Внуки

В дверь постучали.

— Прошу!

Вошли учителя. Гуго Рохвиц — первый. Он выбросил вверх руку: «Хайль Гитлер!»

Хагемейстер поднял правую руку, глазами разыскивая что-то на столе.

— Хайль Гитлер! Рассаживайтесь, коллеги.

Вперевалку, болтая руками, Рохвиц, ухмыляясь, пересек комнату. За ним шествовала старомодная фрейлейн Шотте, двадцать восемь лет преподававшая в младших классах. Потом остальные четырнадцать учителей. Большинство из них вскидывало правую руку быстрым и небрежным жестом.

V

Некогда в школе на Визендамме учительские конференции будили мысль, обогащали новыми педагогическими идеями. Возникали споры, горячие, иной раз ожесточенные. Но так как цель их была не в том, чтобы одержать победу, а в желании уяснить себе суть вопроса, то общий тон их, порою острый и резкий, все же оставался товарищеским. О таких конференциях вспоминал Хагемейстер, слушая выступление Рохвица. Рохвиц, по-видимому, решил спровоцировать скандал. Цинично, развязно, нагло нападал он на школьное руководство, на учителей, на дух и систему преподавания в школе. Он встал со своего места, что на учительских конференциях до сих пор не было принято, и громко возгласил:

— …Да-да, надо наконец сказать это во всеуслышание: так дальше продолжаться не может! Пробуждение нации, этот эпохальный взрывоподобный подвиг Адольфа Гитлера, является законом не только для всего немецкого мира вне стен этой школы, но и для самой школы. Именно и особенно это относится к немецким школам, к каковым, надеюсь, принадлежит и наша. Но что же мы, уважаемые коллеги, с изумлением видим? Все идет по старинке. Этого мало! Открыто высмеиваются мероприятия нашего национал-социалистского правительства, и кем же? Учителями! Открыто…

— Доказательства, коллега Рохвиц!

Реплику с места подал седовласый, узколицый Рудольф Фильшер, долголетний член союза «Кифхойзер» и почетный председатель одного из ферейнов бывших воинов.

— Приведу, можете не сомневаться, — ответил Рохвиц. Но видно было, что реплика с этого конца стола явилась для него неожиданностью. — Однако раньше, чем перейти к отдельным случаям, я хотел бы недвусмысленно и четко заявить: в этой школе еще не усвоили тот новый дух, который определяет ныне в Германии жизнь нашей нации. Скажу без обиняков: я не только намерен решительно заняться этим вопросом, но и призван это сделать. Отныне все больное будет вырвано с корнем.

— А почему бы его не лечить? — спросил Фильшер.

— Потому, что для этого у нас нет времени, — отпарировал Рохвиц. — Потому, что те, кто заражен еврейско-материалистическо-марксистской болезнью, — а я имею в виду именно ее, — это строптивые больные, и чаще всего неизлечимы.

Хагемейстер низко опустил голову. Ему было стыдно перед своими подчиненными, и он не смел смотреть им в лицо. Подняв глаза, он взглянул на Фильшера. Лицо старого учителя дышало гневом и протестом. Это придало директору мужества. Он оборвал Рохвица, чего ему во что бы то ни стало хотелось избежать, и сделал это даже резко, в тоне выговора:

— Коллега Рохвиц, вы находитесь на учительской конференции, а не на митинге. Здесь не место для политических речей. Благоволите говорить о своих претензиях к нашей школе, или же я буду вынужден лишить вас слова.

— Правильно! — поддержал директора Фильшер. Несколько учителей кивнули в знак согласия. Зиндер ничего не сказал и не кивнул; он сидел неподвижно, словно не дыша, плотно сжав узкие губы.

— Отлично! — раздраженно выкрикнул Рохвиц. — Вы, значит, в политических разъяснениях не нуждаетесь. Ну что ж, тогда перейду к фактам. Среди нас есть педагог, которому известно, что часть его учеников не порвала с запрещенными, антигосударственными организациями, — другими словами, ему известно, что они занимаются подпольщиной, и он… покрывает этих учеников.

— Неслыханно! — воскликнул Хейтебрехт, классный наставник седьмого «А». Он оглядел лица сидевших за столом и повернулся к Рохвицу. — Назовите имя!

— Коллега Зиндер!

Глаза всех обратились на Зиндера, который сидел по-прежнему прямо, не шевелясь, точно он ничего не слышал.

Рохвиц продолжал:

— Господину Зиндеру было сообщено о подпольной деятельности его учеников, но он не сделал ни малейшей попытки пресечь зло. Господин Зиндер смеется, слушая пошлые еврейские остроты, которыми перебрасываются ученики в его классе. Господин Зиндер…

— Он разве умеет смеяться? — спросила фрейлейн Шотте. Но ее замечание пропустили мимо ушей.

— Господин Зиндер имеет наглость каждый свой урок заканчивать словами: «Покончили, стало быть, с «хайль Гитлер». Господин Зиндер уклоняется от ответа на прямые и честные вопросы об его отношении к национал-социалистскому государству. Я спрашиваю вас, господин директор, и вас, коллеги, — вас, носящих почетное звание учителей и воспитателей немецких душ: долго ли вы будете терпеть подобное положение?

Хагемейстер вторично прервал оратора. Медленно, с подчеркнутым спокойствием выговаривал он каждое слово:

— Коллега Рохвиц, вы предъявили коллеге Зиндеру весьма серьезные обвинения. Полагаю, что я поступлю правильно, если предоставлю возможность коллеге Зиндеру ответить на них. Прошу, коллега Зиндер.

Опять глаза всех обратились на этого худого человека, с костлявым морщинистым лицом. Зиндер встал, но заговорил не сразу, продолжая рассеянно смотреть куда-то в пространство. Тихо, беззвучным голосом он сказал:

— Верно лишь следующее, господин директор: один из мальчиков донес на троих своих соучеников. Об этом я вам докладывал. Все же остальное…

— Интересно! — бросил Рохвиц.

— Все остальное низкая ложь!

— Советую вам выбирать слова, — прорычал Рохвиц.

— Низкая ложь! — громко и четко повторил Зиндер и сел.

Хагемейстер повернулся к Рохвицу.

— Коллега Рохвиц, вы ссылались на ученика Йоргена Кунерта из третьего «Б», вашего доверенного, если разрешите так назвать его.

— Да, именно.

— В таком случае, выслушаем его.

— Полагаю излишним, раз Зиндер докладывал вам обо всей этой подпольщине.

— Это он сделал.

— Могу ли я узнать, что вы предприняли?

— Нет, коллега Рохвиц. Позвольте мне вам не докладывать. Но вы предъявили еще и другие обвинения господину Зиндеру, которые мы обязаны обсудить. Итак, выслушаем все же ваше… доверенное лицо. Коллега Пиннерк, будьте так добры, позовите, пожалуйста, ученика Кунерта; он дожидается рядом в классной комнате. — И, обратившись снова к Рохвицу, директор продолжал: — Производить опрос по всей школе без предварительного согласования со школьным руководством — вещь недопустимая, о чем, надо полагать, вам известно. В этом случае, конечно, возможно исключение.

Учитель Пиннерк и ученик Кунерт вошли в кабинет. Хагемейстер знаком подозвал к себе ученика.

— Подойди, мальчик! Нет, стань сюда!.. Так, хорошо, а теперь рассказывай!

— По предложению руководителя пимпфов Хартвега мы должны были…

Хагемейстер прервал его:

— Ты говоришь об опросе, который вы произвели в классе, так?

— Да, господин директор!

— Нас это сейчас не интересует. Об этом в другой раз. Я задам тебе несколько вопросов, Йорген. Ты слышал у вас в классе какие-нибудь еврейские анекдоты?

— Нет, господин директор!

— А ты подумай хорошенько.

— Нет, наверняка нет, господин директор! Еврейские анекдоты? Да нет же!

— У вас есть вопросы, коллега Рохвиц, к вашему… ученику?

— По данному поводу я хотел бы представить другого свидетеля.

— Также из третьего «Б»?

— Да, господин директор!

— Да? Так-так! Второй вопрос, Йорген. Как господин Зиндер заканчивает каждый урок? То есть что он говорит на прощанье?

— Хайль Гитлер!

— Но он говорит ведь не только «хайль Гитлер», он говорит еще, что урок окончен, верно?

— Да, господин директор!

— Повтори в точности, как он говорит.

Мальчик ответил не сразу. Он не понимал, чего от него хотят. Наконец он сказал: