Отцы

Брентен, по всей вероятности, внял бы этим увещаниям, не случись происшествия, которое разрушило все добрые намерения Карла и бросило его в объятия Мефистофеля — Пауля Папке. И Карл вновь ушел с головой в дела ферейна «Майский цветок».

После неблагоприятного для социал-демократов исхода выборов предприниматели подняли голову и пошли в наступление, стремясь извлечь выгоду из своей победы. Не отставал от других и Рихард Шапер, сей патриархальный и «справедливый» фабрикант. После выборов он стал реже проходить по цехам, не вступал больше ни в какие политические разговоры с рабочими, зато на губах его все чаще появлялась оскорбительно-насмешливая улыбочка. И наконец в один прекрасный день «гад» от имени хозяина распорядился: чтение политической литературы прекратить. Хватит! Если бы Шапер, как другие фабриканты, объявил о снижении сдельной оплаты, это был бы неприятный сюрприз, и рабочие повели бы с предпринимателем длительную борьбу; эта же мера настолько возмутила рабочих, что мгновенно вызвала стихийный протест. Решено было запрещение игнорировать. На следующий день чтение продолжалось по-прежнему. «Гад» прошелся по всем цехам. Через час все чтецы получили уведомление, что они уволены. Это было открытое объявление войны. Все сигарщики и сортировщики бросили работу и покинули фабрику. Восемьдесят четыре человека, все как один, направились к новому Дому профессиональных союзов.

Секретарь союза Луи Шенгузен встретил их с кислой миной.

— Так я и знал, что и вы какую-нибудь глупость учините, — ворчал он. — Наша касса будет разорена вконец. — Узнав, что дело идет вовсе не о сокращении заработной платы, а о праве читать вслух во время работы, он еще больше разворчался. — Да вы что, ума лишились, что ли? Тут ничего не поделаешь. Можно ли требовать от предпринимателя, чтобы он терпел этакие вещи? Я поговорю с Шапером. Чтецов он на работе восстановит, а уж вы подчинитесь его указаниям. В конце концов можете устраивать чтения и после работы.

— Это наша давнишняя привилегия, — запротестовал взбешенный Карл Брентен. — Мы должны ее отстоять!

— А ты думай, прежде чем говорить, — отвечал Шенгузен. — Войди в положение предпринимателя. Ты бы на его месте разрешил своим рабочим заниматься политическим просвещением в рабочее время?

— Я не предприниматель и не желаю думать за предпринимателя, — крикнул Брентен.

На следующий день под вечер Луи Шенгузен повел переговоры с Рихардом Шапером. После пятидневной забастовки работа на фабрике возобновилась; чтения, этот пережиток «доброго старого времени», остались под запретом, однако уволенные чтецы были возвращены на работу. Только двое из них остались за бортом: Карл Брентен и сортировщик Рудольф Дикман. Их, как главных смутьянов, хозяин отказался принять обратно.

6

Карл Брентен от злости прямо-таки заболел. Мысль о собственном бессилии и о той подлости, какая окружала его, приводила его в бешенство. Он бродил по улицам с несколькими медяками в кармане: жалкого пособия, которое Луи Шенгузен с покровительственным видом разрешил ему выдавать из кассы профсоюза, и то после долгих унизительных переговоров, едва хватало на черствый хлеб. Где деньги — там черт, а где денег нет — там дюжина чертей. Правда, старик Хардекопф время от времени помогал, но как быть дальше? Брентен обивал пороги многих предприятий, и повсюду — отказ: ясное дело — его занесли в черный список. В эти беспросветные дни в нем крепко засело недоверие ко всяким шенгузенам — в партии и в профессиональных союзах. Разве не ведут они себя так, точно они заодно с предпринимателями? Именуют себя лидерами социал-демократии, а от рабочего требуют, чтобы он вошел в положение фабриканта и ни в чем ему не перечил.

Пауль Папке разыграл из себя спасителя. Широким жестом он одолжил приятелю двадцать марок, не отказав себе, правда, в удовольствии приправить их елейными напыщенными нравоучениями:

— Все политика, мой милый… Я же тебя предупреждал… Она отравляет жизнь… Разрушает человека… Говорил я тебе: берегись, обожжешься. — Он предложил Брентену: — Поступай ко мне в помощники костюмера, Карл, как-нибудь пока продержишься. Уж я это обстряпаю. Само собою, что с политикой тебе придется распрощаться. Понравится — устроишься на постоянное место. При моих связях… да что тебе говорить, ты и сам знаешь.

Оскорбленному и разочарованному Брентену нетрудно было отречься от своих политических планов. Да и вообще, что такое политика? То, что творят шенгузены? Ну ее к черту тогда, всю эту политику! Прижимать товарищей, а перед предпринимателями вилять хвостом, — нет, покорно благодарю, Брентен о себе лучшего мнения. И вообще он в партии и в союзе ничто, нуль, — он, делающий погоду в «Майском цветке»!

Гордые мечты рассыпались в прах.

За кружкой пива — угощал Папке — они, скрепляя старую дружбу, называли политику грязным ремеслом, проклинали всех бюрократов, и в первую голову — Луи Шенгузена. Брентен грозно предсказывал, что настанет день, когда засилью шенгузенов придет конец и массы начнут действовать через головы своих вождей. Тогда, о, тогда он потребует расплаты, он сведет счеты. А пока — выпьем за процветание ферейна «Майский цветок», ибо в «Майском цветке», и только там, — что доказано уже не раз, — еще сохранились честность, дух товарищества и согласие.

7

В годы замужества Фриде Брентен временами жилось хуже, временами лучше, правда, чаще хуже, чем лучше; но теперь настали черные дни. Брентен, под тем предлогом, что вечерняя работа в городском театре вынуждает его ужинать вне дома, без дальних слов урезал пять марок из тех денег, которые он еженедельно выдавал Фриде на домашние расходы. Фриде приходилось теперь вести дом на десять марок в неделю. Что ей оставалось делать? Она молчала, но по ночам все чаще наведывалась в мужнин кошелек.

Однажды, когда Карл Брентен вернулся домой слегка навеселе, Фрида прикинулась спящей, а сама зорко следила за каждым его движением. Она видела, как он вытащил кошелек из брючного кармана и осторожно сунул его под подушку. Скоро Карл уснул и громко, безмятежно захрапел во все носовые завертки.

Фрида остолбенела от этой новой подлости. Борьба обострялась. Фрида решила идти ва-банк. Долго лежала она без сна, не спуская глаз с мужа. В ней поднималась ненависть к этому недоверчивому, эгоистичному человеку, который когтями и зубами цеплялся за свои деньги. Малышу необходимо купить новое пальто. У нее самой, кроме двух застиранных блузок, ничего нет. Он же, как ей казалось, живет припеваючи, а поди вырви у него хоть грош. Попробуй веди хозяйство на несчастные десять марок в неделю: каждый медяк три раза перевернешь, раньше чем истратишь. А у него в кармане всегда полно серебра. Для себя, для своих удовольствий, для своей бездонной утробы он ничего не жалеет.

Карл Брентен заворочался и повернулся к жене лицом. Она мгновенно закрыла глаза, опасаясь, что он тоже не спит и следит за ней. Немного погодя она чуть-чуть приподняла веки и осторожно взглянула на него. Полуоткрыв рот, он ровно и сладко храпел, дыша ей в лицо противным пивным перегаром.

Фрида сильно толкнула его в бок.

— Карл! Карл, повернись, не храпи так! Ты мне спать не даешь!

Он что-то недовольно промычал, однако покорно повернулся на другой бок. Подушка сдвинулась, и кошелек выскользнул. Фрида торжествующе улыбнулась. Она лежала, напряженно прислушиваясь к дыханию мужа, и, когда снова раздался успокоительный храп, схватила маленький кожаный кошелек, вынула все, что в нем было, за исключением одной марки серебром, и сунула добычу за подкладку ночной туфли. «На этот раз, — подумала она, — деньги заработаны честно, — ведь на колокольне святого Якова только что пробило три часа. А теперь спать! Надо наверстывать потерянные часы сна».

На следующее утро — день был воскресный — Фрида, сама проспав чуть не до полудня, вернувшись из кухни в спальню, увидела, что муж ее с растерянным видом сидит на постели.