Страница 91 из 101
Проходили мимо торгового центра, построенного десять лет назад. Когда-то Бет Эванс активно выступала за то, чтобы на этом месте сохранили сквер, но петиция не собрала достаточно подписей, и строительство продолжили. Неподалёку соорудили кафе для рабочих и вереницу бараков. Тех самых, по крышам которых девятилетняя Мария убегала промозглой ноябрьской ночью от кровожадного паука. Теперь от хлипких домишек не осталось и следа ― на их месте красовались клумбы с примятой дождями газонной травой. Сердце Мари неистово забилось о грудную клетку, и каждый его удар будто стучался в дверь размытых годами воспоминаний. «Драматичное, поэтическое» небо над головой, казалось, сделалось ещё грустнее; звёзды попрятались за угрюмыми облаками, уступая место готовому пролиться дождю. Мари опасливо озиралась по сторонам, гоняясь за призраками мокрых покатых крыш и отсветами ледяной луны. Дома хороводили, расползались густыми подтёками, а из черноты выползал хромой серебряный паук. Почему вдруг серебряный? Таким он разве был? Всегда ведь косматый и чёрный. В точности, как его усы, пахнущие табаком вишней, которые она так хотела забыть… Но не смогла. Как и бесстыжие глаза, похожие на два куска помутневшего льда. До чего же она хотела всё это забыть! Забыть! Забыть! Его грязные влажные лобзания, грубость ручищ, вдавивших в матрас тонюсенькие запястья, страстные причитания, гадкую торопливость насекомого.
Разомкнув дрожащие губы, Мари оборвала дыхание, отпустила руку Коннора и с ужасом посмотрела себе под ноги. В груди жгло, не хватало воздуха. А из лужи на неё сверкал паскудный оскал дяди Роба. Мари начало мутить от отвращения. К нему. К себе. К собственной детской беспомощности и невозможности пошевелиться хоть раз, чтобы согнать паука. Лучше бы она обо всём забыла. Похоронила в изводивших разум кошмарах. Но она никогда не забывала. Ни на минуту. Ни на секунду подле него. Просто хотелось не думать, сделать вид, что это было неправдой, детской выдумкой и бредом. Стулом-монстром у шкафа в темноте, чью личину вскроет спасительный свет автомобильных фар. Но фары не могли прожечь до костей отвратительное лицо Роберта, не могли спугнуть его, выгнать из незащищённой спаленки.
― Мари! Мари! ― Коннор вовсю тряс её за плечи, пытаясь привести в чувства. ― Тебе плохо?
― Ась? ― по-детски отозвалась она, глядя на него пустыми глазами, и прозрачная крупная слеза скатилась по щеке, повиснув на подбородке.
― Как же ты меня напугала!.. ― Он облегчённо выдохнул, получив от неё столь желанный ответ. ― Что с тобой? ― Мягко вытер с её подбородка влагу.
― Ничего. ― Ложь больно сдавила горло. Мари было мерзко и невмоготу признаться. Хотелось броситься с моста в реку, чтобы стереть вместе с собственным существованием то, что случилось в ту ночь. И в сотни похожих на неё. ― Голова чего-то кружится.
― Давай-ка к дому, милая. Держись крепче за меня.
Она и держалась. Изо всех сил. И с каждым шагом всё думала, насколько глубоко уже успела испачкать его. Ведь с нормальными девочками не случается таких мерзостей. Значит, она сама виновата. Неужели как-то вызывающе взглянула в сторону дяди? Неужели чем-то обидела? Не может подобное зло случаться без причины, его должно было что-то спровоцировать. Ей некого винить, кроме себя. «Почему? Почему?» ― не смолкал истерзанный рассудок, и ноги не слушались, заплетались.
Хорошо, что можно крепче держаться за ангельское крыло. Такое мягкое, такое чистое! Жаль, что его чистоты недостаточно, чтобы смыть облепившую её грязь.
Домашнее тепло подарило обманчивый покой. Надолго ли? Кларисса с Роджером дружелюбно улыбались им, кидали трогательные непристойные шутки, но у Мари не было сил смеяться. Коннор отвёл её наверх, заботливо усадил на постель, опустившись подле на колени. Заключив в горячие ладони её руки, принялся ласково растирать неподвижные пальцы.
― Как голова? Может, аспирина?
― Уже лучше, не надо, ― вяло ответила она, наблюдая за движениями любимых рук. В углах ей чудились зловещие тени, по стенам ползали призраки пауков. ― Скажи, ― заговорила, проглотив ком в горле, ― ты часто вспоминаешь ночь, когда мы впервые встретились?
― Да, постоянно. ― Коннор не понимал, почему Мари вдруг завела этот разговор, и всё ещё беспокоился о её самочувствии.
― В ночь после дня рождения мамы. Мне никогда не было так страшно, как тогда. ― Она обвела взглядом комнату. ― Мне до сих пор эта спальня кажется самым небезопасным местом на свете. Столько кошмаров здесь приснилось… На твоём тесном диване, где слышно грохот машин с проезжей части и постоянно видно задницу Хэнка, слоняющегося до кухни, я и то чувствую себя словно в раю. Словно в уютной лодочке с припасами, на которой мы с тобой куда только не плавали. А здесь… здесь лишь страх. И одиночество.
― Да ну, здесь тоже было много хорошего. Твои детские небылицы, подростковые занудства, твоё желание говорить открыто, наша первая ночь. ― Он приподнялся и погладил её по волосам. Мари печально улыбнулась в ответ.
― Ой, сигареты закончились… ― Она вывернула пустые карманы пальто и расстроилась. ― Попроси, пожалуйста, у Клэри пару штук. Только не у папы! А то он тяжёлую гадость курит.
Коннор поцеловал её в лоб и спустился вниз. Мари вцепилась пальцами в покрывало и позволила себе расплакаться. «Почему? За что? Господи, я ведь была всего лишь ребёнком. Ребёнком! За что он так со мной?» Ни пустота, ни стены опостылевшей спальни не могли ей ответить. Но паук смог бы. Никто, кроме него.
Мари перестала плакать, её лицо исказили злоба и отчаянное бесстрашие. «Трусливый шут. Всегда под покровом ночи. Колол меня какой-то дрянью, иначе откуда такая пелена в воспоминаниях? Я обо всём ему скажу. И заставлю эту мразь вопить от ужаса. Он за всё поплатится. Ответит за свои поступки. Я не боюсь его! Пусть подавится собственным дерьмом», ― сорвалась с места и выбежала прочь, не сказав никому ни слова. Это только её дело, и она должна решить его с глазу на глаз.
― Клэри, дай, пожалуйста, несколько своих дымилок для Мари.
― С радостью, мой хороший. Вот, возьми лучше всю пачку, а то у неё вечно заканчиваются: тырит у меня втихаря, потом извиняется. ― Кларисса рассмеялась. ― И налей ей какао, а то Мими какая-то грустная пришла. Мне вот сладенькое всегда настроение поднимает.
― Неплохая мысль, кстати. ― Коннор одобрительно вздёрнул брови.
Войдя в кухню и достав кружку Мари, он по-хозяйски поставил чайник и занялся приготовлением. Стоящий подле включённой микроволновки Роджер сверлил его подозрительным взглядом и скрипуче покашливал.
― Вот узнай я ещё летом, чем ты с моей дочкой занимаешься, отстрелил бы нахер яйца, раз уж они теперь у тебя есть.
― Роджер, ты на предпоследнем месте по огневой подготовке, так что глубоко сомневаюсь в твоей меткости. ― Коннор по-хулигански ухмыльнулся.
― Закройте рот, сержант Андерсон, мы не на работе: в этом доме я старший по званию, а не ты.
― Как скажешь, ― деликатно повиновался он. ― Но нет смысла включать сердобольного папашу. Ты знаешь, что я в твоей дочери души не чаю и сделаю всё для её счастья и комфорта.
― Я всего-навсего переживаю. Знаю, никогда не был нормальным отцом, но хочу исправиться. Пока ещё не поздно. ― Роджер потёр пальцами морщинистый лоб и призадумался.
― Прозвучит некстати, но всё хотел спросить: что случилось в последний день рождения её матери? ― Коннор не стал откладывать зудящий на языке вопрос. ― Я никогда не расспрашивал тебя. Вдруг ты помнишь? Она так часто вспоминает тот день. Боится его. Мы из-за её страха в общем-то и познакомились. Возможно, ты хоть как-то поможешь мне разобраться. Мари тогда что-то сильно напугало, но если это было незначительным? Я бы смог объяснить ей и покончить с её переживаниями.
― День рождения Бет? ― переспросил Роджер, нахмурил светлые брови и тяжело выдохнул. ― Ну, не знаю… Обычный был день. Скромный семейный праздник. Роберт тогда в гости заявился впервые за год молчания.
― Роберт? Мари никогда не говорила, что он там был.