Раннее

– А я тебя просила – приберись в кладовке, – донеслось с кухни.

Я скрипнул зубами и стал молча запихивать всё назад, попутно выискивая в этом хламе сверла и какую-нибудь деревяшку. Сверла нашёл. Задумался. Похоже, пробки вырезать не из чего. Да и потом, намного проще купить готовые пластмассовые дюбели.

Я порылся в кармане и понял, что денег у меня нет. Попытался вспомнить, куда потратил. Не вспомнил. Отправился на кухню. Аня хмуро, резкими движениями чистила картошку.

– Ань, – сказал я. – Дай десять рублей.

– Зачем?

– У меня дюбелей нет. Купить надо.

– У тебя вечно ничего нет. Мужик в доме, называется… – она вздохнула и вытерла кончик носа тыльной стороной запястья, не выпуская нож из руки. – Ну, возьми.

– Где?

– Блин… Ну ты что, не знаешь, где в доме деньги?

– Нет… – я понимал, что выгляжу полным идиотом, но я действительно очень замотался после переезда на новую квартиру и не мог следить, что у нас происходит.

– В чёрной шкатулке, в баре. На дне.

– Э… угу, – я прошёл в комнату, открыл бар. Порылся в шкатулке. Там лежали только пятисотки. Я взял одну. Оделся. Вышел на улицу.

Воздух был влажным – ночью прошёл дождь, да и сейчас ещё тучи заполняли всё небо, грозя снова обрушить на Москву потоки воды. Я задумался о том, что же у нас с Аней не так. Может быть, дело действительно во мне. Я уделяю ей мало внимания. Но я зарабатываю довольно большие деньги, мне приходится с утра до вечера торчать на работе, и не просто находиться там, а заниматься делом, нервничать, переживать и всё время быть в курсе всего. Я не могу даже просто отвлечься и подумать о ней. И никакой благодарности. Просто раздражение с её стороны, и только. Её можно понять, конечно. Но ведь выходные я практически полностью посвящаю ей. Вот, к примеру, две недели назад ходили в театр на этот, как его… ну, в общем, фигня, а не спектакль, но её рука лежала в моей, мы хорошо говорили в антракте, ехали домой совершенно счастливые, и я даже подарил ей букет слегка подвявших гвоздик, потому что хризантем, которые она любит, нигде не продавали…

Мы друг друга не понимаем. Вот в чём всё дело. Мы разные люди. Настоящей любви между нами никогда не было, а дружба оказалась непрочной. Мы ни о чём не можем договориться, а уж о том, чтобы понять, что чувствует другой, и речи нет. Печально… Надо с этим что-то делать.

Я зашёл в магазин, купил два десятка дюбелей, повздорив сначала с кассиршей из-за того, что у меня нет мелких денег, а потом с продавщицей, которая никак не могла понять, что для четырёхмиллиметровых шурупов нужны дюбеля, у которых наружный диаметр отнюдь не четыре миллиметра. В конце концов проблемы разрешились, и я зашагал домой.

Дома меня встретила Аня, ещё более взвинченная, чем прежде.

– Я из-за тебя ногу уколола, – бросила она мне. – Набросал на полу всякого мусора.

– Не ходи босиком, – парировал я, возвращая сдачу в шкатулку.

Она хмыкнула и снова скрылась на кухне. Я извлёк дрель, вставил сверло. Нашёл острый карандаш. Отправился в ванную размечать дырки. Приложил большую полку к стене, начал рисовать первую отметину.

– Завтракать иди, – донеслось с кухни.

Я выронил карандаш, сломал его, чертыхнулся, потом уронил полку. Выдохнул воздух, успокаиваясь, и вошёл на кухню.

На завтрак Аня приготовила пшённую кашу. Видимо, картошка, которую она чистила утром, предназначалась для очередного противного жирного супа, и Аня собиралась потчевать меня им в обед. А сейчас – эта омерзительная пшённая каша, которую я терпеть не могу. Аня это знала. Похоже, она просто пыталась меня достать. Но я не хотел конфликта и честно всё съел. Аня всё так же хмуро поглядывала на меня и смачно чавкала.

Оставив её на кухне мыть посуду, я вернулся к своей работе. Заточил карандаш, разметил дырки. Нашёл удлинитель. Подключил дрель к сети. Приложил её к одной из отметин. Нажал на кнопку. Дрель заверещала и стала разбрасывать в стороны мелкую цементную пыль. В дверях ванной появилась Аня.

– Ты тише не можешь? – прокричала она.

– А что? – спросил я, отпустив кнопку.

– У меня голова болит.

– Вообще-то не могу. Можно дверь закрыть.

– Блин… Лучше бы вообще не сверлил.

Я опустил руку с дрелью. Анна скрылась в комнате. Меня это всё начинало уже бесить. Я прикрыл дверь. Продолжил сверлить. Через полчаса от гудения, мелкой тряски и стресса у меня тоже начала болеть голова. К счастью, все дырки уже были готовы. Я пошёл к кладовке за молотком. Аня сидела на диване с ушами, заткнутыми ватой.

– Ты кончил сверлить? – спросила она.

– Пока да.

– Не слышу!

Я подошёл к ней и рявкнул прямо в ухо:

– Да!!!

Она отшатнулась от меня и заплакала, вынимая вату из ушей. Я снова сел рядом.

– Уйди, – сказала Аня.

– Не плачь.

– Хочу – и плачу.

– Что случилось?

– Ничего не случилось. Урод ты.

– Ну, прости. Я не хотел, – я попытался дотронуться до её лица, чтобы подтереть слезы, но она резко отбила мою руку и выплеснула:

– Уйди от меня. Видеть тебя не хочу.

Я встал. Взял дюбеля и молоток. Вернулся в ванную. Начал забивать дюбеля в отверстия. Аня, уже переставшая плакать, прошла в находящийся рядом туалет, прошипев:

– А говорил, что кончил…

Я вкрутил в дюбеля шурупы. Повесил зеркало, большую полку, две маленькие и вешалку для полотенец. Разложил по полочкам мыльно-рыльные принадлежности.

– Криво, – сказала Аня.

Я обернулся. Она стояла, прислонившись к косяку возле моего плеча.

– Что криво?

– А ты сам не видишь? Разуй глаза! – она повысила голос. – Тот конец выше!

Я присмотрелся. Если и выше, то на миллиметр или два. Я даже не был уверен.

– Можно немного шуруп подогнуть… – пробормотал я.

Аня демонстративно развернулась и пошла в комнату. Я не понимал, что с ней творится. Я снял большую полку, пару раз стукнул молотком по шурупу для очистки совести. Надел полку назад. Сходил в кладовку за уровнем.

Аня тем временем уже проскользнула в ванную и придирчиво осматривала мою работу.

– Всё равно криво, – сказал она.

Я молча положил на полку уровень. Пузырёк застыл ровно посередине, показывая, что полка абсолютно горизонтальна.

– Сволочь, – сказала Аня.

– Аня… – произнёс я осторожно. – Что с тобой происходит?

– Ничего.

– Ну успокойся… – я попробовал взять её за плечи и поцеловать.

Она вырвалась, и из её глаз снова брызнули слезы.

– Что ты лапаешь? Почему нельзя просто словами говорить, а надо сразу лапать? Рожа ненасытная! Кобель!

– Да прости ты… Я же успокоить тебя хотел.

– А ты думаешь, я как кошка – погладил, и всё?! И я сразу успокоюсь?

– Да чего ты хочешь, я никак не пойму?!

– И не поймёшь! Катись отсюда!

Я вышел в коридор, надел ботинки и открыл дверь. Аня рыдала в ванной. Мне ничего не оставалось кроме как просто уйти. Через несколько минут я шёл по улице под начавшимся дождём и думал о том, как всё-таки несправедлива бывает жизнь.

2

Я бродил долго. Дождь, слава Богу, прекратился. Я сходил в центр, на Кузнецкий мост, дошл до Котельнической набережной, потом мимо Курского вокзала до "Октябрьской" и по Ленинскому проспекту до МКАДа. Я устал, хотел есть, денег у меня не было, и талонов на автобус тоже.

Я не торопясь шагал по Ленинскому проспекту назад, к центру, глядя на постепенно темнеющее вечернее небо. Я не мог возвращаться домой, но не знал, куда деваться. Дома ждала Аня, которая не любила меня и, возможно, даже ненавидела. Я находил странным, что эта ненависть проявилась так неожиданно и в такой идиотской форме. Не видел в своём поведении за последнее время ничего такого, что могло бы обидеть Аню. Не понимал.

И всё же я действительно был не в силах снова показаться ей на глаза. Физически не мог ощутить её рядом.

Я осмотрелся. Это уже снова была "Октябрьская". Совсем стемнело. Стало холодать. Поскольку ничего разумного по поводу своего предстоящего ночлега я не придумал, мой путь автоматически пролёг в Кунцево, то есть в сторону дома, хотя я сознавал ясно, что домой не пойду. Но в таком случае куда? Я припомнил пару друзей, но уже поздновато было заявляться к ним, потому что они были женаты и не настолько близки мне, чтобы обрадоваться моему приходу в полдвенадцатого ночи. Тогда я подумал о Ляле.