Страница 92 из 111
В кухню вошла Харуми, остановилась подле дочери и тоже поглядела в окно.
― Ответь мне, мама, ты в самом деле хочешь пустить обратно эту свинью? В самом деле хочешь продолжать гнить с ним? Мне плевать, что я поступаю неправильно, плевать, что якобы вмешиваюсь в вашу жизнь. Я хочу отомстить за себя, хочу, чтоб он убрался с глаз моих подальше. И признайся, что в глубине души ты тоже жаждешь этого. Тянешь убогую лямку привычки, но так ведь не может продолжаться до бесконечности. Поэтому ответь мне честно.
Харуми тяжело вздохнула и опустилась на табурет. Впервые за долгое время охваченная сомнениями она не могла подобрать правильных слов, не могла разобраться в собственных чувствах.
― Да видишь, детка, я и впрямь живу привычками. Я слабая и бесталанная. Придумала себе единственную гордость ― быть послушной и верной женой.
― Послушной? Ты не собака на привязи, мам. И уж тем более не бесталанная! Слабая ― не без этого. Но ты когда-то была сильной, а слабость ― просто твой выбор. Только и всего.
― Я боялась остаться одна, боялась нового. Боялась, что хороший мужчина разглядит во мне что-то скверное…
― Ты поэтому и дядю Мишеля бросила. Я такая же идиотка ― вся в тебя. Но мы с тобой не будем ставить на себе крест, вдвоём со всем справимся, слышишь? И больше никогда не будем выбирать неправильных мужчин. — Она накрыла ладонью руку матери. — Кстати, пока мы с Вадимом подавали на развод, я нашла себе работу: помнишь, дядя Мишель водил нас в галерею современного искусства «Золотой сад»?
— Правда? Такое место хорошее… По крайней мере, туда частенько захаживают люди при деньгах.
— Честно говоря, я и сама не верила, что меня возьмут. Думала, кому я там нужна? Без опыта да ещё и студентка. Но я наступила на горло сомнениям и запросила у своего декана рекомендательное письмо. Владельцу галереи оно понравилось, и он взял меня на испытательный срок. Уже отработала две смены: буду сама оплачивать себе психотерапевта, — с гордостью и толикой иронии подытожила она.
— Мика, это же чудесная новость! — обрадовалась Харуми, утирая слёзы. ― Но всё-таки нехорошо ты с Бруно… Могли бы сейчас все вместе порадоваться… Как он теперь один да без жилья?
― Не надо о нём переживать. Небось, к кому-нибудь из дружков смотался перекантоваться. А жильё ― пусть забирает нашу старую халупу, всё равно стоит бесхозная; никто в этом сарае жить не будет, а ему в самый раз.
― Ох, я сегодня буду плохо спать… ― запричитала Харуми с чувством вины.
― Я сейчас налью тебе успокоительного ― заснёшь как младенец, ― без эмоций отозвалась Микаса и взяла из настенного шкафчика невысокий стакан.
Несмотря на беспокойство, Харуми действительно быстро уснула, едва на улице стемнело.
Ветер снаружи продолжал безжалостно трепать деревья, воздух сделался свежим и густо наполненным ароматами трав. Микаса открыла в своей спальне окно и любовалась буйством стихии, вселявшей в её сердце мятежный восторг освобождения. Она разделась целиком и легла на одеяло. Её губы изогнула чертовская ухмылка, а сердце затрепыхалось от счастья. Голодные руки стали блуждать по телу, а в мысли бессовестно врывались запертые когда-то на замок фантазии: Микаса позволила выбраться им всем — нелепым, гротескным, очаровательным, развратным и немыслимым! Она смело двигала бёдрами навстречу наслаждению и кричала. Шестнадцатилетняя девчушка, боявшаяся мечты о покинутом ею мальчике и затыкавшая себе рот в разгар утех с самой собой, глазела на неё из противоположного угла спальни чернильными блестящими зрачками. Сломанная, поруганная куколка — униженная крошка, страшившаяся собственного взросления.
― Смотри, как это делается, глупая! ― решительно сказала призраку своей растоптанной юности Микаса. ― Смотри и заруби на носу: я не стану завтра хорошей и не перестану думать о нём. И послезавтра не перестану. Никогда! Никогда!
Микаса углубила ласки, вперив полубезумный взгляд в потолок: она могла сорвать с него любой сладкий образ и сделать своим. Ей не было стыдно. Не было горько. И она продолжала захлёбываться громкими стонами, зовя своего Эрена. Он опустился на постель рядом с ней ― неловкий лохматый мальчуган с испачканными садовой грязью руками, нежный и чуткий первый любовник, горячий и смешной мужчина её мечты ― родственная душа, надежда и свобода. Она звала его и задыхалась от слёз и блаженства. От любви к себе и прощения. Изнасилованное запретами и ложью тело содрогалось от интенсивных движений ловких рук. Микаса дарила себе Эрена с трепетом и заботой, с похотью и чистотой. Ещё и ещё.
Несколько раз скользнула пятками по одеялу, вжалась затылком в подушку, отпустив последний протяжный всхлип, утёрла слёзы и приложила к груди кулачок. Она рассмеялась в лицо своим страхам. Микаса больше не пряталась от себя.
«Никакой ты мне не самый лучший друг. Ты всё-всё на этом белом свете!»
Микаса твёрдо решила: сначала необходимо вернуть себе почву под ногами, справиться с душевными травмами и уж только потом снова врываться в жизнь Эрена. Она не собиралась обременять его своими проблемами и боялась, что вновь может всё разрушить из-за неразрешённых внутренних конфликтов.
Её психотерапевтом стала жизнерадостная молодая специалистка, всегда собранная и лёгкая в общении. Первые сеансы давались тяжёло, и приходилось углубляться в истоки детской боли: незажившую сердечную рану из-за смерти отца, чувство отверженности отчимом, вину за все проблемы в семье. Микаса пролила бессчётное количество слёз и временами даже намеревалась закрыться обратно, прервав терапию, но всякий раз преодолевала чудовищные страдания и пыталась разобраться в своих переживаниях под чутким наблюдением.
Первую неделю она приходила на терапию каждый вечер, и как только появились ранние успехи, график посещения стал менее плотным. Ей назначили препараты, и самочувствие Микасы значительно улучшилось. Она делилась с доктором тем, как продвигается её испытательный срок на работе, позитивным сдвигом в отношениях с матерью и главным образом налаживанием дружеских связей.
По совету специалистки, она старалась уделять достаточное внимание общению с подругами — заполняла пробел, образовавшийся в младшей школе из-за того, что над ней издевались сверстницы. Времяпрепровождение в женской компании, поначалу приносившее толику неловкости, постепенно обернулось интересным открытием — есть вещи, которые не обсудишь с Армином. Особенное удовольствие и комфорт ей дарили встречи с Сашей, поскольку Блаус была ей ближе прочих подруг ещё со школьных времён. В начале июля Микаса даже успела завязать приятельство с коллегой из галереи, с которой работала посменно. На прежнюю хандру у неё буквально не оставалось времени. Незнакомая, полная сомнений и поисков жизнь распахнула милосердные широкие объятия, вцепилась крепко и не собиралась отпускать. Микаса стала забывать и тоску по Эрену. «На него у меня тоже не осталось времени?» — вопрошала она себя в свободные минуты.
К тому же в доме уже вторую неделю гостил дядя Леви с супругой, что приносило Микасе радость и чувство защищённости. В отличие от матери, которая в силу заскорузлости убеждений не особенно понимала надобность психотерапии, на Леви стремления племянницы подействовали воодушевляюще. Он частенько интересовался тем, как проходит лечение и ненавязчиво обсуждал по вечерам с ней результаты.
Микасе казалось, что всё идёт гладко, пока на терапии не пришло время подробно обсудить роль Эрена в её жизни. Даже говоря открыто, она не могла перестать вкладывать в каждое слово стыд и отвращение к себе, описывала свои чувства пространными фразами и испытывала тревогу, когда в ответ слышала: «ты идеализируешь его из-за чувства вины», «если Эрен решил, что ты его достойна, значит, так и есть ― он сам выбрал тебя», «ты манипулировала им», «ты не виновата в том, что ставила собственные потребности превыше Эрена», «судя по твоим словам, он не давал повода усомниться в своей искренности: ты демонизировала в нём возможность подвоха из-за травмирующего опыта общения с другими мужчинами». В попытке разобраться психотерапевт не могла ухватиться за определённость в словах своей пациентки. И чем больше обтекаемых формулировок подбрасывала Микаса, тем становилось сложнее.