Сыновья

— Вот почему, друг, — обратился он к Вальтеру, ради которого, в сущности, все это говорилось, — мы так безоговорочно порываем со многими застарелыми привычками. Мы одеваемся так, как, по-нашему, следует одеваться, нисколько не считаясь со взглядами и понятиями наших почтеннейших отцов и дедов. Мы добровольно, по свободному побуждению отказываемся от каких бы то ни было отравляющих наркотиков. Отвергаем также и отравляющую мозг дешевку в литературе и искусстве. Мы не желаем губить свое сердце и разум. Хотим вобрать в себя все, что есть прекрасного и возвышенного в искусстве, в духовной жизни. Мы преклоняемся перед всем великим, что создали или познали люди, и хотим следовать ему. Мы хотим служить всему благородному, что явили нам люди, жившие до нас, и что способствует торжеству подлинной человечности. В этом, и только в этом мы, молодые социалисты, видим свою задачу и призвание. Мы хотим собственными руками совершить переворот во всем строе жизни — и социальной, и хозяйственной, и политической. Мы должны создать, но не только для себя, а для всего трудящегося человечества, новый, подлинно социалистический идеал жизни.

Петер замолчал, устремив вдаль просветленный взор. Пока он говорил, Грета время от времени одобрительно кивала. Лицо Ауди Мейна оставалось непроницаемым. На Вальтера особенно сильное впечатление произвели последние слова Петера. Если это так, как говорит Петер, то кто же может, кто имеет право оставаться в стороне? Осуществлению такого великого идеала стоит отдать все свои силы. Но как же это сделать? Ведь девять с половиной часов подневольного труда на заводе, бесчисленные повседневные заботы и эта непроходимая косность окружающих… Вальтер вслух высказал свои сомнения. Но Петер начисто опроверг их и тоном, не терпящим возражений, сказал, что нужно лишь проявить волю, железную волю, и ни при каких условиях не давать сбить себя с толку.

В этот же вечер Вальтер заявил матери, что ему нужны короткие штаны, спортивная рубашка и сандалии. Как следовало ожидать, мамаша Брентен всплеснула руками, подняла шум. Но Вальтер был тверд как скала и не поддавался ни на какие уговоры, подкрепленные самыми убедительными доводами.

…Да, так оно было тогда, более года назад, и, вспоминая то время, Вальтер улыбается. Отец, конечно, ничего не знает и поэтому не может объяснить себе, почему сын носит короткие штаны и почему его черный котелок и конфирмационный костюм отданы на съедение моли.

С испугом замечает Вальтер, что небо посветлело. Брезжит утро, а он еще глаз не сомкнул. Ведь в шесть надо вставать и в семь уже стоять за станком. Спать, спать, не теряя ни минуты! Он повернулся на бок и закрыл глаза.

Но желанный сон долго не приходил. Перед внутренним взором Вальтера то и дело возникали Грета, Петер, отец. Вспомнились и отцовские письма из Нейстрелица; мать с сыном называли их «сигарно-золотыми». Вышлите сигары! Вышлите золотые! До гробовой доски буду благодарен вам… Будем надеяться! Будем надеяться!

ГЛАВА ШЕСТАЯ

I

Судя по утреннему настроению четы Брентен, ночь прошла в большем согласии, чем можно было ожидать с вечера. Фрида, накинув халатик, хлопотала на кухне, готовила завтрак; Карл с громким фырканьем полоскался под краном и, вытираясь, весело насвистывал какую-то мелодию. Однако, поймав на себе иронически лукавый взгляд жены, он тотчас же замолк. Ему не хотелось очень уж раскрывать перед ней, что у него на душе.

За завтраком обсудили с точки зрения стратегии и тактики план визитов, которые собирался сделать Карл, Чего следует добиваться? Ясно: освобождения от военной службы. В каком направлении действовать? На этот счет между супругами возникли разногласия. Карл надеялся на Луи Шенгузена. Не то чтобы он рассчитывал на его симпатии, о нет, на этот счет он не заблуждался. Но он знал, что, с тех пор как Луи Шенгузен покинул пост председателя союза табачников и возглавил объединение профсоюзов, он тщетно старался найти себе подходящую замену. Карл Брентен рассчитывал убедить своего старого противника, что он, Брентен, и есть самый подходящий кандидат для союза табачников, Фрида же отнеслась к этой идее скептически. Она сказала:

— Нет ничего хуже политического врага. Лучше уж попытай счастья у Папке.

Карл раздраженно воскликнул:

— Да ведь с этим ура-патриотом я рассорился именно на политической почве!

— Значит, нельзя рассчитывать ни на того, ни на другого! — не задумываясь, ответила Фрида.

— На кого же мне рассчитывать?

— На самого себя. Сам помоги себе! — сказала она решительно.

— Мудрый совет, — иронически буркнул он. — А как это сделать?

Этого она тоже не знала, и спор прекратился. В одном Карл сразу согласился с женой: начать визиты надо с Софи и Густава Штюрков. Они самые порядочные из всей родни, и они жестоко пострадали: два сына уже погибли на войне, а теперь и третий на фронте. Второй визит — Карл сказал, что без этого визита, к сожалению, никак не обойтись, на самом же деле думал о нем с удовольствием — предполагался к Вильмерсам, Хинриху и Мими. Фрида многозначительно промолчала. Потом он собирался побывать у Пауля Папке и распить с ним кружку мира. Фрида и на этот раз не менее выразительно промолчала.

— Кстати, ты жену его уже видела?

— О да, — сказала она и прибавила насмешливо: — Очаровательное юное существо!

— Да что ты! — удивился он. — Значит, он завел себе новенькую!

Фрида усмехнулась, но и тут промолчала.

Шенгузена Карл решил посетить последним. Твердый орешек, но от него зависит все. Этого бонзу надо взять штурмом, как крепость. Затем — подумал он вслух — не навестить ли брата Матиаса? Разве война не положила конец их вражде? Вряд ли Тиас откажется протянуть ему руку в знак примирения, когда он, солдат кайзера, гренадер, явится к нему. А в глубине души теплилась смутная надежда: Матиас в таможне, кажется, важная птица. Если все прочее сорвется, не устроит ли брат его, хотя бы временно, пока идет война, на какое-нибудь местечко с правом на броню?

— Как по-твоему, — спросил Карл жену, — не следует ли мне сделать первый шаг к примирению? Показать пример благоразумия, благородства?

Она ответила уклончиво:

— Что ж! Попытайся!

II

Фрида старательно выутюжила мундир. Карл начистил пуговицы и пряжку. Он стоял у дверей перед женой и дочкой, еще раз тщательно оглядывавшими его. В эту минуту на лестнице послышались шаги. Пыхтя, поднималась наверх бабушка Хардекопф.

— Старуха, — шепнул Карл, перегибаясь через перила.

— Придется тебе остаться. Не можешь же ты сразу убежать, — сказала Фрида. — Поздоровайся с ней.

— Бабуся идет! — крикнула Эльфрида, выскочила на площадку и побежала навстречу бабушке.

— О ней-то я совсем забыл, — пробурчал Карл, возвращаясь.

— Здравствуй, Карл! — Старая Хардекопф протянула зятю свою костлявую руку. — Стало быть, ты здесь наконец. Долго ждать пришлось.

— Здравствуй, мама! — В глазах его мелькнул откровенный испуг. Как она похудела, высохла, состарилась. И лицо стало маленьким, сморщилось…

Но он сказал:

— Ты, мама, единственная из всех нисколько не изменилась.

— Ну, ну… Нечего тебе! — отмахнулась она. — Я ведь чувствую, что дряхлею, но… об этом молчок. А тебе как жилось, сын мой?

— Да как может житься старику в казарме! Мучаюсь!

— Если уж ты записываешься в старики… стало быть… Сяду я, эти лестницы — смерть моя. Стало быть… Я словно предчувствовала…

III

Густав Штюрк положил Карлу на плечи обе руки, и его усталые серые глаза на мгновенье осветились радостным блеском.

— Наконец-то, Карл, тебе удалось получить отпуск. Очень, очень рад за тебя! — Он убрал инструменты, посвистел канарейке Гансу, взял птаху в руки и бережно посадил ее в клетку. — Поднимемся наверх. Вот будет сюрприз для Софи!