Отцы

— Да вставай же наконец, — сказала Фрида, словно она уже давным-давно встала. — Спишь до одури.

Он уставился на нее заспанными глазами. В руках у него, зияя пустотой, лежал кошелек.

— Ты что, в постель с собой кошелек берешь? — не удержалась Фрида от коварного вопроса.

— Здорово я хватил вчера? — удрученно спросил он.

— Изрядно, — коротко ответила она, — должно быть, большое удовольствие напиться до бесчувствия.

— Хотел бы я только знать, кто меня так обчистил? — пробурчал он себе под нос.

— Что ты говоришь? — воскликнула она. — Тебя обокрали?

— Вздор! Никто меня не обкрадывал. — Ему не хотелось давать ей козырь в руки. Скажет еще, что собутыльники обчищают его карманы. Он мрачно вылез из постели и подставил тяжелую голову под струю холодной воды.

Фрида тем временем пересчитывала в уборной свою добычу. Семь марок и пятьдесят пфеннигов. Неплохо!

8

Так день за днем, год за годом текла семейная жизнь супругов Брентен. Случалось, что они месяцами встречались лишь мимоходом, оба неприветливые, надутые, озлобленные, мысленно упрекая друг друга во всех смертных грехах. Временами Брентен раздумывал над тем, что же не нравится ему в жене, что его так злит, так раздражает. Это были тысячи мелочей, какое-нибудь слово, движение, укоризненный взгляд. И он говорил себе: «Разве я не прав? Ничего не остается, как идти своим путем».

А Фрида? Более умная женщина на ее месте, более мягкая, отзывчивая, гибкая играла бы на слабостях мужа: иной раз уступала бы ему, пылкой, самозабвенной чувственностью усиливала бы в нем желание, а главное — давно расколола бы треклятую тумбочку в щепы и таким образом добилась бы более мирных, по крайней мере — более сносных супружеских отношений. Но она была слишком горда, чтобы приспособляться к мужу и считаться с его характером. И получилось так, что они жили не вместе, а рядом, и Карл ощущал свою семейную жизнь как бремя. Он чувствовал себя не мужем, а только кормильцем.

Вальтер подрос, на будущий год мальчик уже пойдет в школу. У дедушки и бабушки, где он проводил большую часть времени, он нашел ту атмосферу любви, которой ему недоставало в родительском доме. Особенно много внимания уделял ему старик Хардекопф; по воскресеньям он водил внука гулять, дарил ему то игрушки, то книгу с раскрашенными картинками, рисовал для него забавных человечков и зверюшек. Вскоре Вальтер и вообще переселился к бабушке с дедушкой; Фрида Брентен, стремясь к материальной независимости от мужа, решила вернуться на фабрику. Она взялась за свое старое ремесло коробочницы, но поступила не к Шаперу, который вряд ли принял бы ее, а на сигарную фабрику братьев Вольф. С этого дня семейная жизнь Брентенов стала быстро разваливаться. Супруги, правда, ночевали под одной крышей, но общего между ними оставалось мало.

В дело снова вмешалась фрау Хардекопф. Она серьезно поговорила с дочерью, укоряла ее, доказывала, что именно она, Фрида, виновата в семейном разладе.

— В несчастном браке редко бывает виноват мужчина, — утверждала она теперь и советовала дочери: — Либо разойдитесь, Фрида, либо живите в ладу. Ведь это же мука для вас обоих. И разреши сказать тебе: все в твоих руках. Только от тебя зависит сохранить семью иди развалить ее.

Развод всегда пугал Фриду. Правда, она уже почти не надеялась, что из ее семейной жизни может выйти что-нибудь путное. Но был сын, которому скоро исполнится семь лет. А что скажут родные и знакомые, члены ферейна «Майский цветок»? Нет, на развод у Фриды не хватало мужества. Но что же тогда делать?

«Все в твоих руках, — сказала мать. — Все только от тебя зависит». Авторитет матери по-прежнему был для нее непререкаем: «Все в твоих руках».

Следуя советам матери, Фрида для начала решила никуда не отпускать мужа одного; она повсюду сопровождала его и часто прикидывалась в обществе более веселой, чем была на самом деле. Если она и скучала иной раз, она и виду не подавала. Соберутся мужчины у Хардекопфов на скат, и она идет туда с мужем. Фрау Хардекопф зовет Рюшер, и женщины болтают на кухне за чашкой кофе. А уж в «Майском цветке», разумеется, ни один вечер без Фриды не обходился. Иногда она подолгу ждала мужа у театра. Сначала это неприятно удивляло Карла, он раздраженно ворчал, что не нуждается в гувернантках, и всячески ершился. Но так как Фрида пользовалась у его знакомых успехом, так как они охотно шутили с ней и делали ей комплименты, он покорился. Очень скоро ему даже начали льстить похвалы, которые приятели расточали по адресу Фриды. А когда один молодой, очень славный статист, зубной техник по профессии, стал ухаживать за ней, Брентена сначала это позабавило, а потом удивило. Он поймал себя на том, что разглядывает Фриду совсем другими глазами, — так обычно он смотрел только на посторонних женщин.

Как-то на одном из вечеров в «Майском цветке» Папке, протанцевав с Фридой вальс, крикнул Брентену:

— Карл, у тебя роскошная супружница!

Слова эти, услышанные из уст Пауля Папке, Брентен воспринял, разумеется, как оскорбительнейшую иронию. Поэтому он поспешил с преувеличенной готовностью согласиться:

— Знаю, мой милый, знаю!

Но позднее он все же усомнился в ироническом смысле комплимента Пауля.

Глава шестая

1

У кого свои заботы, тот забывает о горе и невзгодах окружающих. Фрау Хардекопф меньше думала теперь о дочери, ибо с некоторых пор сыновья доставляли ей все больше и больше огорчений. Если не говорить об Эмиле, все складывалось до сих пор на редкость благополучно. Оба парня были освобождены от военной службы: Людвиг из-за плоскостопия и болезни желудка, Отто по росту не соответствовал предписанной норме. (Карла Брентена не взяли в армию по той же причине.) Но в последнее время в жизни ее сыновей произошли перемены, и Паулина материнским сердцем почуяла, что это не к добру. Людвигу минуло двадцать пять лет. Простак и флегматик, он оставался верен своей «любви к природе», но вместе с тем, как знала мать, и своей толстой Гермине. А легкомысленный повеса Отто? И он совершенно неожиданно стал проявлять постоянство. Паулина знала, что Отто уже много времени встречается с одной и той же девушкой. Что это значит? Неужели и его сумела поймать в свои сети женщина? Только Фриц — он обучался ремеслу судостроителя на верфи — остался прежним мечтательным, пылким мальчиком; как и в раннем детстве, он бредил приключениями, подвигами. В часы досуга зачитывался книгами о морских путешествиях, войнах и завоеваниях. На верфи он явно чувствовал себя несчастным.

Паулина все чаще вспоминала о своем старшем сыне Эмиле. Пусть он отрезанный ломоть, чужой человек, в семье о нем никогда не говорили, но мать часто думала о нем, и, сдавалось ей, Иоганн — тоже. Эмиль Хардекопф пропал без вести, бесследно исчез. Прежде она еще писала ему, но письма оставались без ответа, и в конце концов она замолчала. Муж тайком от нее даже посылал время от времени деньги в Бевенсен, где Эмиль жил в учениках у портного. Не знала ничего Паулина и о тех тяжелых днях, которые пережил ее муж после того, как зять Карла, Густав Штюрк, сказал ему однажды с упреком: «Не понимаю, Иоганн, как ты мог послать туда парня. Ведь там из мальчика выбьют всякое человеческое достоинство, все хорошие задатки вытравят». Хардекопф промолчал, пристыженный, чувствуя угрызения совести, а когда вскоре «Гамбургское эхо» напечатало материалы о порядках в альстердорфском воспитательном доме (один из пятнадцатилетних питомцев покончил с собой), он потерял всякое душевное спокойствие.

Но с тех пор прошло много лет. Сыновья подросли; Эмиль, как только кончились годы ученичества, отправился странствовать и как в воду канул.

Матушка Паулина, быть может, не стала бы так тревожиться о будущем, если бы старик не прихварывал. Ведь Иоганну было под шестьдесят, более сорока лет тянул он лямку, и здоровье его мало-помалу начало сдавать. Старик стал жаловаться на сердце, нарушилось пищеварение, желудок все чаще и чаще причинял ему беспокойство. Он ел мало, мало спал, его свежее лицо осунулось, покрылось морщинами, пожелтело; в глазах проглядывала усталость.