Страница 129 из 138
Фрокрор протянул ко мне руку.
«Таня, — сказал он, — тебе слишком туго заткнули рот! Я себе этого никогда не прощу!»
Легко вскочив на ноги, он привычным изящным движением выхватил из ножен кинжал и, левой рукой взяв меня сзади за шею, а правой ловко орудуя кинжалом, извлек у меня изо рта кляп. Я хотела закричать, но не успела сделать вдох, как его губы сомкнулись с моими.
«Таня! — воскликнул он. — Таня, мой ангел!»
Я пыталась вырваться.
«Мне кажется, мы незнакомы», — пробормотала я.
«Я давно знаю твое имя, моя бесценная Таня», — отвечал Фрокрор.
Голова у меня пошла кругом, не то я сразу разгадала бы его дьявольские козни. Но, увы, из-за поцелуя Фрокрора сознание моё помутилось. Один раз до этого меня целовали, но такой мужчина, как Фрокрор, — никогда. Признаюсь, я была сама не своя. Я вся горела. Меня вдруг охватила неистовая, пугающая страсть. Я почувствовала себя, как птенец, впервые вылетевший из гнезда. Сердце бешено колотилось, белая грудь моя вздымалась…
Мюриэл покраснела. Все сконфуженно потупились.
Поборов волнение, она продолжала:
— Фрокрор, если только он не законченный притворщик, тоже был потрясен случившимся. Не поднимая на меня взора, в сильном смущении, он робко спросил:
«Можно, я развяжу тебе руки?»
«Я была бы вам очень за это признательна», — ответила я.
Фрокрор тут же развязал мне руки. Потом, сматывая веревку, в глубоком волнении отвернувшись от меня, сказал:
«Таня, я так виноват перед тобой. Сколько тебе пришлось вытерпеть! Как ты, наверное, была напугана! Но позволь мне умолять тебя о сострадании, я полжизни был насильником и анархистом. Не по своей воле, поверь мне, а волей несчастных обстоятельств. Однажды утром, после очередного немыслимого побега с виселицы, я случайно увидел, как ты сгребаешь сено; глядя на тебя, я почувствовал, что теряю рассудок. «Она должна быть моей», — подумал я. Тебе тогда было двенадцать лет, как мне удалось разузнать окольным путем. Какая ирония судьбы: я, частый гость в постелях знатнейших дам современности, — стыдно в этом сознаться! — стал жертвой чувства к двенадцатилетней девочке.
Чтобы забыть о тебе, я с головой ушел в работу — насиловал, убивал, разорял королевства, но ничто не могло вытравить твой милый образ из моего сердца. Я притворялся, что стал другим, притворялся, что избавился от этого наваждения, и в день твоего четырнадцатилетия, переодевшись пожилым священником, пришел к тебе на день рождения, чтобы доказать самому себе, что я излечился от этого безумия. Ты, наверное, помнишь печальный итог этого посещения».
Я сразу поняла, о чём он говорит. Я вспомнила бедного старенького приходского священника из соседнего королевства, с ним случился сердечный приступ, и его спутники унесли его чуть живого. Я сказала, что помню тот случай.
«Это был я! — воскликнул Фрокрор. — Это был я! И сердечный приступ был непритворный, поверь мне. Лучшие доктора королевства едва спасли меня. Слава Богу, я мог позволить себе прибегнуть к их помощи».
Слезы душили его, и он не сразу смог продолжать.
«И вот я понял, Таня, что когда-нибудь ты будешь моей невестой. Я решил стать достойным тебя — распустил всех своих людей и бросился искать честную работу. Целых три недели я искал работу, но тщетно — тщетно! Тогда я вновь собрал своих прежних товарищей, и вот — увы! — ты здесь».
Лицо его передернулось, он подошел к самому главному:
«Таня, милая Таня, я и помыслить не могу о том, чтобы просить тебя унизиться до потворства моим грубым животным страстям. Поверь мне, я не стану тебя об этом просить — я слишком высоко ценю твою добродетель. Но перед тобой несчастный преступник, лишенный какой бы то ни было надежды в жизни, ибо в конце концов участь всех преступников — кормить ворон, болтаясь на виселице. Об одном прошу тебя: притворись на эту ночь, что ты моя жена. Ляг со мной в постель и, как жена, нежно поговори со мной, а я положу между нами острейший меч, чтобы мне ничем не оскорбить тебя».
Друзья слушали рассказ Мюриэл затаив дыхание. Она продолжала:
— Друзья, согласитесь, никто не станет спорить, что любая нормальная благовоспитанная девушка пошла бы навстречу Фрокрору. Я не видала мужчины прекраснее и несчастнее, хотя, конечно, он был одержим дьяволом. Так или иначе, я выполнила его просьбу. Мы разделись (за ширмами) и легли в постель. Как и обещал, он положил между нами меч.
Трудно описать этот час, исполненный блаженного покоя, когда Фрокрор рассказывал мне о своих муках, а я ему — о своих надеждах и страхах. Мы словно и вправду целую вечность были женаты, так мирно покоилась на моем животе его рука и так нежно касались мои пальцы его груди. Свеча таяла, лицо Фрокрора становилось все спокойнее. Наконец он уснул. Удивительное умиротворение царило в моей душе.
Хотя признаюсь, я изнемогала от переполнявшей меня нежности к нему — но сильнее всего было чувство полного удовлетворения. Несомненно, я была горячо любима. И сама любила его. Вскоре я тоже уснула или почти уснула.
Я не хочу ни в чём обвинять Фрокрора, как бы ни был он виноват в том постыдном бедствии, причиной которого стала я сама. Задремав, я положила руку на меч и чуть не порезалась. Зная, что Фрокрор крепко спит, я необдуманно потихоньку взяла меч, лежавший между нами, и опустила его на пол у кровати. Потом, обняв Фрокрора, неописуемо довольная, я сладко уснула.
Очнувшись, я обнаружила, что Фрокрор — бедная беспомощная жертва постыдной греховной страсти — оказался на мне. Ну что я могла поделать? Конечно, я понимала, что это грешно — о, ужасно грешно, — но у Фрокрора был такой счастливый вид, такой безумно счастливый вид — впервые в жизни! И я тоже была счастлива. Зачем скрывать? Это было удивительно — удивительно! О, как я любила его! Конечно, я могла бы закричать от ужаса и справедливого негодования. Я честно подумала об этом. Пусть никто не услышал бы меня там, на глубине полумили под землей, но можно было бы закричать от ужаса, спасая своё достоинство, и, возможно, я остановила бы его. Но — ах, ах, ах! — это было так прекрасно. Он все извинялся передо мной, как мальчик-хорист, и хотя я знала, до этого он был близок с сотнями дам, я верила каждому его слову — можете надо мной смеяться, — и вдруг все кончилось: мы лежали, тяжело дыша, и смеялись над нашим прегрешением, стыдливо краснея.
«Таня, — сказал Фрокрор, откатываясь от меня и, чтобы скрыть глубокое смущение, потрясая своим изящным кулаком, — в течение нашей жизни я уничтожу все виды власти, все социальные различия. Слово «крестьянин» станет никому не понятным архаизмом».
«Фрокрор, — сказала я, все ещё часто дыша и краснея, — спи. Я прощаю тебя».
Он сказал:
«Таня, если бы ты только постаралась меня понять. Я постиг всю абсурдность этого нелепого мира. Я хочу, чтобы в час моего триумфа ты была со мной».
«Фрокрор, — ответила я, — ты выдающийся глупец!» Он посмотрел на меня странным, грустным взглядом и ничего больше не сказал. Нежно обнявшись, мы наконец уснули.
Наутро я попросила его отправить меня домой. Он встал, оделся и позвал двух головорезов, которые привезли меня в его логовище.
«Отвезите её домой», — велел он им, отворачиваясь от меня и сдерживая рыдания.
Его приказание было немедленно исполнено. И я вернулась домой жива и здорова. А через два месяца я поняла, что затяжелела от безрассудного Фрокрора.
Никто из слушавших Мюриэл не мог сдержать слез.
— А теперь, — произнесла Мюриэл, — расскажите, как получилось, что вы спасли меня от него.
Ей отвечала Добремиш, её подруга детства:
— Все очень просто, — сказала она, утирая слезы. — Он похитил тебя с помощью кого-то из придворных, а когда король Грегор и его рыцари пустились на розыски, Фрокрор испугался и привез тебя сюда, рассыпавшись в извинениях, и пока ты не открыла глаза, мы охраняли тебя.
— Так, значит, — сказала Мюриэл, — вы с ним не заодно.
— Ну конечно же нет! — воскликнула Добремиш.