Раннее

– Ага.

– Но вы же сами понимаете, что рассказали какую-то чушь. Это ахинея, недостойная внимания фирмы "Глукосервис".

– Понимаю, – согласился я и вздохнул: – Придётся мне покинуть эту машину.

– Зачем? Проезжайте в соседний отсек, на регистрацию.

– Какая регистрация? Я же признался, что соврал. Что вы собираетесь со мной делать?

– Не с вами, а с машиной, – ответил Хорьков. – Фирма "Глукосервис" дарит её вам. Там, в следующем отсеке, вам выдадут документы на продажу, зарегистрируют автомобиль и выдадут номера – вам не придётся даже ехать в ГАИ.

Я был ошеломлён:

– Вы дарите… мне? Но почему?

– Тот человек был вашим другом?

– Хлатт? Он воспитывал меня с детства. Но я всё равно не понимаю. Вы отдаёте машину бесплатно?

– Нет, конечно, – Хорьков улыбнулся так, что я подумал: "Он же порвёт себе губы". – Бесплатно ничего в этом мире не делается. Просто я знаю, что вы скажете всем, кого встретите, что "Глукосервис" – лучшая фирма в мире. Кроме того, Володя, вы мне понравились.

– Откуда вы знаете…

– Кто же не знает нового имени принца Кижа? Счастливого пути!

Через пятнадцать минут я выезжал на улицу в новеньком сверкающем СААБе с номером "07-61 ГЛУ".

– Извините, – сказал я Хорькову. – Можно один только вопрос?

– Валяйте.

– Что такое "Глукосервис"? Откуда это слово взялось, если не секрет?

– Секрет, – ответил Хорьков. – Но вам я скажу. Это была моя идея. Дело в том, что мама в детстве звала меня горем луковым. Вот я и сократил. Глупо, конечно.

– Не глупо, а глуко, – поправил я. – Спасибо вам. До встречи.

– До свидания, Володя, – ответил Хорьков.

Я резко рванул с места, но на углу остановился, высунул голову из окна и прокричал:

– Слушайте, люди! "Глукосервис" – это здорово!

Все, кто в этот момент стоял на улице, резко обернулись и посмотрели на меня.

Я понял, что у "Глукосервиса" отбоя от клиентов не будет. Ну кто в этом городе не поверит принцу Кижу?

9. Конец случайного поиска

Я собирался было продолжить свой поиск в том же духе, но понял, что допустил очередную ошибку.

Остановив машину перед светофором на перекрёстке, я задумался. Ну, конечно, я опять кое-что забыл. Хлатт ведь мёртв.

(Киж… Я не выдал тебя. Только я знаю, что ты здесь)

Только Хлатт знал, куда я исчез из дворца. Меня никто не сможет найти – а теперь, когда Хлатт мёртв, мне неоткуда ждать помощи, чтобы вернуться назад. Выбора у меня не было. Потому что я не знал, как окончить игру.

Случайный поиск не имел смысла. Даже если бы он заставил меня изменить решение, и я захотел бы покинуть этот мир, у меня всё равно ничего бы не вышло.

Сзади сигналят. А, чёрт – я не заметил, как включился зелёный. Давно не водил машину.

Я повернул направо и понял, что не знаю, куда ехать. Надо было, чтобы что-то навело меня на нужную мысль.

Так, что у меня есть? Ключ, найденный в булочной, автомобиль, считалка, тетрадь с пословицами, идея о том, как упростить решение задачи с будильниками…

Всё не то. Хотя нет – взять, к примеру, считалку. Я же не извлёк из неё всей полезной информации.

"Шла машина темным лесом" – может, мне нужно отправиться в лес? Но зачем?

"За каким-то интересом" – а за каким именно интересом?

"Инте-инте-интерес выбирай на букву "С"" – почему на букву "С"? Что означает эта таинственная буква "С"?

"С"? Ну конечно, это Светлана! Как я сразу не догадался? В школу номер четырнадцать, и только туда!

10. Школа

Когда Света сказала мне, что работает в школе номер четырнадцать, я, честно говоря, пропустил это мимо ушей. Только потом, в подсознании, произнесённая ей на прощание фраза обрела для меня смысл.

Школа номер четырнадцать раньше имела номер 13 – кому-то взбрело в голову перенумеровать в нашем городе часть школ. Ну, а школу номер тринадцать я не мог не знать, не мог не испытывать к ней каких-либо чувств, потому что именно в этой школе, и ни в какой другой, я угробил целых десять лет своей жизни.

(Кстати, господа, запомните, пожалуйста, что "Глукосервис" – лучшая фирма в мире)

Я подъезжал к серому обшарпанному зданию всё ближе и ближе, и меня охватывал панический страх. Не знаю, откуда во мне взялись силы не свернуть, не броситься в ужасе прочь, а, сжимая в покрытых холодным потом ладонях руль, продолжать вести СААБ к воротам школы.

Это была хорошая школа – лучше многих. Но я никогда в своей жизни, с тех пор как покинул её с аттестатом в руках, не желал возвращаться в это мрачное здание, встречаться со школьными друзьями или – не дай Бог! – с преподавателями.

"Должно быть, из тогдашних учителей сейчас и в живых-то никого нет", – думал я, и это помогло мне решиться на дальнейшие действия, когда я замер, прежде чем покинуть салон машины, и немного оторопело оглядывал парадное крыльцо.

Парадный вход в этой школе не открывался никогда. Двери были накрепко заперты, а может, и забиты – уже не помню сейчас. Ученики, учителя и даже директор входили через небольшую обитую рейками дверь с обратной стороны. Я оставил машину и пошёл к углу здания по квадратным бетонным плитам, покрывающим часть двора.

В этот миг я, наверно, острее всего почувствовал, что ненавижу начатую мной игру, и мне на самом-то деле очень хочется остановиться, очень хочется покинуть эту жизнь и никогда не вспоминать о ней.

Но нет. Хотя бы один раз попробуем вернуться в прошлое.

Дверь скрипнула. Холл был почти пуст. Я закрыл глаза и ощутил, как проваливаюсь в чёрную бездну памяти.

Мне было семь лет. Я почему-то держал в руке букет гвоздик (а может, каких-нибудь других цветов, это не столь важно) и говорил зазубренные стишки:

– Первая парта,

Первый звонок,

Первый учебник

И первый урок.

Все вокруг улыбались, а я никак не мог понять, почему. Что за посмешище над наследником престола? Память о том, что я – принц, сохранялась ещё во мне, несмотря на съеденные за последние годы килограммы противной манной каши.

Да, когда я родился, я был самым настоящим принцем Кижем. Без оговорок и недомолвок. Я явился в этот мир, чтобы играть, наслаждаться и веселиться, чтобы впитывать его краски и радоваться вместе со всеми.

– Пишите: «Ле-нин».

Мне было знакомо это слово, и я понимал, что Ленин – это какое-то доброе существо, которое сидит сейчас где-то на небе, смотрит на меня, и хочет, чтобы я всё делал правильно.

– Пишите: «Мама мыла раму».

Я замирал, пытаясь вспомнить, как моя мама мыла раму и зачем – вроде бы рама и так всегда была чистой, но ко мне подходила добрая такая учительница и заглядывала мне в глаза:

– А ты почему не пишешь?

И я понимал, что в словах не нужно искать особого смысла, а просто писать, что бы мне ни диктовали. И все-таки: при чём тут рама?

– Пишите: «Растаял снег, луга зазеленели».

А я смотрел в окно и видел там снежную круговерть.

Да, я боялся школы. Потому что я её не понимал. И ещё потому, что учителя представлялись мне злобными зубастыми хищниками, которые хотели меня съесть. Так оно зачастую и было – не хочу говорить обо всех, но очень большое число учителей в школах – это просто патологические истерики и психи. Зайдите в коридор любой школы и послушайте зверские крики учителей из каждого класса – тогда вы меня поймёте. Они кричат для того, чтобы разрядиться. Что происходит при этом с теми, кто перед ними сидит – пока ещё беспомощными, глупыми и нежными существами – им всё равно.

Надо сказать о моих одноклассниках. Они мне нравились – тогда, в первом-втором-третьем классах. Хотя в третьем – уже с натяжкой.

Ну да ладно, это потом. Я вспомнил о них только потому, что вспомнил о своём смехе.