Сыновья

I

Ровно в полдень завыли фабричные гудки, им вторили резкие и пронзительные свистки больших и малых пароходов, стоявших в гавани; и весь этот многоголосый шум покрывало глубокое и полнозвучное гудение сирены с верфи «Блом и Фосс».

Всеобщая забастовка!

С улиц точно ветром смело трамваи и автомобили. На перронах вокзалов недвижно стояли дальние и местные поезда, в паровозных топках затух огонь; поезда надземной железной дороги не трогались со станций, на которые прибыли к двенадцати часам дня. С тормозной рукояткой под мышкой водители поездов и трамваев разошлись по домам. Ни одно колесо не вертелось во всем большом городе. Ни одна труба не дымила. Конторы и магазины были закрыты. Даже полицейские покинули свои посты.

Всеобщая забастовка!

С фабрик, заводов, из контор и торговых домов вышли на улицы тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч людей. Необозримым потоком устремились они из гавани в центр города. Судостроительные и портовые рабочие, моряки, конторские служащие. Улицы вокруг Ратхаусмаркта были запружены народом, сплошным потоком двигавшимся по тротуарам и мостовым. Казалось, исчезли все различия между заводскими рабочими и чиновниками, между служащими и ремесленниками — все вышли на улицы, на борьбу за общее дело.

Всеобщая забастовка!

В этот день, тринадцатого марта, уже с раннего утра по городу носились слухи о государственном перевороте[9] — разумеется, самые противоречивые — и возбуждение росло с часу на час. Разве спокойствие и порядок не восстановлены? Разве не работают снова заводы и фабрики? Разве жизнь не входит повсюду в свои берега? Разве правительство, невзирая на трудности, не сделало все, что в его силах? И опять волнения? Опять беспорядки? Опять бунты, путчи, государственные перевороты, и всему этому конца не видно? Нет, нет, и еще раз нет! Довольно!

Всеобщая забастовка!..

Городской сенат, само правительство обратилось к населению. Около полудня на стенах домов появились воззвания. Население читало, что безответственные элементы предприняли попытку свергнуть избранное народом законное правительство и, упразднив республику и демократию, установить военную диктатуру. Части рейхсвера и подпольные организации военного характера используются для борьбы против народа.

Это означало подожженную на Руре и раздутую в пожар на Шпрее гражданскую войну.

Президент республики и имперское правительство, которым пришлось оставить Берлин, призывали всех трудящихся к немедленной всеобщей забастовке, всех способных носить оружие мужчин — к защите республики.

II

Вальтер мчался, насколько это позволяли людские массы, затопившие улицы, вверх по Гельголандской аллее и через Хайлигенгайстфельд домой. События грянули неожиданно, точно гром среди ясного неба. Значит, поджигатели военных путчей снова взялись за работу, снова распалили уже усыпленный гнев народа. Они даже вынудили к действию правительство, меньше всего склонное действовать. Теперь всем стало ясно, что вовсе не из любви к демократии генералы разгромили спартаковцев. Попытка переворота, предпринятая старой военщиной и архиреакционерами, создавала совершенно новое положение.

Чувствуя огромный подъем, какого он давно уже не знал, Вальтер дал себе клятву на этот раз не оставаться в стороне от борьбы. Не такой уж он юнец, чтобы не постоять за свои убеждения. На этот раз нельзя допустить, чтобы африканские войска Леттов-Форбека, как воры, ночью, беспрепятственно вошли в город. На этот раз будут баррикады, выйдут на улицы отряды рабочей самообороны. Без борьбы рабочие не сдадутся… Еще посмотрим, чья возьмет!

Карл Брентен был настроен скептически: он не верил призыву правительства и в разговоре с сыном обронил имя, которое удручающе подействовало на Вальтера, — «Шенгузен». К сопротивлению призывал городской сенат, а значит, и Шенгузен. С такими главарями разве выиграешь бой против реакции?

— Восстание перехлестнет через головы шенгузенов! — воскликнул Вальтер.

Нет, Брентен в это не верил. В прошлом он часто недооценивал Шенгузена и поэтому всегда просчитывался. А рабочих он столь же часто переоценивал. И все-таки воодушевление и уверенность сына победили скептицизм отца; но еще больше убедил Брентена все нарастающий боевой подъем масс, вышедших на улицы.

Всеобщая забастовка завершена. Следующий шаг — вооружить народ. Таков лозунг! Уже с утра во всех частях города у своих партийных клубов собирались социалисты, члены профессиональных союзов, демократы. Тысячные толпы стояли у Дома профессиональных союзов. Тысячи людей собрались перед Домом социал-демократической партии, на Феландштрассе. Ждали час за часом, сохраняя поразительное терпение и дисциплину.

Тщетно!

Никто из известных лидеров партии не обратился со словом к народу. Никто ни о чем не осведомлял массы. Никто не раздавал оружия.

Под вечер распространился слух, что в гимназии имени Гумбольдта будут раздавать оружие членам всех трех социалистических партий и профсоюзов. И в самом деле, со всех концов города к зданию гимназии стекался народ. На школьном дворе уже формировались отряды. Перед входом в гимнастический зал выстроились длинной колонной, по три человека в ряд, те, чьи документы уже были проверены и кто имел право получить оружие.

Но… ничего не произошло!..

До позднего вечера в полной тьме около Дома социал-демократической партии и Дома профессиональных союзов все еще стояли тысячи рабочих. Лишь к полуночи люди, потеряв всякую надежду, с проклятиями на устах, стали расходиться.

III

В этот день, с самого утра и до поздней ночи, Карл Брентен и Вальтер не расставались. Откликаясь на каждый слух, они мчались то к Дому профессиональных союзов, то к ратуше, то к гимназии имени Гумбольдта. И после каждой неудачи они вновь и вновь обнадеживали друг друга. Папаша Брентен хвастал перед сыном, что на военной службе он приобрел опыт и сейчас может, на ходу преподать сыну, хотя бы теоретически, курс военного обучения. Прежде всего он объяснил ему важнейшие приемы обращения с винтовкой, и особенно подчеркнул, что ее нужно беречь как зеницу ока и держать в полной исправности. И с ручными гранатами бывший гренадер Карл Брентен умел превосходно обращаться; по его словам, он бросал их на расстояние в добрых тридцать метров…

— Ты берешь эту штуковину в руки… левой вытаскиваешь предохранитель… считаешь: двадцать один, двадцать два — и бросаешь… Самое главное здесь выдержка — не бросить раньше времени…

Когда окончательно стемнело, они, озлобленные, в немой ярости, отправились домой.

Мыслимо ли, чтобы правительство призвало народ к вооруженному сопротивлению, а потом так насмеялось над ним? Мыслимо ли, чтобы правительство — любого толка, черт его возьми! — позволило себе такое глумление над рабочими, готовыми с оружием в руках защищать это самое правительство от взбунтовавшейся военщины?.. Нет, все это выше человеческого понимания! Возможно только одно объяснение: военный путч уже подавлен…

— Да, так, надо полагать, и есть, — сказал Брентен, тяжело опираясь на руку сына; от бесконечной беготни у него распухли ноги. — Очевидно, достаточно было всеобщей забастовки, чтобы сломить хребет путчистам.

— Жаль! — сказал сын.

Они поднялись по Кайзер-Вильгельмштрассе и вышли на Хольстенплац. Мимо прогрохотал грузовик с ярко светящимися фарами. В двух-трех метрах от них машина остановилась. Несколько мужчин соскочило и направилось в ближайший трактир. Но что это? У них как будто винтовки!

— Гляди, папа, у них оружие, — сказал Вальтер.

— Вижу, — откликнулся Брентен, и в голосе его прозвучало удивление.

— Привет, Вальтер! — Человек с карабином через плечо подошел к Вальтеру. — Надеюсь, нынче ночью ты не собираешься завалиться спать?

Тимм? Да, это он — токарь Эрнст Тимм!.. С винтовкой через плечо!