Отцы

Тем временем Эмиль рассказывал, что он долго жил в Дортмунде, где работал на фабрике мраморных изделий, так как к портняжному делу у него душа не лежит. Шить-то он умеет и свои три года ученичества отбыл, но скорее согласится возить мусор, чем сидеть раскорякой на портняжном столе. В Дортмунде же он познакомился со своей женой; она служила там в гостинице. И теперь она тоже хочет поступить на работу. Оба они решили жить экономно, чтобы наконец выбиться в люди.

— А куда вы денете малыша? — спросила Фрида.

— Да, Фрида, вот об этом… вот в этом-то вся загвоздка, — удрученно ответил Эмиль Хардекопф. — И поэтому я думал… мы пришли… не можешь ли ты на некоторое время взять его? То есть, пока мы найдем квартиру… пока мы…

Фрида растерянно посмотрела на брага и затем на мужа: она не смела сама принять решение. Карл Брентен взглянул на Эдмонда — что же, как будто спокойный, разумный мальчик. Карл почувствовал, что Фрида ждет его слова. А Карл Брентен не умел отказывать. Кроме того, он хорошо понимал, что ребенок, конечно, большая помеха, когда устраиваешься в новом городе. К тому же мальчик ему понравился.

— Ну что ж, пока вы найдете подходящую квартиру и устроитесь, пусть малыш поживет у нас, — сказал он.

Фрида была поражена таким скоропалительным решением. Эмиль Хардекопф пробормотал:

— Спасибо, зять! — И круто переменил разговор. Он не нашел ничего лучшего, как заметить: — А «Михель»-то, оказывается, сгорел!

— Сгорел, — подтвердила Фрида. — Мы уже почти забыли об этом: пожар-то случился два года назад. До чего же было страшно!

И она рассказала, как маленький Вальтер, лишь только по городу разнеслась весть, что горит церковь св. Михаила, побежал вместе с толпой на место пожара… А она кинулась его искать. Она стояла у Герренграбена, когда всю башню уже охватило пламенем, и явственно слышала, как сторож на башне в последний раз протрубил в рожок за несколько минут до того, как здание рухнуло и погребло его под своими обломками. Но беглеца она в этой огромной толпе так и не отыскала, зато случайно натолкнулась на дедушку, который как раз в это время возвращался с работы.

— Старик все еще работает у Блома?

— Да, отца не переспоришь. Но в последнее время он сильно сдал.

— А Людвиг и Отто здоровы?

— Да, оба здоровы. Людвиг уже помолвлен. Он член общества «Друзья природы». Каждое воскресенье отправляется за город, в Гааке или в Заксенвальд.

— А Фриц? Ведь он тоже уже… Сколько же ему теперь?

— Фриц по-прежнему мечтает стать моряком. Как ты когда-то.

— Да, как я, — прошептал Эмиль и мрачно уставился вдаль.

— Он учится на судостроителя.

— Значит, она и с его желанием не посчиталась?

— Пусть сначала научится ремеслу. После может делать все, что ему угодно, — ответила Фрида. — Ты же знаешь, отец придает большое значение ремеслу. — Она хотела выгородить мать и поэтому свалила все на отца.

Единственный человек, о котором не осведомился Эмиль Хардекопф, была мать, словно она давно умерла. Для него и в самом деле она, видимо, не существовала.

Как часто люди, встретившись после многолетней разлуки, говорят о самых несущественных вещах. Брентены узнали, что маленькому Эдмонду дали имя в честь Эдмонда Дантеса, графа Монте-Кристо. Этот толстый бульварный роман был для Эмиля Хардекопфа книгой книг. Ему не надоедало без конца приводить в качестве сравнений наиболее комические и броские места из «Графа Монте-Кристо»…

— Граф Монте-Кристо курил турецкие сигареты — два франка за штуку, а я курю сигареты по пфеннигу за штуку. К тому же граф, по своей аристократической привычке, бросал сигарету, докурив ее лишь до половины. О милостивый боже, если бы я захотел хотя бы чуточку походить на такого аристократа, я должен был бы бросать сигарету после первой затяжки, — говорил с кисло-сладкой усмешкой Эмиль Хардекопф.

— Нет, дядя Эмиль, — воскликнул на это маленький Вальтер, — ты ее и закурить не должен был бы, а сразу взять да бросить.

Взрослые долго хохотали.

Эмиль рассказывал дальше:

— Да, этот Эдмонд Дантес был парень хоть куда! Одному из своих врагов, который стал богатым банкиром, Дантес решил показать свое богатство и власть. Он отправился к банкиру и сделал вид, что хочет просить у того ссуду. «Сто тысяч франков вас устроит?» — спросил банкир. «Вы шутите, почтеннейший. Я не разговариваю о чаевых». — «Вам угодно, быть может, три миллиона?» — «Что? Три миллиона?» — спросил граф Монте-Кристо и презрительно улыбнулся. И вот тут-то и произошло самое замечательное… «Три миллиона?» Граф опускает руку в жилетный карман и вытаскивает чек на три миллиона. «Три миллиона я всегда ношу в жилетном кармане». Великолепно, верно?

Карл Брентен громко рассмеялся. Улыбнулась и Фрида. А малышу Вальтеру этот граф и вправду показался удивительным человеком. Три миллиона в жилетном кармане!

— Однажды, — рассказывал Эмиль Хардекопф, — я решил выработать в себе иммунитет против яда. Как паралитик из того же романа «Граф Монте-Кристо», я принял сначала маленькую дозу яда, затем несколько большую и так далее. Я полагал, что, постепенно увеличивая дозу яда, приучу к нему организм. Но спустя какое-то время я вдруг заболел, — по-видимому, принял чересчур большую дозу. Тогда я это дело бросил.

— Почему паралитик хотел выработать в себе нечувствительность к яду? — спросила Фрида.

— Потому что его хотели отравить, — ответил Эмиль.

— А разве тебя тоже хотели отравить? — испуганно спросила Фрида.

— Нет! Что ты! Ах, ты имела в виду?.. Нет, меня никто не хотел отравить… Мне просто захотелось проверить, возможно ли такое?..

Таков был брат Фриды, Эмиль, и такую беседу вел он после десяти лет разлуки. Поздно вечером Эмиль и Анита ушли. Ребенка они оставили у Брентенов. Фрида временно устроила его на диване и побежала к матери сообщить новость.

Карл Брентен, работавший теперь в маленькой сигарной мастерской на Бундесштрассе и, кроме того, в городском театре помощником костюмера, на следующий день попросил разрешения отлучиться с работы, чтобы забрать свое наследство из квартиры покойной сестры на Венусберге. Он нанял тележку, посадил в нее сына и повез его по портовым улицам на Венусберг.

Неряшливо одетая болтливая старушка, жена швейцара, встретила его с чрезмерной приветливостью и сообщила, что во всей квартире остался один только письменный стол. Всю остальную мебель наследники уже увезли. Она заперла все ящики и спрятала ключ у себя, чтобы в столе не рылись кому не полагается.

— Правильно я поступила?

— Очень разумно, дорогая фрау, — подтвердил наследник и сунул ей в руку талер, что сделало ее еще более говорливой и услужливой.

В темной заброшенной квартире, помещавшейся в низеньком обветшалом заднем флигеле, царило полное запустение. Со стен свисали обрывки засаленных обоев. Потолки облупились, а в мрачной кухне из-под осыпавшейся штукатурки проступала дранка. Пол был усеян клочками бумаги, черепками разбитых кувшинов, ваз, безделушек. В так называемой гостиной — узкой комнате не более трех метров в длину — стоял письменный стол, оставленный в наследство Карлу Брентену. Это был модный в прошлом столетии «секретер» с опускающейся крышкой. Перламутровая оправа, украшавшая некогда замки, была содрана. Задняя стенка покоробилась от сырости. Но материал — красное дерево — все же представлял некоторую ценность; пожалуй, если стол привести в порядок, какой-нибудь любитель еще охотно купит его.

Карл Брентен притих, он чувствовал себя виноватым. Здесь долгие годы жила его родная сестра Дора, и никто из родственников, в том числе и он, не интересовался ею. Не похоже, чтобы она была богата. Как она жила? Как умерла? Пристально следившая за ним привратница многословно отвечала на все его расспросы. Она хвалила покойницу, вспоминала, как в этой самой комнате они за чашкой кофе частенько калякали о том о сем. В знак благодарности фрау Беккер завещала ей кое-какие мелочи. Какие именно мелочи, она умолчала. Напрасно Карл Брентен сверлил ее подозрительным взглядом, — старушка все тараторила и тараторила, но сказать ничего не сказала.