Отцы

— Но на дорожках не гравий, а только желтый песок, — заметил Густав Штюрк. — Да и столы расположены на самом солнцепеке.

— Желтый песок — это-то как раз и замечательно! — завопил Пауль Папке. — Куда приятнее гравия. И потом, дорогой Штюрк, ведь теперь июль, и солнце жарит вовсю, потому и мечтаешь о тени, но учтите, что мы привезем сюда членов нашего ферейна осенью, когда солнце уже утратит свою силу и каждый солнечный луч, последний, так сказать, будет особенно дорог. Очень хорошо, что столы стоят на открытом месте, где нет тени.

«Чего ради он так орет? — подумал Карл Брентен. — Все на нас оглядываются, а хозяева нас все равно слышать не могут». На человека, который возился у кустов и для которого Папке дал это маленькое представление, полагая, что тот специально послан хозяином и все доложит ему, Брентен не обратил внимания.

Хозяин ресторана, высокий, грузный мужчина с плешью во всю голову и с усами а-ля Бисмарк, вышел к ним навстречу. Он низко поклонился гостям.

— Добро пожаловать! Мой дом к вашим услугам. Прошу вас, войдите!

Пауль Папке ответил:

— Господин Вальдерслебен, если не ошибаюсь? Разрешите представиться: Папке! Вы, надеюсь, получили наше письмо?

Они пожали друг другу руки.

— Разрешите, господин Вальдерслебен, познакомить вас: господин Брентен, наш «мэтр де плезир».

Новое рукопожатие.

— Господин Штюрк, наш главный казначей.

Опять рукопожатие.

— Прошу, господа, — угодливо сказал хозяин, открывая дверь и пропуская гостей вперед.

— Господин Вальдерслебен, мы тут прошлись немножко пешком, — сказал Папке. — Волшебная местность. Я уж говорил своим уважаемым спутникам. Саксонский лес, сказал я, это самый прекрасный лес во всей Северной Германии.

— Да, наш Саксонский лес бесподобен! — подтвердил хозяин. — Но, господа, надо полагать, устали и нагуляли аппетит. Надеюсь, наша кухня придется вам по вкусу. Мы намеренно не готовили каких-либо парадных блюд, чтобы вы, быть может, не подумали… Разрешите познакомить: моя супруга.

— Папке, сударыня! — Папке отвесил глубокий поклон.

Господи! Брентен во все глаза уставился на Папке. Неужели он целует ей лапу? Нет, так только показалось.

— Брентен, сударыня!

— Ах, очень приятно! — сладко пропела толстая гусыня.

— Штюрк, сударыня!

— Очень, очень рада! Это действительно мило с вашей стороны, что вы решили посетить нас предварительно.

Предварительно? — Карл Брентен ухмыльнулся. Предварительно — это славно! Толстуха не сомневалась, что заяц уже у нее на сковороде. Не на дураков напала.

Кланяясь и сладко улыбаясь, хозяин проводил святую троицу к накрытому столику.

— Садитесь, господа. Подкрепитесь слегка. Вы — мои гости. Прошу вас. О делах потом. Время терпит, не так ли?

— Господин Вальдерслебен, — мечтательно сказал Папке, — вам можно позавидовать, вы живете среди всего этого великолепия, вдали от шума больших городов. У вас здесь лес, птицы, луга, солнце… Нет, вам действительно можно позавидовать.

— О да, господин Папке, — подхватил хозяин. — Грех жаловаться. Я доволен судьбой, ниспосланной мне нашим господом богом. И тут ведь поблизости похоронен наш великий экс-канцлер. Вон там, наверху, недалеко отсюда, его могила. В прошлое воскресенье над ней пролетел цеппелин и сбросил венок. Вы, вероятно, и в Гамбурге видели этот воздушный корабль, не правда ли?.. Князь был удивительный человек. Его светлость нередко заглядывал сюда, к нам.

— Вы знали его лично? — воскликнул Папке, делая вид, что крайне поражен и заинтересован.

— О да, сударь. Он частенько заходил сюда. Чудесный человек. Такой простой. Однажды ему захотелось закусить. «Подайте, говорит, мне жареной свинины с красной капустой». И вот — представьте: у нас в доме не оказалось красной капусты!

— Тц! Тц! Тц! — зацокал Пауль Папке и покачал головой.

— «…Ваша светлость, — говорю я, а у самого поджилки трясутся. — Ваша светлость, говорю, тысяча извинений, но у нас нет красной капусты». И знаете, что мне ответил старик, то есть, извините, его светлость? Он сказал: «Дорогой мой Вальдерслебен, — сказал он, — так принесите мне что-нибудь другое!» Трогательно, не правда ли?

— Удивительно, — согласился Папке, — вот это истинное благородство.

— Да, да, Германия осиротела, когда его не стало. — Хозяин печально поник головой.

Карл Брентен сидел как на угольях. Этого только не хватало. Если бы старик Хардекопф узнал! К счастью, Густав Штюрк с его философской невозмутимостью, наверное, потешается про себя, но вслух протестовать не будет. Брентену хотелось взбунтоваться: встать и уйти из ресторана. Надо же, — угодить к почитателю Бисмарка. Пауль, вероятно, не в своем уме, что привел нас сюда.. Боже ты мой, если бы члены ферейна видели нас здесь!

Хозяин приказал:

— Подавать! Подавать!

Появились две девушки, у каждой в руках поднос с тарелками, салатницами, судками.

— Добрый день господам! — бойко поздоровалась одна из них, смеясь и глядя прямо в лицо гостям.

— Добрый день! Добрый день!

— Разрешите узнать, как вас зовут, фройляйн? — спросил Папке, бросая на девушку обольстительные взгляды.

— Матильда, милостивый государь!

— Ваше имя не менее прекрасно, чем вы сами, фройляйн Матильда, — сказал Папке, скаля зубы.

Подали «весенний» суп со спаржей, цветной капустой, свежим горошком, нарезанной квадратиками морковью и мясными кнелями.

— Что с тобой? — шепнул Брентен Паулю Папке. — Ты знаешь ведь, что политика и женщины…

— Брось хотя бы здесь подпускать свои шпильки, — прошипел Папке.

— Мы попали в форменное гнездо реакции, — невозмутимо продолжал Брентен.

— Что верно, то верно! — подтвердил Штюрк.

— Так или иначе, но суп замечательный! — сменил гнев на милость Брентен.

— Ну как, господа, наша кухня? — Хозяин незаметно вошел в комнату.

— Превосходно! — воскликнули Брентен и Штюрк. Пауль Папке даже причмокнул:

— Чудесно!

— Очень рад. Прошу вас, ешьте, ешьте! После такой прогулки всегда разыгрывается аппетит. Дела от нас никуда не убегут. Поговорить успеем.

Пауль Папке кивнул с набитым ртом: он собирался сказать любезность хозяину, но прежде чем обрел способность говорить, тот исчез из комнаты. Блюда следовали одно за другим в таком изобилии, что разговор умолк; слышно было лишь, как работают челюсти. Форели в масле, дичь с гарниром из разных овощей. На столе появилась бутылка рейнвейна. Пауль Папке стал бесцеремонно разглядывать этикетку.

— Девяносто восьмого года, — пробормотал он. — Недурно.

Все трое жевали с какой-то молчаливой яростью. Брентен придумывал, как бы побольней уязвить приятеля, который, во-первых, предостерегал его от знакомства с женщинами, а сам заигрывал с ними, а во-вторых, задумал социалистический ферейн свести с почитателем Бисмарка. Правда, ресторан «Древние саксы» не значился в списке бойкотируемых организованными рабочими ресторанов, но здесь прямо-таки смердит бисмарковщиной… А Пауль Папке готов был избить Брентена за его безобразную манеру всюду и всегда язвить и насмешничать. Он решил при случае хорошенько отчитать Карла. Когда подали окорок козули с красной капустой, Густав Штюрк лукаво улыбнулся и вполголоса сказал:

— Ведь мы можем снять только один ресторан? Так как же — будем платить за обед или нет? В том случае, конечно, если мы не здесь устроим наше гуляние.

Пауль Папке испуганно оглянулся. Не слыхал ли хозяин или кельнерша это дурацкое и по меньшей мере наивное замечание? Но у буфета никого не было, кельнерша Матильда — «между прочим, премиленькая девочка» — тоже куда-то исчезла.

— Ради бога, молчите, Штюрк, — шепнул Папке. — Вы что, впервые ездите с нами выбирать ресторан?

— Что верно, то верно, — ответил Штюрк.

— Ах, так вот оно что, — сказал Папке несколько спокойнее. — Но тогда, дорогой мой, помолчите, умоляю вас.

После этой маленькой интермедии они снова посвятили себя молчаливому истреблению все новых и новых блюд, следовавших одно за другим. Ломтиками нарезанное жаркое из свинины, компот, салат. Опорожненная бутылка рейнского вина «Либфрауенмильх» была заменена новой. В заключение подали сыр и божественное ароматное кофе мокко.