Раннее

Я тем временем сделал несколько глотков, и голова начала проясняться.

– Эх, – сказал Виктор Сергеевич. – Жаль, вы такой похожий денёк проспали… Он широко раскрыл рот, распластав губы для пения, и набрав воздуха, стал петь глубоким голосом, из живота:

Только бы

Над миром небо было ясное,

И по-над миром тоже ясное,

И над Памиром тоже бы…

– А я вот знаете что хотел спросить, – вдруг вспомнил я, перебив его песню. – Вот вы говорите, что у вас плохая память… Но вы так точно цитируете свои прошлые ошибки в песнях. Как это может быть?

– Не знаю, как это объяснить понятнее… Понимаете, когда я сделал в какой-то песне ошибку, то в мире уже совершилось изменение, и песня уже не нужна… Такую песню я уже помню… Это уже не пустой звук…

– Не понимаю, – сказал я, делая очередной глоток. – О чём вы?

– Так я же вам и пытаюсь объяснить… Вот, к примеру, я кончил училище, стал выступать на эстраде. Кстати, вы не слышали мою фамилию – Кутепов?

– Не припоминаю что-то…

– А она гремела тогда… Ну так вот, я снова познакомился с девушкой. Она производила впечатление невинного ребёнка… Это была первая женщина, с которой я довёл дело до конца… Как говорится, кончил смело, а потом гуляй… Какая у неё была беленькая, нежная кожа… Как она трепетала подо мной… Как маленькая горячая птичка… Я уже представлял её своей женой, но тут опять бес меня потупил… Я к тому времени ошибался довольно редко – уж не знаю, может быть, память немного натренировалась или ответственность на большой сцене была больше… Но вот пел песню про отраву в терему и родил следующее:

Я знаю – у красотки

Сто рож есть у крыльца,

Одна другой страшнее,

И рожам нет конца.

– И что же?

Виктор Сергеевич вздохнул:

– Через несколько дней я узнал, что она встречается ещё с несколькими парнями, и не просто встречается, а затаскивает их в постель. Сейчас бы я отнёсся к этому спокойнее, а тогда пережил шок. Начал пить. И вот до сих пор не кончу никак.

Похоже, я начал понимать, к чему он ведёт. Осознание его мысли пришло внезапно, как озарение, и я выпучил глаза:

– Так вы хотите сказать, что ваши песни… влияют на то, что с вами происходит?

– Ну не то чтобы песни… Да если бы только на меня… – он вдруг встал и направился прочь.

Я тоже вскочил.

– Вы куда?

– Искать следующий киоск. Что-то у меня от воспоминаний о своей любви прободилась жажда…

– А как её звали?

– Кого?

– Ну, эту… девушку…

Виктор Сергеевич встал как вкопанный и долго смотрел на меня не мигая. Потом двинулся дальше, на ходу произнося:

– Каждая марка пива имеет свою особенность. К примеру, у всех "Бочкарёвых" этот лекарственный привкус, всё "Бадаевское" – кислое, а "Останкинское" – с неприятной горечью. Особенности технологии, сырья, знаете ли…

Я его не очень слушал. Я вытряс себе в рот остатки пива, поставил бутылку возле урны и, слегка пошатываясь, пошёл дальше. Меня одолевало ощущение полной нереальности происходящего. Может быть, потому, что я перестал верить правдивости рассказа Кутепова, а может быть, потому, что вокруг нас как-то внезапно сгустилась темнота, и кроме толстой фигуры в черном костюме, движущейся слева и чуть впереди меня, я ничего не видел. А, нет…

Мне почудился трамвай, выпорхнувший из мрака, заскрипевший о рельсы на повороте и также внезапно уплывший во тьму.

– А звали её Настей, – произнёс Кутепов. – Знаете, почему я запомнил? Есть такая песня:

Настя и Маргарита

Жили в Москве былой…

Похоже, мы переходили проезжую часть, поскольку я еле успел увернуться от налетевшего справа ЗИСа, покрашенного чёрной, блестящей, свеженькой краской. Я пытался проследить его путь, но он почти моментально растворился в пространстве, поскольку, похоже, и сам являлся частью чёрной ночи, окружавшей нас со всех сторон.

9

Мы брели по узенькой улочке, и я терпеливо ждал, как Виктор Сергеевич откупорит и передаст мне следующую бутылку. Наконец это произошло.

– "Старый Мельник", светлое. Четыре целых шесть десятых. Одно время мне нравилось это пиво. Потом стало казаться немного водянистым как, к примеру, "Балтика"-единичка. Наверно, я придираюсь слишком. А так вообще оно освежает. Опять же, однако, не могу понять, почему оно стоит тринадцать-четырнадцать рублей, в отличие от той же "Балтики" или "Клинского", до которого, я надеюсь, мы скоро дойдём…

Дошли мы, похоже, до площади трёх вокзалов. Я не любил это место. Бомжи, запах туалета, подозрительные типы все время ошиваются. Слава Богу, мы проходили мимо и двигались вроде бы в сторону "Красносельской", хотя с ориентирами у меня становилось всё хуже и хуже.

Редкие ночные машины, почему-то преимущественно "Волги", рвали тишину шорохом шин и свистом обтекающего их воздуха.

– А я догадываюсь, Костя, почему вы мою фамилию не слышали. Я же недолго был известен. А виной всему мой склеп. То есть, склероз, я хотел сказать. Никуда я от него не убежал. Как говорится, каждой прорухе – свою старуху. Я делал в песнях непослабительные ошибки и очень часто оказывался на ковре у начальства разного ранга. Всё время вылезали фразы политически бредные. К примеру, "Я другой такой страны не знаю, где так больно душат человек".

– Как-то неправильно звучит, – заметил я.

– Ну, из песни стула не выкинешь… то есть, стали не выкуешь… Короче, не пущали меня в известные артисты. Может, и правильно делали. Но в конце концов у них лопнуло пердение. На записи "Голубого огонька", на телевидении, я исполнял песню про хвосты… ну, то есть, я хотел сказать, "Хвастать, милая, не стану". И получилось вот что:

Я тоскую по соседству

И на расстоянии,

Ах, без вас я, как без секса,

Жить не в состоянии.

Это сейчас кажется детской шалостью. А тогда… Затаскали по кабинетам, вспомнили старые горшки… И поехал я лес валить.

– Так вы сидели?

– Да уж, сиживал. Как репа на грядке. Никогда не думал, что придётся. Но, как сказано, не говори гоп, пока не спотыкнешься. Нет, колония – это, конечно, не райский ад, но жить там можно. Зэки меня уважали. Я для них весь блатной резервуар перебрал… Правда, и там были свои закуси… казусы, то есть. Как-то на смотре тюремной самодельности я спел:

Сквозь снег и ветер,

И холод ночной порой,

Меня моё сердце

Зовёт убежать с тобой.

Мне казалось, никто и внимания не обратил. Но на следующий день несколько зэков совершили побег, и меня вызвали к начальнику тюрьмы. Допрашивали с подобострастием. До сих пор не пойму, как у меня все зубы целы остались…

– А вы сами бежать не пробовали? – спросил я, наслаждаясь лёгким, прозрачным пивком, словно бальзам, растекавшимся по горлу.

– Нет. От бобра добра… от добра бугра… не дождёшься, в общем. Досидел до конца, и вышел, как частный человек. Да вот вышел уже в другую страну. В это время как раз перенастройка началась… Гласность, аккредитивы… Кооперативы, то есть. И знаете что…

Он замолк.

– Что? – спросил я.

– Я снова хочу отлить.

И мы завернули в ближайший дворик. Совершая этот манёвр, я на короткое мгновение представил себе, что я самолёт, что я лечу низко над Землёй, кренюсь влево, и деревья царапают меня по брюху.

– Куда же вы в крапиву-то полезли? – удивился Кутепов. – Обожжётесь…

И я плавно приземлился возле трансформаторной будки.

10

– А сейчас, – объявил Виктор Сергеевич, – я вас угощу, пожалуй, самым популярным в России пивом. Или, во всяком случае, одним из. "Балтика" номер три, или, более ласково, "троечка". Четыре и восемь десятых. Замечательное пиво. Оно не считается светлым, поскольку светлым называется "единичка". Хотя по сути светлое, только гуще, насыщеннее, и немного крепче. А это, значит, "классическое". Ничего пиво. Мне нравится. Единственное замечание – у некоторых заводов, и у "Балтики" в том числе, вкус зависит от конкурентного разлива. Так что заранее не знаешь, что покупаешь. То есть, от конкретного, я имел в виду.