Классная дама

— Вы гуляете на улице? Сегодня должно быть солнце. — Я не знала, но никто не обвинит меня, если я не угадаю с прогнозом погоды. Я просто хочу увидеть детей, а не призраков. — После обеда мы обязательно выйдем на улицу, и я научу вас играть. Хотите?

Раздалось несколько робких «да», но мне показалось, что это лишь потому, что девочки не хотели меня огорчать. Я предлагала им нечто немыслимое. Кое-как справившись с лентой и отметив, что мне еще тренироваться и тренироваться — коса получилась кургузая — я завязала бант и отпустила девочку.

Те, кто успели одеться и заправить кровать, вытянулись у стены и ждали. Софья напомнила — я должна подойти и оценить, насколько они хороши этим утром. Я покачала головой — от того, что на кровати останется пара складочек, мир не рухнет. И крыша академии тоже. 

— Я хочу вам сказать кое-что, послушайте, — кусая губы, выдавила я, когда большинство девочек уже замерли и смотрели на меня, недоумевая, почему я не трогаюсь с места. — Вы уже взрослые… вы еще дети, но выросли уже достаточно, чтобы без моей подсказки понять, все ли с вами в порядке. Руки, одежда, косы и все остальное. Посмотрите на себя и друг на друга — все хорошо?

Девочки послушно закрутили головами. Некоторые заулыбались, Алмазова наклонилась и подтянула чулок.

— Ну вот и отлично. На будущее, если кто-то заметит, что можно что-то подправить, скажите… не мне, а той, у кого одежда или прическа будут неряшливы. Скажите на ушко, не привлекая чужого внимания. И все. А теперь на молитву. 

В дортуаре было прохладно, если не холодно, но я взмокла. Я не помнила, чтобы так волновалась за всю свою жизнь, даже когда первый раз оказалась в суде. Там было не так и страшно — судья, которому наплевать, что у тебя за проблема, главное, чтобы имелись полномочия и документы, и оппонент, которому ты тоже не враг, потому что это просто его работа. Воспитывать детей во сто крат сложнее. По спине бежала капля пота, а в горле пересохло и свело ноги, будто я бежала без разминки километр.

Девочки выходили в коридор, я, понадеявшись, что Софья подскажет, где проходит утреннее бдение, воспользовалась моментом и заглянула в туалетную комнату. Она была общая, для каждого дортуара своя, и меня не впечатлила, но и не ужаснула. Мало чем отличалась от школьного туалета моего детства, разве что вода в унитазах не журчала беспрестанно, значит, по крайней мере те, кто следил за коммуникациями, работать умели. Я открыла кран, под невеселый смешок Софьи убедилась, что вода идет еле теплая, с тоской посмотрела на висящие на крючках общие полотенца.

Мои обязанности начинали меня тяготить, а ведь я даже не приступила к ним как полагалось. Но если что-то менять, с чего начать? Не академия, а Тришкин кафтан, куда ни плюнь, везде дыры и полная задница. Закрыв кран, я поторопилась нагнать девочек. Мне не нравилась мысль надолго оставлять их одних, поскольку вокруг вилось много коршунов, и несмотря на уверения Каролины Францевны, что вмешательство в воспитание чужого класса не поощряется, я не сомневалась, что дамы, не имея возможности отыграться на мне, попытаются сорвать зло на моих девочках.

Я нависала над малышками как наседка, недобро зыркая по сторонам. Надежда была на то, что слухи уже расползлись и вся академия, кроме начальницы, в курсе, как я могу заступиться, будь против меня даже такая корпулентная особа, как Окольная. Мы неторопливо спускались вниз, в подвал, что меня удивляло, а Софью — ни капли, и лица у всех классных дам, попавшихся мне, были умиротворенными и благостными. Притворное, конечно, но благонравное зрелище.

Лестница была узкой, своды низкими — если бы я расставила руки, могла бы коснуться стен, а если бы подняла их, то потолка — и крутой. С коротких полосок на потолке, похожих на люминесцентные лампы, но, разумеется, это были не они, лился слабый свет, снизу тянуло сладковатым запахом и елью. Стараясь не споткнуться, я сосредоточилась на собственных шагах и опомнилась только тогда, когда кто-то — а, старуха Ядвига! — сердито сунул мне в руки тонкую книжицу. Я осмотрелась — эти книжицы лежали на столиках возле входа, и воспитанницы чинно брали их и проходили в зал, вот, значит, что имелось в виду — посмотреть, чтобы молились, а не досыпали. Ладно.

Почему молитвенное помещение было подземным, я вопросом не задавалась. Софья знала, но ей было безразлично, а я не допытывалась. Девочки встали по трое в ряд, друг за другом, по классам, я поняла, что количество учениц в академии ограничено размерами храма: довольно тесно, хотя впереди, там, где в моем мире находился алтарь, оставалось огороженное белыми лентами пространство. Не было никакого намека на религиозную атрибутику. Собственно, вообще ничего не было, что сказало бы мне, что это храм, только увитые лентами ветки ели по стенам, разноцветные полотна ткани там, где веток не было — без рисунков, пастельных цветов, и выложенные квадратами те же светящиеся полоски на стене перед нами. Там же, у стены, стоял и священник, который, видя, что все собрались, поднял руку, а потом опустил и открыл свою книжку. Все сделали то же самое, и я постаралась не отставать.

Мне полагалось читать текст и одновременно следить за девочками. Я бездумно перелистывала страницы ровно тогда, когда это делали все вокруг, и косилась на классных дам. Полная тишина, только священник периодически ударял по висящей рядом с ним металлической трубочке металлическим жезлом, и раздавался мелодичный звон. На десятом ударе я поняла, что больше не вынесу. Я скончаюсь от духоты и скуки.

— Долго еще? — безнадежно спросила я Софью, а она так же уныло посоветовала мне оценить, сколько страниц в книжке осталось. 

Я выжила. И пока поднималась наверх, и пока хлопала глазами, привыкая к нормальному освещению, в голове все еще звенела трубочка. Похоже, мы убили чуть ли не час, и если бы я хоть что-то прочитала в книжке. Во-первых, было темно для того, чтобы вчитываться — нет, разобрать текст возможно, но не полезно для зрения, во-вторых, мне просто лень.

— Я тебя ненавижу, — простонала я, имея в виду Ветлицкого, и чуть не споткнулась на ровном месте, услышав от Софьи:

— Я тоже.

Глава одиннадцатая

Мне понадобилась бесконечная секунда, чтобы догадаться: Софья тоже подразумевает Ветлицкого. Не меня.

— Стоп, козочка, у меня есть причина для ненависти, — безапелляционно объявила я. — А у тебя ее нет. Я не готова ежедневно терять час своей — нашей — жизни в подвале. У меня от нехватки воздуха болит голова, это раз, два — мы с тобой осведомлены, в каком аду очутились, а Ветлицкий, без сомнения, полагает, что здесь рай земной, об обратном он логично ни сном и ни духом, но я должна на кого-то слить агрессию? Не на Ягу же? 

Софья хихикнула. Девочка читала мои мысли, даже то, что я напрямую ей не озвучила: что сама Софья привыкла к ежедневным молитвам и относится к ним так же, как житель мегаполиса — к двум часам в дороге от дома до работы, а житель села — к тому, что автобус до райцентра ходит два раза в сутки. И что нам лучше жить в академии, чем в доходном доме кузины, потому что здесь тепло, кормят и не норовят плюнуть в спину. Погорячилась, в спину запросто, но хоть не в лицо. И что Софье здорово, для меня смерть. Разница мировоззрений.

— Яга никуда не денется. Только не говори, что считаешь все, что происходит с воспитанницами, нормальным. Хотя… Не хочешь — не отвечай.

Софья действительно отстранилась — то ли впервые в жизни задумалась, что обращение с девочками изуверское, то ли искренне не понимала, что не так, она же выросла, все в порядке, но в спор она ввязываться не хотела. Жаль, я бы послушала ее доводы: идти к начальнице сейчас, идти после или все, что я вижу и слышу, взять и разумно приберечь. Для шантажа, для подкупа, для того, чтобы я пусть ненамного и ненадолго, но стала сильнее своих противников и того, кого я должна найти. Все, что у меня припрятано в рукаве, каждый чужой просчет, каждый проступок, это возможность заставить кого-то что-то сказать или не говорить, что-то сделать или не делать. Я не забывала, зачем я здесь. Кто-то из тех, кто окружает меня, заговорщик и потенциальный убийца. Кто-то, кого не назвали в письме…