Сыновья

Тут он вспомнил, что за городом, в Баренфельде, проводятся ученья так называемых «временных добровольцев»; политически — это совершенно незрелые элементы, которых больше всего привлекает самая игра в солдатики. Еще недавно социал-демократы Баренфельдского района выражали по этому поводу преувеличенные опасения и протесты. Эти идиоты плели что-то о возрождении милитаризма… Какой там милитаризм, если несколько сот восторженных юношей занимаются военным спортом?

Гм… А что, если дать им задание? Если приказать им навести порядок? Это подчинит их нашему политическому влиянию и помешает, быть может, пристать к какой-нибудь безответственной авантюре!

Шенгузен прикидывал: если доложить обо всем партийному руководству, может произойти проволочка; в правлении партии тоже есть заводские рабочие, а это народ несговорчивый. Согласятся ли они на такой шаг? Нет, нет, уж лучше поставить их перед совершившимся фактом. Добиться согласия на свое предложение у социал-демократов — членов сената — много легче. Разумеется, действовать только на собственный страх и риск нельзя, надо же как-никак и демократические принципы блюсти…

Через час в кабинете Шенгузена собрались сенаторы социал-демократы. Они решили собственными силами покончить с уличными волнениями и не переносить вопроса на пленарное заседание сената. «Полицей-сенатор» Гензель взял все на себя и обещал сейчас же принять необходимые меры.

Отряд баренфельдских добровольцев получил приказ двинуться в город, к ратуше, и восстановить порядок. В полном походном вооружении, в стальных касках, с пулеметными лентами, полными боевых патронов, сто двадцать добровольцев отбыли на грузовиках из баренфельдского лагеря.

III

Но Шенгузен и его присные сильно просчитались; одного лишь появления солдат оказалось недостаточно, чтобы рассеять толпу. Среди тысяч людей, собравшихся на улице, было много таких, которые не один год носили оружие и дрались на всех фронтах под ураганным огнем, нередко и врукопашную. Они не испугались ста двадцати вооруженных буржуйских сынков, эти молодчики даже при полной боевой выкладке не произвели на них ровно никакого впечатления.

Мужчины и женщины окружили три грузовые машины, остановившиеся на Ратхаусмаркте, и рассматривали парнишек, выряженных в солдатские мундиры точно для маскарада. Ах ты, господи, ведь молокососы же, им бы в жмурки играть! Бледные и испуганные, смотрели они из-под своих громадных стальных касок на шумящую толпу.

Слова команды… Винтовки взяты на прицел.

Еще команда — и выстрелы хлестнули по толпе на Ратхаусмаркте.

Люди метнулись и с криками бросились кто куда. На асфальте широкой площади остались убитые и раненые.

IV

Борьба продолжалась три дня и три ночи. И все три дня Вальтер не ходил ни в ремесленную школу, ни на завод. Он оставался с борющимися рабочими — подносил боеприпасы, исполнял обязанности связиста. Он спал с ними в подъездах, под лестницами. Карабкался с ними по крышам, чтобы установить, где залегли стрелки-одиночки.

Ратуша была оцеплена. Не раз Вальтер обегал кольцо осаждающих. На линии огня с винтовкой в руках стояли большей частью судостроительные и портовые рабочие; были и матросы. Уже в разгаре боя пришлось создавать боевое командование. Лишь немногие знали друг друга, и все же трое наиболее энергичных бойцов вскоре составили военный штаб, а один металлист, который всю войну провел на фронте, но не получил даже унтер-офицерского звания, взял на себя общее командование; его приказы были осмотрительны и находчивы.

Наутро после той ночи, когда рабочие окружили ратушу, добровольцы попытались сделать вылазку. Они пробились на Менкебергштрассе до церкви св. Петра, но не дальше. По задворкам и крышам рабочие пробрались к Ратхаусмаркту и таким образом оказались в тылу противника. После нескольких залпов добровольцы поспешно бежали в ратушу.

Шаг за шагом кольцо осады стягивалось все теснее. Вальтер вместе с одним молодым грузчиком пробрался по крышам к Новому Валу. Здесь, в помещениях торговых домов, уже засели рабочие и вели огонь по ратуше, отделенные от своих противников какими-нибудь двадцатью метрами. Вальтер и его товарищ доставляли боеприпасы и, если требовалось, уносили раненых с линии огня.

Он слышал, что готовится штурм, который начнется сразу со всех сторон. Но до этого дело не дошло; отчаянно смелый маневр группы рабочих решил исход борьбы: отряд, засевший в ратуше, капитулировал.

На выручку осажденному отряду сенат вызвал из баренфельдского военного лагеря последние, еще остававшиеся там части добровольцев. Однако лагерь оцепили вооруженные рабочие, большей частью социал-демократы, имевшие поблизости небольшие огороды. Все же одной конно-артиллерийской батарее удалось прорвать кордон и бешеным галопом умчаться в город.

На улицах, по которым неслась батарея, люди в диком страхе бросались в подъезды и ворота домов. Все произошло так неожиданно, что не было даже времени поставить на пути батареи какие-нибудь заслоны.

На повороте у Цейгхаусмаркта опрокинулась одна пушка. На мостовой осталось два тяжело раненных добровольца. Трое остальных пытались бежать, но толпа догнала их, избила и передала бойцам народной армии. Две другие орудийные повозки помчались дальше, через Старый город к ратуше.

У Старого Штейнвега, где улица круто спускается к Редингсмаркту, несколько отважных рабочих бросились наперерез мчавшимся орудийным повозкам и схватили лошадей за уздечки. Их протащило по мостовой, но все-таки им удалось вскочить на повозки и сбросить солдат с козел.

Рабочие с торжеством отвезли захваченные пушки на Ратхаусмаркт и установили на берегу Альстера, прямо против ратуши.

Первый снаряд попал в центральное окно фасада.

Второй — пробил дыру в фасадной стене.

Больше стрелять не понадобилось — отряд, занявший ратушу, выкинул белый флаг.

V

Рабочие победили, и гнев их утих. Около ста добровольцев были взяты в плен и под конвоем солдат народной армии отправлены из ратуши на Хайлигенгайстфельд.

Все это были гимназисты, безусые парни. Они шли по Кайзер-Вильгельмштрассе с поднятыми вверх руками; толпа осыпала их бранью и проклятьями.

— Расстрелять бандитов!.. Они убивали женщин и детей! Прикончить их, собак!..

Бойцам народной армии, охранявшим пленных, нелегко было оградить их от насилий со стороны тысяч людей, запрудивших улицы.

— Стойте, что вы делаете!.. Ведь это пленные! Назад! Пленных не бьют!..

— Ого! Хотите отпустить их на волю? Пусть себе убивают рабочих, женщин, детей?..

Десятитысячная толпа, собравшаяся на Хайлигенгайстфельде, окружила пленных, которые шли, как им было приказано, со скрещенными на затылке руками, в их лицах, белых как мел, была растерянность, в глазах — смертельный страх.

Пожилой рабочий с винтовкой через плечо выступил вперед и обратился к толпе с речью. Он рассказал о преступлении этих незрелых мальчишек, как он их назвал, изобразил их обманутыми, запуганными, введенными в заблуждение. Громким голосом спросил он у пленных, готовы ли они присягнуть, что никогда больше не поднимут оружия против народа?

Из кучки испуганных пленных послышалось невнятное утвердительное бормотанье.

После этого их временно заперли в ближайшей церкви, так как управление следственной тюрьмы отказалось их принять.

VI

Рабочие одержали победу над дружинами добровольцев, фрайкоровцами. По мнению социал-демократического сената города Гамбурга, это грозило серьезными последствиями. На сей раз сенаторы решили просить правительство о вмешательстве.

Генерал фон Леттов-Форбек, бывший командующий войсками в Восточной Африке при Вильгельме II, получил приказ военного министра, народного депутата Носке, образумить Гамбург. Для этой цели в распоряжение генерала предоставили стрелковую бригаду и шлезвиг-гольштейнский фрайкор.