Страница 96 из 111
«Но я и тогда не боялась… Они посадили тебя на цепь, как дикого зверя, хотели вскрыть, вывернуть искалеченное нутро и разложить на кусочки. Я была готова убить их всех за тебя! Убить даже за крупицу человечности, что была мне дорога. Да, такой я была…»
Забрав свои вещи, Микаса уехала домой. На обратной дороге растравленный рассудок подбросил ей воспоминание о древнем храме посреди зелёного луга и грозно бьющихся о скалы пенных волнах. Если где-то и могли дать ответы на терзавшие её вопросы, то только там.
По возвращении домой Микаса незамедлительно купила билет на дирижабль и сменила одежду. Она безостановочно смахивала слёзы и почти не отвечала на расспросы матери и дяди о том, куда собралась ехать в таком состоянии. Ей всё казалось бессмысленным, и значение имела лишь одна цель — поговорить со священнослужителем. Во время полёта она целиком ушла в размышления о том, что почти ничего не помнит о том, что с ней было после того, как она вышла замуж за Жана. В некотором смысле её это даже успокаивало: Микасе было неловко думать о том, что они с Кирштайном были настолько близки, потому что в новой жизни он никогда не проявлял к ней романтического интереса. Но она отчётливо помнила бессчётные часы, проведённые в тени гигантского дерева. Помнила поцелуи, что дарила на прощание хладному могильному камню. «Завтра я снова буду здесь. И послезавтра. Я всегда буду с тобой», ― говорила она и уходила спать. Чтобы вернуться.
К ночи Микаса добралась до храма. Её лихорадило от усталости и недосыпа, но она продолжала идти из последних сил. Внутри было тихо и безлюдно, священнослужитель сидел на скамье во втором ряду и читал, она узнала его седовласую макушку, как только очутилась на пороге. Старик обернулся на звук шагов.
― Вы вернулись, ― с ласковой улыбкой заявил он.
Микаса прошлась вдоль рядов и опустилась рядом, степенно сложила руки на коленях ― раздавленная, уничтоженная.
― Расскажите мне всё, ― решительно попросила она с мольбой внутри зрачков. ― Теперь я готова слушать. Я хочу знать. Мне больше не к кому с этим прийти…
― Я сожалею, ― с искренним сочувствием ответил служитель. ― Как давно к вам вернулись воспоминания?
― Сегодня ночью. Чуть не рехнулась. ― Она всхлипнула и утёрла рукавом нос. ― Помните, я рассказывала вам, что мне приснилось, будто я держу в руках отрубленную голову моего друга? Я в самом деле его убила. Убила! Чтобы спасти человечество от уничтожения… ― Микаса резко накрыла ладонью рот, удерживая подступившую тошноту.
― Так это были вы? Не Армин Арлерт? ― удивился он.
Микаса попыталась справиться с приступом: резко сглотнула, зажмурившись, и сделала глубокий вдох.
― Что? Откуда вы знаете? И откуда знаете об Армине?
― Это лишь показания свидетелей минувшего. Те, кто пережил «Битву небес и земли», говорили, что так звали юношу, убившего Атакующего титана. Надо же, оказывается, всё гораздо интереснее… Извините моё любопытство, это прозвучало бестактно.
― Вы не обидели меня. Я сейчас не способна злиться на кого-либо, кроме себя.
― И тем не менее. Не хотелось бы причинять ещё большие страдания.
Микаса взглянула за близстоящую колонну и заметила фреску, изображающую прародительницу Имир, столкнувшуюся с неземной силой. Страдания. Как же много их породила та роковая встреча ― пустячок, отравивший целые поколения.
― Скажите, ради чего мы все снова здесь? ― Она легонько сжала ткань блузки на груди.
― Кто знает… ― Служитель пожал плечами. ― Некоторые из наших прихожан склонны верить, что мы переродились во имя искупления грехов. Другие считают, что это чуть ли не воля прародительницы. Я же один из тех чудаков, что не видят здесь особого смысла. У меня есть теория, что это связано со всплеском огромного количества энергии, освободившейся после снятия проклятия титанов, но, разумеется, подкрепить её нечем. Наше перерождение вообще сплошной абсурд, не имеющий научного обоснования, поэтому я не особенно переживаю. ― Он вновь ободряюще улыбнулся.
― Мне кажется, что я таю. Таю весь грёбаный день. Едва моя жизнь стала чуть меньше похожа на кошмар и замкнутый круг самообмана, как я вновь упала во мрак. Наверное, я это заслужила…
― Никто не заслуживает подобных страданий. Не связывайте воспоминания с воздаянием за житейские ошибки.
― Я просто не знаю, как с этим справиться. Хочу ухватиться хоть за какое-то объяснение, даже за самое дурацкое. А передо мной простирается лишь пустота. И смерть. Больше ничего. ― Микаса склонила голову и закрыла лицо руками.
― Позвольте вам помочь? Вы ведь неместная, в каком городе вы живёте?
― В Сигансине.
― Вам повезло: один из наших психологов как раз работает там. Я дам вам его контакты, чтобы вы могли записаться на терапию. Он хороший специалист.
― Спасибо, ― чуть слышно отозвалась она.
Старик деликатно притронулся к её плечу.
― Принести вам ромашкового чая?
― На этот раз не откажусь. Вы очень добры.
― Делаю всё, что в моих силах, пусть даже этого мало.
Он оставил её наедине с тишиной. Микаса сложила руки на спинке впереди стоящей скамьи и опустила на них гудящую голову. Никчёмная, беспомощная ― как и прежде, не способная ни на что повлиять. Каменный пол уходил из-под ног, едва слышный треск горящих свечей обращался в канонаду марлийских ружей и взрывы громовых копий.
«Ещё с детства, сколько себя помню, Микаса, я ненавидел тебя».
Пальцы впились в предплечья. Память возродила жестокий взгляд на невозмутимом, застывшем лице, мерное тиканье часов, растерянность и непонимание. «Я знаю, ты лгал. Так прилежно, что я не разгадала напыщенность, самоотречение и ужас. Горе ты моё. Горе моё…»
«Тепло ведь, да?» ― нежно возразил лицемерному лидеру йегеристов трогательный мальчик, обернувший вокруг неё свой шарф. Она цеплялась взглядом за вогнутые дуги хмурых бровей, за сеточку трещин на бледно-розовом пятне обветренных губ.
«Пойдём домой. К нам домой».
― Я иду, уже иду, ― сквозь слёзы прошептала Микаса. ― Пожалуйста, забери меня домой…
Она наконец-то приняла его тёплую руку, изрисованную тонкими линиями ссадин, и сбежала, прямиком в умиротворяющее забвение. Микаса не почувствовала, как священнослужитель укрыл её пледом.
Утром её пригласили позавтракать в столовой для прихожан. Утро стояло дивное, и через узорчатые решётки окон было видно птиц, что резвились в кустах акации, покрытых сияющими перламутровыми каплями. «Ночью шёл дождь?» ― удивилась Микаса и крепко оплела пальцами керамическую кружку, дарящую коже тепло. Перед ней красовалась тарелка овсянки со сладкой свежей клубникой и черникой да пара хрустящих хлебцев с творожным сыром ― вкусно. Она вдруг поняла, что у неё не было во рту ни крошки со вчерашнего дня. Втянув ноздрями бодрящий аромат свежесваренного кофе, Микаса принялась с аппетитом есть. На мгновение тревоги покинули её, притаились в тенях и силуэтах на каменном полу. Птицы бойко горланили в саду, радовались озорным солнечным лучам. Всё вокруг стремилось к жизни. Но на сердце Микасы корчилась в муках сумасшедшей пляски смерть.
«Несмотря на то, что моё детство не назовёшь счастливым, мама всегда была рядом. Жаль, что в новой жизни мне не повезло вновь потерять папу. Несправедливо. Отвратительно. И я ничего не могу с этим сделать».
Пообщавшись напоследок со служителем, Микаса записала обещанные контакты и в благодарность сделала небольшое пожертвование культу. В дорогу отправилась неспешно, желая побыть наедине с красотой природы и собственными мыслями. Она шла по тропинке, огибавшей мыс, прислушивалась к шуму моря и любовалась безмятежно плывущими по синему небу облаками. Ветер-бесстыдник разделял прозрачными пальцами пряди чёрных волос, гладил бархат кожи и бросался с объятиями, подталкивал в сторону благоухающего цветочного луга: «Полежи на нём. Отдохни и забудься. А я буду рядом… Я буду рядом», ― приговаривал он шелестом травы. Заворожённая его речами Микаса сошла с тропы и бросилась в омут цветов.