Наталья

Я слушаю.

— Саня, ты смотришь на меня, да? Ты подглядываешь, да, Санечка?

— Нет, Наталья. Я никогда этого не делаю.

— Очень зря, — огорчается она, — я так надеялась.

Мы смеемся.

— Это неинтересно, когда женщина одевается, — говорю я.

— Ах, вот как, значит, после уже неинтересно, да?

— Конечно, — говорю я.

— Вот ты и раскрыл свою коварную сущность, ты такой, как и все: интересно только до того, а не после.

— А что, разве это кто-нибудь скрывал?.. — Я смеюсь, не выдерживая, она улыбается. Теперь я вижу ее лицо.

Она одета и причесывается, водя щеткой по длинным волосам от лба до конца.

— Наталья?

— Ты коварный, Саня, — говорит она быстро.

— Наталья, я считаю, что волосы лучше расчесывать, когда ты не одета.

— Правда?

— Да.

— Ты считаешь, что я должна снять платье?

— Без сомнения, тогда волосы на него не будут падать и на нем не останутся.

Она кладет спокойно гребень (щетку) на стол и снимает мягким движением платье. Берет щетку и начинает снова ото лба и по длине волос.

— Ты был прав, Санечка, так удобнее.

— Тебе не мешает комбинация?

— Нет, мне удобно.

Я подумал еще.

— Тогда иди сюда, я расчешу тебя.

Она говорит, не глядя на меня и остановив щетку:

—. Ты хочешь сказать, что все остальное ты снимешь сам?..

— Ты все понимаешь с полуслова!

— Это очень трудно понять, Санечка… — она улыбается, глядя на меня.

Я наклоняюсь над ней, она лежит ожидающая, без движения.

— Мне надо идти, Саня.

Идти, идти, идти… Отдается все время… до конца.

Конца.

— Саня, я бежать должна…

— А как же волосы, не будешь их расчесывать? — Она только одела платье.

— Опять без платья? — смеется тихо она.

— Нет, почему, сначала можно и в платье…

Она машет щеткой быстро, отрывисто по волосам.

— Наталья, я тебя никогда такой деловой не видел.

— То ли еще, Санечка, увидишь!.. — она звонко смеется.

— Не смотри на меня, пожалуйста, — я встаю.

— Конечно, посмотрю, — она поворачивается, — ты же смотришь на меня.

— Но у тебя другие достоинства.

— Саня, — она приоткрывает очаровательно рот, потом улыбается, — кажется, я сама сейчас сниму платье.

— Все шутишь…

— Почему, я серьезно, — она резко расстегивает замок, взявшись за него.

Я обнимаю ее за талию.

— Я не верил, что это будет…

— Мой, мой родной, — губы наши сливаются.

Она тихо говорит:

— Я так скучала по тебе, но я никак не могла…

— Ты правда хочешь раздеться?

— Да…

Я сжимаю ее губы до боли своими.

— Я сейчас вернусь, позвоню только папе, что́ есть взять. Он уже, наверно, с голоду умирает.

Она накидывает что-то на себя, берет двушку со стола и выбегает.

Я затягиваюсь зажженной сигаретой, накидываю длинное пальто на себя и иду на кухню, набирать чистую воду, она будет нужна. Вода…

Наталья быстро возвращается и сразу радостно целует меня:

— Саня, там холодно!

— Все нормально?

— Да. Почему ты одел свое прекрасное пальто? Ты оставляешь меня?

Она прижимается ко мне, снимая его. Я раздеваю ее сам.

— Я замерзла, согрей меня. Скорей… Саня.

Она моется тихо, стараясь без звука.

— Наталья, ужасные условия, да? Я прошу прощения.

— Что ты, Санечка! Другие и этого не имеют, не знают, где встретиться. Тысячи вообще без крова живут, без дома.

Она распаляется, убеждая меня:

— В Эфиопии, например… — тут она останавливается и начинает смеяться, поняв. — И потом, Санечка, ты очень молод, у твоих ровесников и половины того нет, что имеешь ты…

— Самое главное, они не имеют тебя! А это целое.

— Я не думаю, что это большая ценность. Я счастлива, мне все равно, где быть с тобой. И неважно, какие условия.

Она вытирается и ложится в постель снова.

— Ты собираешься остаться до утра?

— Почти, — отвечает она. — Поцелуй меня, а то мы много разговариваем. — И добавляет: — Как всегда…

Она в четвертый раз расчесывает свои прекрасные волосы, а я наблюдаю за ней, лежа в кровати. Каждый раз она другая, все время меняется и не похожа на себя. И каждый следующий раз она очаровывает меня и увлекает все больше и больше. Я уже и не пытаюсь сопротивляться этому, как сначала. Для чего? Все равно она меня покорила. Хотя ей я этого никогда не скажу. Впрочем, может, она догадывается.

Я внимательно смотрю на нее.

— Что, Саня? — она оборачивается, перехватывая мой взгляд.

— Просто смотрю на тебя. И думаю, — я улыбнулся.

— Опять насчет платья и расчесывания?

Я притворно изумлен:

— А как ты угадала?!

— Потому что я сама об этом думаю: неудобно расчесывать волосы в платье.

Она ждет моей реакции и смеется.

Я гляжу на нее, стараясь выразить в этом взгляде все: от признательности до обожания.

Она опускается в одежде возле меня. Глядит долго в мои глаза и говорит:

— Санечка, на сей раз мне правда надо идти, очень поздно.

— Сколько?

— Полдвенадцатого, — спокойно говорит она.

— Не может быть, — приседаю я на кровати.

— Да, — она гладит по щеке меня. — Целый день промучила тебя, да?

Я гляжу в ее глаза, в них кромка усталости.

— Саня. Я там пакет на стуле оставила, в нем много вкусного, поешь обязательно. Мы так и не успели…

— Я провожу тебя.

— Поздно, Санечка.

— Поэтому я тебя и провожу. И еще: я согласен так мучиться каждый день.

— И я… согласна.

Мы целуемся, я стою одетый. Я лезу в ящик и достаю оттуда пластинку, давно взятую для подарка у одного человека, который заведует рекламным отделом заграничных линий «Аэрофлота».

— Твой папа любит классику?

— Только ее и любит.

— И мой папа тоже. Вот пластинка, передай ему, не объясняя ничего, ладно?

— Хорошо, Санечка. Раз ты хочешь. А он за что-то заслужил? — она улыбается.

— Ты необыкновенна… после его приезда. И просто за то, что он — твой папа.

Ее губы как будто ждут. И только я замолкаю…

Мы бредем по улице, не чувствуя холода.

Она не спешит. Я тем более. Я всегда ей благодарен за это. Она никогда никуда не спешит со мной, она все время показывает, что она моя и ей некуда спешить. Ее рука лежит в моем глубоком кармане — кожаного пальто. Пластинку она несет в другой руке и сумку, чтоб не мешала.

— Тебе помочь, сумку?

— Нет, Саня. Я не люблю, когда мужчины носят женские принадлежности.

— Я тоже.

Мы целуемся, останавливаемся.

— О чем ты задумалась, ты сразу стала грустна.

— Обо всем, Санечка, об очень многом.

— Надеюсь, ничего плохого.

— Что ты. Наоборот, все хорошее. О тебе.

Я целую ее висок.

Вдруг она спрашивает:

— Я правда тебе нравлюсь?..

— Оригинальный вопрос. И главное: очень своевременный.

— Ответь. Санечка.

— Нет, не нравишься.

— Просто это странно, ты говорил, что женщины тебе не нравятся.

— И я говорил, что нет правил без исключения. Но это не сюда.

— То есть я не исключение?

— Наталья, что с тобой происходит? У тебя там неприятности?

— Нет, там все прекрасно. Я вдруг подумала, смогла бы я сейчас без тебя.

— Почему вдруг такие мысли?!

— Это не вдруг. Я все время об этом думаю.

— Очень интересно. И как?

— Не смогла бы.

Я обнял ее.

— Не мучай себя. У меня впечатление, что ты на что-то решаешься, о чем-то думаешь постоянно, не можешь решиться и не говоришь мне, а я не хочу спрашивать тебя, пока ты не скажешь сама.

— Да, Саня.

— Что да?

— Ты прав. Но всему свое время.

— Что это значит?

— Ах, я сама ничего не знаю, Санечка, я всего лишь женщина и такая же, как ты выразился, кошкоподобная. Чуть что не так, начинаю метаться, мучиться, не понимать.

— Что́ не так?

— Все так, Санечка. Я не хочу сейчас ни о чем плохом говорить. Пойдем.