Сыновья

— Так вот сразу взять и обкорнать…

— Тебе очень нужны были мои волосы?

— Почему столько нервозности?

— Нет никакой нервозности, я рада, что ты наконец на воле.

— И какая ты стройная стала!

— Это все покрой платья. Ты, однако, нисколько не исхудал. Пожалуй, даже пополнел.

— От жидкой баланды. И от сиденья.

Так протекала их встреча после многомесячной разлуки. Оба чувствовали глубокое отчуждение.

Под вечер, когда Кат освободилась, они встретились на Стефансплаце, у входа в Ботанический сад. Густым потоком, устремляясь к вокзалу городской железной дороги Даммтор, шли конторские служащие.

— Какие у тебя планы на сегодняшний день? — спросила Кат.

— Никаких.

— Никаких? Как это понять?

— Я хотел повидаться с тобой, поговорить обо всем.

— Хочешь посмотреть на него?

— С удовольствием.

— Хорошо. Возьмем такси.

— В кармане у меня пусто, — сказал Вальтер.

Сидя в дребезжащем такси, Кат рассказывала:

— Ему там хорошо. Старики просто трогательны. Он так и брызжет жизнерадостностью. Правда, это недешево обходится.

Вальтер между тем прикидывал, сколько месяцев сейчас ребенку. Еще и полугода нет ему. Он спросил:

— Часто ты его навещаешь?

— Часто ли? Да чуть не каждый вечер. В субботу забираю его к себе. До недавнего времени я ведь его еще кормила.

— Почему ты отдала его?

— А что ж мне было делать? Ведь я работаю… Тут уж думано-передумано, поверь!

— Теперь и я буду зарабатывать.

— Пока в кармане у тебя ветер свищет.

— В тюрьме я не зарабатывал.

Не доезжая Конного рынка, перед старинным двухэтажным домом, много лет назад бывшим, вероятно, летней резиденцией какого-нибудь патриция, Кат велела шоферу остановиться. Она расплатилась и, опережая Вальтера, поспешила к дому; над подъездом в стиле барокко еще можно было различить дату: 1797 год.

Фрау Клингер, женщина лет под шестьдесят, с хорошим лицом, полным материнской доброты, встретила Кат, как члена своей семьи, и долгим испытующим взглядом посмотрела на Вальтера. Она, по-видимому, догадывалась, что это отец ребенка.

Кат, стремительно пройдя через квартиру, выбежала в сад. Там, под старым каштаном, в белой коляске, лежал малыш.

Вальтер еще только подходил к дверям, выходившим в сад, а Кат уже успела вынуть сынишку из коляски, и Вальтер увидел у нее на руках смеющееся крохотное существо, весело болтающее ножками.

— Он уже очень хорошо сидит, — сказала фрау Клингер. — Еще немного, и, уверяю вас, он встанет на ножки.

Кат поднесла сынишку к Вальтеру.

— Ну, нравится?

Она была гордой и счастливой матерью.

— Хорошенький парнишка, — смущенно промямлил Вальтер. Малыш показался ему чересчур круглым, толстым. Но личико у него все же было милое, располагающее.

Кат высоко подбросила ребенка и, радостно смеясь, посадила его на руку. Ей нравилось, когда сынишка, как она называла его, растягивал от удовольствия рот до ушей и болтал ручками и ножками.

— На, подержи его.

Вальтер покраснел.

Беспомощно держал он крохотное создание на руках и вымученно улыбался. Фрау Клингер рассмеялась — такой у него был растерянный вид и так неловко он держал ребенка. Кат поспешила взять у него малыша.

— Ты так держишь его, что страх берет — вот-вот уронишь.

Вальтер огляделся. Сад небольшой. Деревья очень старые. Газон под раскидистыми, пышными кронами, вероятно, столетних каштанов так ровно подстрижен и так густ, что кажется бархатным. Тихо было здесь, по-деревенски тихо, не верилось, что находишься в центре большого города.

— Хорошо тут? — спросила Кат.

— Чудесно.

— Да, мне очень посчастливилось, что я встретила фрау Клингер. И господин Клингер тоже душа человек… Ваш муж дома, фрау Клингер? — спросила она.

— Нет, фройляйн Крамер, он ушел. Пенсию получать.

Фрау Клингер настойчиво напомнила, что малышу время спать. Вальтер давно уже томился и рад был, что стали наконец прощаться.

Едва они вышли из этого старинного дома, как сразу же очутились в гуще оживленного движения большого города, среди грохота и шума. Воздух был словно пропитан пылью.

Они пересекли Конный рынок и теперь шли мимо скотобоен.

— Как только получу работу, так мы с тобой… устроим свою жизнь по-новому.

Кат молчала.

Молча шли они рядом, пока Вальтер не прервал молчание.

— На первых порах заживем скромно и шаг за шагом будем строить жизнь, как нам хочется или, вернее, как сможется. Согласна со мной?

— Как живут твои старики? — спросила вдруг Кат.

— Это поистине трагедия, — ответил Вальтер. — Ужасно живут. Хуже быть не может. Мать берет стирку на стороне. А отец? Боюсь, он скоро будет полным инвалидом.

— Глаза?

— Да. В одном зрение совсем потеряно. Лечь в больницу не хочет, а между тем операция необходима. Он страшно одряхлел.

— Так, несомненно, ты — вся его надежда.

Вальтер ничего не ответил.

Кат продолжала:

— Я бы, на твоем месте, его не разочаровывала. Ты единственный сын… А что касается меня, что касается нас с тобой, то спешить незачем, давай раньше подумаем. Я хорошо зарабатываю, а если ты позднее сколько-нибудь подбросишь еще на содержание ребенка, я уж позабочусь, чтобы он решительно ни в чем не нуждался.

— Где ты работаешь и кем?

— Секретарем в одном педагогическом институте.

— Живешь все там же?

— Нет, я сняла комнату на Гриндельаллее. Как раз на полпути между моей работой и Конным рынком.

Вальтер проводил Кат до дома, где она жила, но не поднялся с ней наверх. Они уговорились в воскресенье вместе с ребенком совершить поездку за город.

Кат предложила поехать в Бланкенезе. Если будет хорошая, солнечная погода, они полежат на пляже, а пойдет дождь, посидят в ресторане.

— У тебя ведь ни пфеннига в кармане, верно? Могу дать тебе взаймы сто марок. Как раз сегодня я получила жалованье. Но под конец месяца верни мне их. Сбережений у меня нет.

V

Было уже поздно, когда Вальтер пришел домой, но избранник его сестры, следовательно, его будущий шурин, все еще сидел в столовой. В ту минуту, когда Вальтер входил в комнату, он гладил Эльфриду по голове. Она недовольно морщилась. Видно было, что ей неприятна его ласка.

— Пауль! Пауль Гель, мой жених!

Вальтер поздоровался и подумал: «Похож на бухгалтера. Жидкие волосы, и кровь, видно, жидкая». Но большие светлые глаза придавали облику Геля выражение чистосердечия. Как Вальтер вскоре убедился, жених его сестры был очень боек на язык.

— Откровенно говоря, господин Брентен, я со страхом ждал дня, когда вы вернетесь.

— Да что вы? Почему так?

— Теперь мы изгнаны из рая.

— Как это понять? — спросил Вальтер.

— Нам пришлось освободить вашу комнату.

— Ах, вот оно что! Тогда вам, вероятно, было бы приятнее, если бы я оставался в каталажке, не так ли?

— Надеюсь, вы не поняли меня превратно? — ответил, смеясь, Пауль Гель. — Мы, разумеется, все рады, что вы дома.

— Где ты спишь теперь? — спросил сестру Вальтер. — В спальне?

— Нет, здесь, в столовой, на диване.

— Да это же, несомненно, только временно.

— Почему? Разве ты собираешься переехать куда-нибудь? — спросила Эльфрида.

— Полагаю, что вы скоро поженитесь, — отпарировал Вальтер.

— Об этом не может быть и речи, пока я не буду знать его как облупленного.

— Но, Эльфи, мне кажется, ты достаточно знаешь меня?

— Уж лучше я буду спать на полу, чем навеки сделаю себя несчастной!

— Несчастной? Не-сча-стной? — в ужасе воскликнул Пауль Гель. — Эльфи, как ты можешь говорить такое? Я уверен, ты вовсе и не думаешь так. Ты отлично знаешь, что со мною будешь счастливейшей женщиной на свете. Да что значит — будешь? Ты ведь сама…

— Перестань, пожалуйста! Меня воротит от твоих медовых речей.

— Эльфи! Эльфи!.. — умоляюще протянул Пауль, снова пытаясь погладить свою невесту по голове.