Рассвет в забвении

Они проболтали около часа и закончили с чувством полного удовлетворения. В это мгновение Леони подумалось даже, что к чёрту всех мужчин, к чёрту отношения с ними, когда есть вещи гораздо интереснее, когда есть хорошие друзья, хобби и работа, которая нравится. Окрылённая и полная внезапной бодрости (головная боль её прошла), Леони приготовила ужин на всех, подмела полы в жилых комнатах и коридоры. Она не особо любила вести домашние дела, но на неё напало внезапное «домохозяйское вдохновение», какое порой ощущает каждый человек на приливе энергии и свежих сил. Старинные стены и предметы не пугали её так, как в ночной тиши, а наоборот завораживали и восхищали.

Близился вечер. На озере, где отдыхала компания, багровел закат, ветер стих, и водная гладь в штиль напоминала зеркальную поверхность.

Джим был весь день на эмоциях, веселился больше остальных, забавлял друзей шутками и рассказами о неординарных клиентах их с Теренсом салона. Но к вечеру он устал, душевные силы его иссякли, и он заскучал. Он даже не скучал по Леони, так как оживление в компании заставило его ненадолго выбросить из головы наваждение. Ему хотелось одиночества. Джим заявил, что на него накатила сонливость, и отправился до дома пешком. Ему было безразлично, что идти довольно далеко, хотелось скорее найти себе другое занятие.

Он явился домой в одиннадцатом часу, очень уставший и голодный (на пикнике была лишь лёгкая закуска). Спускающаяся со второго этажа Леони, завидев на пороге Джима, приостановилась, испугавшись нежеланного разговора.

- О, ты… – буркнул рассеянно Джим, прикрывая веки, – не бойся, я не намерен… нет, я не хочу с тобой ни о чём разговаривать. Так что можешь спокойно идти по своим делам, – он нелепо поджал рот.

Леони несколько смутилась и удивилась. Ей даже стало отчего-то стыдно за то, что она так открыто избегала Джима.

- Да я и не боюсь ничего. Я тоже не хочу с тобой говорить, – она ласково улыбнулась ему.

Джим отрешённо отвернул голову в сторону и прислонился к стене. Леони медленно спустилась вниз и подошла к нему: размотала шарф с его шеи и расстегнула кардиган, затем заботливо сняла его. Джим насупился и внимательно наблюдал за всеми манипуляциями, которые проделывала Леони.

- На кухне есть картофель с овощами и копчёная рыба, – неловко начала она.

- Что?! – Джим удивлённо усмехнулся.

- Да, да, мне было нечего делать! – Леони замахала протестующе руками. – Всё, не говори больше ничего, просто иди и поешь!

- Женщины удивительные создания. Точно, – загадочно протянул он и направился в сторону кухни.

Кухню обустраивала ещё прабабка Даррена, а до неё прислуга семьи. Здесь царил старинный уют и некая смешанность обстановки: было очевидно, что годами кухню обживали разные хозяйки, но преемницами соблюдались традиции ведения здесь хозяйства от первой кухарки. Огонь пожирал поленья в камине, рядом с камином стояли печь и плита, на протянутой через всю кухню верёвке сушились травы и пряности, в углу стоял мешок картошки.

Они сидели в молчании, Джим ел быстро, с большим аппетитом, Леони же сидела напротив, сложив перед собой на столе руки и опустив на них подбородок. Она внимательно наблюдала за ним и улыбалась улыбкой, полной исключительного довольствия собой и женского кокетства.

«Никогда не любила есть в столовой. Как-то это для богатеньких или для заскорузлых наших американских мещан… А вот на кухне совсем другое: уютно, душевно и еда будто даже вкуснее. Кажется, он так тоже считает: аж треск за ушами стоит», – она открыто стала ухмыляться, деловито качая головой.

- Не понимаю я всех этих столовых комнат, – говорил Джим с набитым ртом, – что мешает сесть на кухне за трапезу? Ведь уютнее и милее намного.

- Вот я только что так думала! – по-детски воскликнула Леони, привскочив с табурета в радостном порыве. Ей стало очень тепло от того, что Джим разделял это её мнение.

- Вот-вот, а то любят говорить, мол, это по-свински – какая ерунда! Если так нужна красота и изыск, то можно и на кухне повесить картины и прочее. Как здесь, кстати, – он обвёл взглядом стены кухни: на них висело штук шесть живописных полотен, от натюрмортов до портретов детей в старомодных костюмчиках, играющих с домашними животными.

- Нравятся мне люди, которые здесь жили когда-то, – задумчиво изрекла Леони, подложив руку под щёку, – видно и чувствуется в каждой вещи бережное отношение хозяев дома. И хорошие книги в библиотеке, и картины, и музыкальные инструменты – многое говорит о том, что если не все, то большинство в этом роду были людьми образованными и творческими.

- Согласен с тобой. А наш Даррен хоть и немножко в иную сторону отклонился, так сказать, но всё-таки также преуспел в своём деле, что делает его достойным своей фамилии.

- Я бы, конечно, не сказала, что он похож на эстета, но память предков и всё такое чтит. Он мне рассказывал, что его прадед играл на виолончели и фортепьяно, талантливый человек был. Он и в Америку приезжал, на концертах знаменитых композиторов выступал, даже лично был знаком, ты не поверишь, с эмигрировавшим Сергеем Рахманиновым!*

- Он вскользь, кажись, упоминал. Мы толком об искусстве с ним не успели поболтать: он то выпивкой, то девчонками был занят, – Джим развёл руками. – Но я знаю, что в библиотеке, в длинном комоде есть большая коллекция пластинок со старыми записями классических произведений.

- Доедай скорее! Пойдём в библиотеку, я хочу послушать их! – Леони вытаращила на Джима полубезумные от счастья глаза и выглядела очень забавной.

Как только Джим положил в рот последнюю ложку ужина, Леони схватила его за руку и потянула за собой. Словно нашкодившие дети, они на цыпочках миновали гостиную на первом этаже и коридор, пока не очутились в уже излюбленной Леони библиотеке. Запах бумаги и старой типографской краски вкупе с лёгким запахом прелой сырости деревянных досок приятно щекотал ноздри, на письменном столе горела не выключенная кем-то лампа с абажуром. Леони судорожно искала ключ от комода.

- Здесь, на полке! – Джим взял с одного из книжных шкафов маленький ржавый ключик с короткой цепочкой.

- Открывай скорее! – зачем-то шёпотом говорила Леони. – Я сейчас включу проигрыватель: какая удача, он почти такой же, как тот, что от моих родителей остался, – радостно подметила она.

- Что мне поставить? Тут глаза разбегаются… Может, Шопена или Баха? – предложил Джим.

- Там есть Сезар Франк?

- Да… кажется есть, вот он.

- Я хочу послушать именно его.

Джим поставил пластинку, Леони затаила дыхание и прикрыла глаза, затем обошла стол и села в кресло, Джим опустился на пол подле неё, прижавшись спиной к боковой части кресла и запрокинул голову. Они молчали пару минут.

- Я вот часто думаю знаешь о чём?

«Как мило она всегда говорит это своё «знаешь?». Понимает ведь, что ни черта я не знаю. А я весь загораюсь любопытством: уши развешиваю, как дурачок, внимаю каждому слову, понимаю, что сейчас она расскажет о себе что-то поистине мне интересное… О каких же глупостях я всё-таки размышляю!» – думал Джим украдкой.

- О чём? О чём ты думаешь? – не открывая глаза, спросил он её в ответ.

- Я думаю, я, наверное, даже убеждена, что музыка – самый чистый вид искусства. Не только потому, что она один из первых его видов. Она никому ничего не навязывает, не поучает, как правильно или как надо поступать и жить. Музыка может из счастливого человека вытащить наружу глубокую тоску, а из печального достать на поверхность свет и надежду. И это будут не чьи-то мысли, а твои и только твои! Ты сам придёшь к ним, а не кто-то ткнёт тебя носом, даже если у музыки есть автор. И мне ещё кажется, что когда звучит музыка, можно научиться любить, не зная ни одного слова о любви.

- Хм, не задумывался никогда над этим, хоть я и сам обожатель музыки и её прекрасного «поджанра» – песни, – Джим восхищённо улыбнулся и ещё теснее прижался к креслу спиной.

Леони сама не понимала почему, но испытывала неутолимую нежность к Джиму и благодарность за то, что с ним могла говорить обо всех этих вещах, делать различные неуклюжие жесты. Она повернулась в его сторону и одной рукой стала гладить его по волосам: сначала робко и осторожно, затем всё усерднее и трепетнее. Ей так и кололо в сердце, нахально стучавшее под рёбрами. Джим чуть развернулся, схватил руку Леони и поднёс к лицу, став самозабвенно покрывать её поцелуями. Джиму казалось, что ему даже в груди больно стало, что желудок тугим узлом скрутило и мысли ни единой не осталось в голове. Он резко встал с пола и, обхватив обеими руками Леони за плечи, поднял её из кресла и впился в её рот горячим поцелуем. Леони не сопротивлялась и обняла его пламенно, отдавшись целиком воле Джима.