлении информационных трещин в железном занавесе все больше подрывают остатки веры в какое-либо светлое будущее коммунизма. Хрущев все-таки, — скорее всего ввиду своего примитивизма и неумения мыслить критически, — был, вероятно, последним советским руководителем, веровавшим в реальность построения коммунизма. Поэтому-то он и возобновил массовое гонение на религиозные вероисповедания, массовое закрытие храмов и преследование верующих. Ибо коммунистическая вера несовместима с верой в Бога, о чем писал еще Маркс. И Хрущев, вероятно, хорошо помнил слова Маркса: «коммунизм начинается с атеизма». После него приходят к власти уже обыкновенные циники, дорожащие лишь властью и благами «сладкой жизни». Народ это чувствует, теряет остатки уважения к власть имущим, что отражается в анекдотах. Характерно сравнение анекдотов хрущевского и брежневского периодов. Ведь в диктатурах, не допускающих критики в печати, анекдот —лучший измеритель народных настроений и отношения к власти. Если Хрущев в анекдотах хитрый и лукаво-страшноватый —
433
мужик, то Брежнев изображается этаким дурачком или даже просто идиотом. Каждая попытка его окружения создавать ему культ личности, как например, вручение двух Ленинских премий за двухтомник якобы его воспоминаний, написанный за него подставными лицами (кажется, Чаковским), вызывает фонтан новых анекдотов, высмеивающих его. Вот это и была точка отсчета всенародного идейного цинизма, при котором управлять по-старому уже было нельзя. За три десятилетия, прошедшие со смерти Ленина, изменилось и понятие сосуществования. Вскоре после смерти Сталина Маленков заявил, что при наличии оружия всеобщего уничтожения война перестала быть неизбежностью, так как атомная война скорее всего приведет к прекращению жизни на земле. Хотя это «искажение ленинизма» было среди прочих обвинений вменено Хрущевым в вину Маленкову, сам Хрущев взял этот лозунг на вооружение, объявив новую эру мирного сосуществования. К тому, как он, а затем и Брежнев толковали понятие мирного сосуществования, мы еще вернемся.