Страница 51 из 79
Период, при котором по империи прокатились известия о возвращении принца для военной кампании нельзя назвать удачным. Часть армии была почти отрезана от остального войска и от империи на территории противника — так называемое бутылочное горло, которое активно подвергалось атакам с обоих сторон. Если бы эта последняя ниточка была перерезана, то тысячи солдат и часть командования были бы лишены продовольствия и поставок оружия. Они бы были обречены.
В такой ситуации побег кронпринца, а другим словом это не назвать, вызвал в сердцах каждого гражданина империи возмущение и недовольство. Рейтинги Филиппа в народе возросли. Никто конечно, здесь, как при выборах, статистику не ведет, но я могу прикинуть.
Императрица такого явно не ожидала. Но кто в ее глазах простолюдины? Дворянство же решение принца встретило равнодушием. Сами не гнушались пользоваться привилегиями и собственную жизнь ценили и ставили выше остальных. А те, кто еще поддерживал официального наследника, воспряли, наконец, духом.
Не обманывалась я и причиной скорого дезертирства первого высочества. Болезнь и ранение, не смешите меня, кто бы позволил ранить принца? С него, небось, пылинки сдували и охраняли как самое ценное сокровище империи!
Игры кончились, юношеские забавы и дружеские привязанности остались в прошлом. Близилась настоящая схватка за трон. Императрица-мать устала каждый день собственными глазами видеть, чего смог за три года достигнуть бастард: император тяготел в сторону второго сына, но преемником его сделать не мог — страна находилась в состоянии войны, вопросы правопреемства не могли решаться в отсутствии наследника, которому не было дано и шанса побороться за статус будущего монарха.
Но почему Джеймс не вернулся? Неужели так боится свадьбы с неугодной невестой, что готов постоянно подвергаться риску погибнуть?
Если я на его счет не ошиблась, то дело было в другом.
Но ведь он сам писал, если память мне не изменяет — письма его я не сохранила и ответ отправила на обороте адресованного мне же послания — что страшиться будущего и неизвестности, и даже прощался со мной…
Я думала, что он опасается смерти и при первой возможности постарается отмотать все обратно и вернуться, статус и связи ему такое позволяли и никто, особенно когда бежал сам принц, не посмеет и упрека озвучить в его сторону.
Я ошибалась. Было что-то, чего Джеймс боялся больше собственной смерти.
Три года. Прошло три года! Я не знала его и тогда, и не знаю сейчас, но одно мне очевидно: он уже не тот человек, который гордо скакал прочь, когда я на крыльце поместья смотрела ему в след. То был день нашей последней встречи…
— Держись! Черт тебя возьми, держись! Лука! Я твой капитан, исполнять приказ! — трясу парнишку за плечи, но его взгляд направлен поверх моего плеча, на мрачное чужое небо.
— Капитан… — слабо произносят его губы, не в силах выдавить и звука.
— Да! Молодец, молодец, рядовой. Это я, твой капитан. Тебч задело, совсем немного. Но ничего, мы тебя подлатаем, подлечим, вернешься к своей… как ее звали?
— Зарианне…
— Да! Да! Вернешься к Зарианне, поженитесь, нарожаете детишек, мы с тобой еще внука твоего женим, на свадьбе тосты будем говорить и пить а счастье молодых, ты держись, хорошо?!
— Да…
Лука бледнел на глазах.
Черт, черт, черт. Это плохо, очень плохо. Я давил ему на живот, но кровь продолжала толчками покидать его тело. Проклятье! Я не могу потерять еще одного, нет!
Поднял глаза, в поисках кого-то, кого бы можно было послать за помощью и лекарем. Дым от горящей сухой прошлогодней травы поднимался в небо.
Алгаменцы отступали. Да, катитесь в ту клоаку, из которой вылезли. Напали ночью, зашли с тыла. На войне все средства хороши, но такая низость не склоняла мое отношение к сопернику к лучшему.
— Лука! Лука! — рядом упал на колени Джен, протягивая руки, но не смея коснуться товарища.
— Приведи лекаря! Немедленно!
— Лука… — у Джена дрожали пальцы, он меня словно и не слышал.
— Джен! Мать твою, быстро встал и притащил лекаря! Исполнять!
— Так точно! — солдат вскочил на ноги и ринулся прочь.
Я вздохнул, не разжимая рук и не ослабляя давление на ране Луки. Джен притащил лекаря через пять минут, которые казались для меня вечностью. Кровь остановилась, рана уже не выглядела такой жуткой. Лука вздохнул и прикрыл глаза. Он будет жить.
Я похлопал уставшего доктора по плечу и покинул фельдшерский шатер, где теперь все койки были заняты ранеными.
Три года! Долгих три года я вдали от дома, от страны, что вырастила меня и воспитала. Раньше прожигал молодость в увеселениях, теперь трачу жизнь на эту бесполезную бесконечную битву.
К вечеру подсчитали потери, перенесли и похоронили живых еще вчера сослуживцев и разбрелись каждый кто куда, желая остаться наедине со своими мыслями и вознести богам молитвы за упокой ушедших навечно душ в тишине.
Я ушел к себе в палатку. Делящий ее со мной Картер не был на месте, оно и к лучшему. Его младший брат умер на моих руках на прошлой неделе. Пусть он и говорил, что вины моей в этом нет, я знал, что стал для соседа живым напоминанием о его гибели, и это знание лишь сильнее давило грузом на свежую от потери Дилана рану.
Если бы я мог, если бы увидел, подоспел вовремя… сколько раз я бередил себе душу этими бессмысленными словами бесконечного сожаления. Но их уже не вернуть. Дилан и остальные больше не с нами. Но ради живых, ради солдат, что доверились мне я не могу отступить.
На это поле смерти я осознал, что жизнь человека бесценна и в то же время не стоит ничего. Я убиваю врага, потому что подчиняюсь приказу и отдаю долг родине, я оплакиваю убитого товарища, проклиная забравшего его жизнь… Везде хаос, везде суета.
Но тяжелее всего быть в тишине, погружаясь в собственные мысли.
Сажусь на кровать и пустым взглядом гипнотизирую кувшин на столе. Рука непроизвольно тянется к карману на груди. Она проделывала подобное бессчетное число раз, что этот жест уже давно не вызывает ни у кого вопросов.
Потертый и чудом уцелевший кусок бумаги. Одна сторона исписана ровным почерком, но мне интересны несколько слов на ее обороте, написанные коряво женской рукой.
Ничто не вечно, Джеймс, говорю сам себе. И плохое, и хорошее, все когда-нибудь кончается. Конец — это такая же часть пути. Естественная и неотвратимая. Провожу шершавым пальцем по строкам, выведенным Флоренс чернилами на листе.
О чем она думала, когда писала эти слова? Что волнует ее мысли сейчас?
В череде непостоянных, переменчивых дней моей жизни островками спокойствия и стабильности мне казались отец и невеста. Оба были теми людьми, которые не были способны на глубокие перемены.
И оба они стоило с тех пор, как я попал на фронт, вел себя странно. Отец сначала писал, и мы даже пришли к пониманию насчет неразумности нашей с Флоренс Винтер свадьбы, затем писать перестал. Я подумал страшное, но спустя несколько месяцев затишья от него пришло известие.
В новом послании он, всегда горделиво бьющий себя в грудь, восхваляя знатность и древность нашего рода, вдруг посетовал, что едва ли мы моем сравниться с герцогами или коронованной династией. С чего это — понять не могу до сих пор. В конце была приписка, что он будет тянуть время, и чтобы я поскорее закончил войну и возвращался — словно это зависело от меня — о расторжении помолвки он снова не желал слышать и слова, обвиняя в том, что, если он так поступит, я потом сам пожалею.
А еще грозился, что отыграется на мне за свои унижения. О них я тоже ничего не понял. Какие унижения? Кто вообще посмел унизить графа?
Подозревал, что у моего старика начался маразм. Иначе как объяснить, что сначала он говорил одно, потом вдруг совершенно противоположное? И к чему эти размышления о знатности и могуществе нашего рода, и сравнения с короной? Неужто Гидеон и императрица взялись за отца. Но это невозможно, от него им нет никакого толку, и принц обещал не трогать мою семью. Хотя, горько усмехнулся, чего стоят его обещания…