Страница 95 из 101
Хочу самоудовлетвориться. Опять. Это уже будет пятый раз на дню. Я не могу перестать вспоминать сегодняшнюю ночь. Мария! Мария! Мария! Хочу выжечь это имя в подкорке. И нести его перед собой как самое грешное, самое святое знамя».
Остолбенел и с немым ужасом вновь и вновь лихорадочно изучал едва прочтённые строки. Его губы подрагивали от омерзения и боли. Жёлтое мерцание в виске обагрилось, в ушах раздавался звон, и бесконечность больных фантазий соскочила со страниц прямиком в изумлённый рассудок Коннора.
«…Я теперь и вовсе наловчился быть незаметным, неузнанным. Люблю её обнажённое хрупкое тело, удивлённые сонные стоны…
…Купил для неё самую красивую куклу! Марии должно понравиться. До чего же я плут!..
…Кто такой этот Коннор? Почему у моей любимой девочки все разговоры о нём?..
…Даже не примерила то платье, что я подарил ей на Рождество! Режет меня, терзает, плюёт в меня и смеётся. Маленькая гадина!..
…Моя любимая девочка растёт. Сегодня ночью впервые видел, как она ласкает себя. Ей уже четырнадцать, и Мария стала похожа на потаскушку, но мне это даже понравилось. Вот бы клятого Коннора не стало! Что она в нём нашла? Милое личико и пустые разговорчики? Утром сумасбродила в моём доме, стояла вполоборота с венком на голове ― воплощение красоты! А потом упорхнула в его руки. Готов поклясться, они друг с другом спят: он прикоснулся к её венку, как к обнажённой девичьей груди…
…Позавчера ночью снова был в темноте её кукольной комнатки, я раздел её целиком. Целиком! Мария уже такая взрослая. Такая женственная грудка. Мой язык был жаден. Она жалобно стонала, что-то бессвязно бурча. И опять звала своего поганого Коннора. Она постоянно бормочет о нём. Нашла себе святыню!..
…Меня пожирают фантазии. Как я приезжаю за моим сокровищем, краду из чужого дома, привожу к себе и закрываю на тысячу замков, чтобы пировать над её телом…
23-е октября, 2050-й год.
Я сделал это. Я взял её. Без дозволения, без лишних прелюдий. Пишу сейчас это, чтобы похвастаться перед самим собой. Чтобы порадоваться. Но почему я не могу?
Раньше так гордился тем, что не животное, потому что никогда не позволял себе овладеть Марией…
Ну же! Скажи уже прямо!.. Ты изнасиловал её. Она лежит в гостиной на полу. Голая, безвольная, отравленная. Я никогда не представлял это ВОТ ТАК. В моих мечтах Мария была счастлива. Она хотела меня…
Я трахнул её, потому что снова услышал из её уст это имя. Проклятое имя, гори оно в аду! Даже когда я был в ней, Мария пыталась его произнести.
Она просила его о помощи. Как будто это я мерзкий гадёныш, а не её пластмассовый уродец!
Но ведь я и есть гадёныш… Я распял её, убил, искалечил. В грязной, вонючей гостиной. На этом самом ковре».
Опустил окаменевшие руки, и дневник с глухим шелестом приземлился ему под ноги. Красный огонёк диода пришёл в неугомонное движение. Коннора трясло. Вцепился пальцами в волосы и с силой потянул их до кромсающей боли, открыл рот, но не смог прокричать ― связки словно прилипли к глотке, а в лёгких иссяк кислород. Ему мерещились под прикрытыми веками бегущие цифровые строчки, и машина внутри него стремилась подчиниться единственному приказу: «Выполнить задачу ― уничтожить!» ― а человек кричал от горя: «Убью! Прикончу! Пристрелю!»
Его лицо сделалось неподвижным, безжизненным, тело охватила лишь одна цель. Коннор поднялся наверх и толкнул дверь в спальню Роба. Хозяин дома лежал на постели в распахнутом халате и сонно похрапывал, дергая ступнёй. Неужели он мог уснуть после того, что натворил? Адреналин налил кровью мышцы, и Коннор с немыслимой силой схватил Роберта за грудки, стащил с кровати и швырнул головой в трухлявые полки, усеянные голыми куклами. Хлипкие доски и игрушки рухнули вниз. От неожиданности Роб заверещал жалким, каким-то вовсе не своим голосом. «Кто здесь?! Я ничего не сделал!» ― вопил он, пытаясь подняться, но почувствовал сильный удар ногой в живот. Воздев испуганные глаза, он разглядел в темноте адское кровавое свечение. Это был демон. Демон нового человеческого мира с багряным нимбом из искусственного света. Роберт жалобно простонал и пополз к двери, задыхаясь от страха и нестерпимой боли. Демон смотрел ему в спину. Должно быть, насмехался над его беспомощностью и выжидал удобного момента, чтобы нанести очередной удар.
― Я вызову полицию! ― прокряхтел сквозь слёзы Роберт, вылезая на свет.
― Полиция уже здесь. ― Коннор вышел следом и увидел в глазах своей жертвы животный ужас и изумление.
― Ч-что?..
― Ты никогда не упускал возможности напомнить мне, что я машина… ― Стальной насмешливый тон. Опустился перед Робертом на одно колено, злобно ощерившись. ― Пусть ты будешь прав. Я машина, и сейчас моя задача ― уничтожить тебя.
Сжав ладонь, Коннор замахнулся и впечатал кулак в челюсть врага. Он не обращал внимания на боль, не чувствовал страха и вины. Он ударил снова. И снова. Рассёк Роберту бровь, и тот так громко взвыл, что по дому разнеслось звучное дикое эхо. Паук попятился к лестнице в безнадёжной попытке удрать; отчего-то стыдливо прикрывал свою наготу, и его жалкий вид разозлил Коннора лишь сильнее. Прокричал, как зверь и, спотыкаясь, подлетел к Робу, принявшись наносить ему по лицу удар за ударом, пока собственная кровь на облезших костяшках не начала смешиваться с чужой. Пыльная бабушкина дребедень с аристократическим равнодушием взирала, как из хозяина дома вышибают дух.
Коннор устал. Держась за ворот халата, размазал по своему лицу кровь тыльной стороной ладони, зажмурился и под прикрытыми веками увидел дорогую Мари ― одинокого грустного ребёнка, лишившегося матери. Она стояла в чёрном платье и домашних тапочках, ловя ртом снежинки.
«А куда ты шёл? А можно с тобой?» ― звенел в ледяном воздухе её печальный голосок.
«Тебя. Такую вот тебя он лапал множество ночей и выворачивал страхом наизнанку душу… Убью! Убью! Убью!» ― вытащил табельное и приставил к виску хрипящего, еле дышащего паука. Один выстрел ― и всё будет кончено. Один выстрел ― и на мгновение станет легче… Один выстрел не сотрёт её страданий. Не сошьёт лоскуты раскромсанного сердца. И чем тогда станет он сам? Не защищается, не защищает ― казнит… Он убил бы его, если б Мари хоть одним взглядом дала понять, что хочет смерти гадкого чудовища. Едва ли это так. Коннор помнил, как противно для неё было осознание, что он уже убивал людей.
Рука затряслась, лёгкие сдавило. Неимоверным усилием заставил себя опустить пистолет и поник. Отшатнулся, прижавшись спиной к балюстраде, и уставился на Роберта, издающего слабые истерические смешки сквозь хрипы. В доме вновь стало тихо.
― Кровь красная, ― растерянно промямлил Роб, сделав попытку указать пальцем в сторону Коннора, ― так странно. Ты морщился от боли… ― Выплюнул кровавый сгусток и сипло кашлянул. ― Знаю, я животное. Урод. Я сделал то, что поклялся себе никогда не делать, и заслужил твою ярость.
― Я не понимаю, ― покачав головой, измождённо произнёс Коннор и поджал колени к груди, ― я не понимаю тебя… В людях так много красоты и так много безобразного. Мне всегда хотелось быть одним из вас. Защищать вас. Сострадать вам… Но, чёрт подери, я отказываюсь понимать, как можно настолько оскотиниться, чтобы желать искалечить то, что любишь! ― Прикрыв ладонями лицо, он содрогнулся, давясь слезами.
― Что, роботов не научили быть мразями, да? ― Горькая усмешка.
― Как же я хочу убить тебя! Раскроить твою башку, ― чуть дыша причитал Коннор. ― Но знаешь что, ― тяжело поднялся, держась за балюстраду, ― это слишком милосердно. ― Он вмиг прекратил рыдать и посмотрел на Роберта бесчувственно и жестоко: ― Хочу, чтобы ты страдал. Настолько долго, насколько это возможно. Чтобы место, где ты будешь гнить, убивало тебя каждый день по кусочку. Чтобы ты ощутил страх и беспомощность ― в точности такие, какие испытывает маленький ребёнок, будучи не в силах убежать от своих кошмаров.
Чуть не падая, на свинцовых ногах добрался до коридорной тумбы, где лежали связки ключей, и запер кабинет Роберта. Вряд ли в этом была острая необходимость, ведь хозяин дома не мог даже встать с того места, где его оставили, чтобы уничтожить дневник и письма другу-сообщнику. Но Коннор действовал быстро и решительно: он просто обязан покончить с этим, искупить свой провал. Чувство вины перед Мари душило его ― он позволил злу случиться. Недоглядел. Не узнал. Не пришёл на выручку. Он не достоин ни её дружбы, ни любви. Не достоин называться её бравым Хартиганом, ведь старый коп спас свою Нэнси от надругательства подонка. В отличие от бестолкового него.