Гать. Задержание

— С ней, шельмой, — довольно сказал Дорохов, закуривая папиросу. — Справно работает по зайцам, верхним чутьем ведет, только успевай оглядываться. Я сам-то не ходок, места покажу и домой иду, а охотники ее работой довольны… Варвара, самовар готов, неси его, а то гостю пора уж и чайку испить.

— Несу, Василий. — Женщина вынесла из кухоньки поющий самовар и поставила на медный поднос. Она успела переодеться. Домашней вязки кофта и стоящий колом на голове накрахмаленный ситцевый платок сделали ее моложе. Она не спеша достала из фанерного платяного шкафа три чашки с блюдцами, чайные ложки, нож с выщербленной костяной ручкой, потом принесла баночку с темным липовым медом.

— Отведайте медку, гостюшка, — чуть нараспев произнесла она, — летом Василий, почитай, с ведро меду накачал… Душистый…

— Спасибо, — Андрей достал из рюкзака коробку конфет, — а это вам, Варвара… простите, не знаю, как по отчеству.

— Михеевна, — произнесла женщина и улыбнулась. — Вы кушайте, кушайте.

Чай пили долго. Андрей, привыкший все делать быстро, сначала никак не мог приноровиться к неторопливому темпу: он быстро выпивал свою чашку и деликатно ставил на стол. Варвара Михеевна тут же ее наполняла и пододвигала к Андрею. Делала она это не торопясь. Ставила чашку на поднос и плескала заварки из маленького чайника, потом пододвигала ее под блестящий краник самовара. В чашку лилась тонкая струйка кипятка, от которой поднималось вверх облачко пара.

От нескольких выпитых чашек чая Андрею стало жарко, потянуло на сои, и он, незаметно борясь с самим собой, несколько раз повел плечами, стараясь разогнать сонливость, Варвара Михеевна, выпив чай, ушла на кухню готовить еду собакам. Дорохов, разомлевший и покрасневший, откинулся на лавке к стене и закурил.

— На вечернюю зорьку пойдете, Андрей Петрович? — вдруг глухо спросил он и тут же продолжил: — Али вы по другому делу приехали?

— Обязательно пойду, — ответил Андрей, словно не расслышав конец фразы. — Посижу немного и двинусь…

— Я с вами… Сперва места покажу, где вставать надо. Вечером выводки с большой воды на болоте в садки летят. А вы чего-то без собаки, Андрей Петрович?

— Да никак не заведу. — Андрей сокрушенно покачал головой, взглянул на часы и встал. Надел куртку, опоясался патронташем. Взглянул на Дорохова. — Тронемся, Василий Егорович?

— Пора.

Они вышли из избы. За воротами закурили и переглянулись, словно продолжая разговор, но не обронили ни слова, а молча тронулись по узкой тропе к густым зарослям ельника. Дорохов шел, припадая на правую ногу, но быстро, неуловимым движением всего тела перенося тяжесть с ноги на ногу, и от этого казалось, что он то и дело старается повернуться к тропе боком, словно не хочет терять из виду Андрея. Тропа извивалась между невысокими елями. Воздух был наполнен ядреным запахом хвои и гнилым духом близкого болота.

Тропинка вывела их на длинную прогалину, противоположный конец которой обрывался над болотом. Заходящее солнце позолотило листву, засыпавшую прогалину. Справа, почти спрятавшись в тени пяти берез, возвышались несколько холмиков правильной формы. Андрей, присмотревшись, заметил, что над каждой стоит деревянная пирамидка со звездочкой, и невольно замедлил шаг. Оглянулся на Дорохова. Тот стоял на тропинке, потягивая из кулака папиросу, и как-то настороженно посматривал на Кудряшова.

— Это могилы ребят из партизанского отряда… — вдруг глухо промолвил он и отвернулся. — Как я их тогда похоронил, так и лежат до сих пор…

Андрей сделал несколько шагов и остановился перед первой могилой. Заботливо выложенный дерном могильный холмик, крашенная масляной краской пирамида с металлической звездочкой. На пирамиде бронзовой краской выведено: «Смолягин Тимофей Прокопьевич. Родился 3.9.1911 г. Погиб в бою с фашистскими захватчиками 22.10.1942 г.».

Андрей, стараясь скрыть волнение, несколько раз негромко кашлянул. Медленно обошел ряд могил: Попов… Дерюгин… Незванцев… Хромов… Рыжиков…

С болота на поляну тянуло сыростью. Кисея тумана, как дымка, зависла над черной с редкими кустиками камыша водой. Тихо шелестела листва под болотными сапогами, и хотелось курить, но он поглубже засунул руки в карманы, еще раз прошелся вдоль ряда холмиков, не в силах оторвать взгляд от солдатского строя могил.

«Все двадцать второго октября, — думал Андрей, скользя взглядом по фамилиям, — как один…»

Он оглянулся. Дорохов стоял все на том же месте: на краю поляны, рядом с тропинкой. Тень от ели падала ему на лицо, и его выражение было непонятно. Только ссутулился он еще больше да затяжки папиросы стали длинней и яростней. Андрей молча подошел к нему.

— Василий Егорович, расскажите мне, как вы нашли их…

— Через неделю… — хмуро начал Дорохов, то и дело останавливаясь, чтобы затянуться папиросой, — я опять на болото пошел. Добрался до одного острова, я в тот раз не сумел побывать на нем, там все побито… дерева целого и того нет… рацию разбитую нашел… Тряпки какие-то, гильз стреляных полно… Пошел я по гати, смотрю: след направо ведет, к плешакам… Тут я и увидел ребят… Всплыли они… около противоположного берега… Видно, уходили, да нарвались на засаду на той стороне, вот их всех и положили фашисты, а тела забрать побоялись — топь там… А Тимофея и еще двоих на острове в землянке нашел. Перетащил я их по одному на эту полянку и захоронил аккурат под березами… А могилки-то сработал уж после того, как наши пришли…

Дорохов секунду всматривался в лицо Андрея, словно старался найти ответ на какой-то мучивший его вопрос, потом повернулся и, хромая, отправился по тропинке дальше. Кудряшов пошел следом. Минут через пятнадцать открылась небольшая заводь, по которой плавала потемневшая плоскодонка, привязанная веревкой за куст.

— Ты, Андрей Петрович, проходи на нос, а я на правиле сяду, — буркнул Дорохов, снимая ружье и кладя его в лодку.

Кудряшов, балансируя, неловко прошел на нос и сел спиной к Дорохову. Положил ружье на колени. Лодка слегка качнулась и плавно, без единого всплеска, пошла по воде. Тупой, облитый смолой нос раздвигал ряску, и за лодкой тянулся широкий след с кругами от весла, которым беззвучно работал Василий Егорович.

— А может, Василий Егорович, на тот остров заглянем? — не оборачиваясь, спросил Андрей. — На суше-то стрелять удобней…

— Чего же нельзя, знамо дело, можно, — согласился после некоторого молчания Дорохов и, чуть заметно повернув весло, направил лодку в протоку.

Протока с каждым метром все больше сужалась, и сухие камышинки с хрустом чиркали по бортам лодки. Еще несколько взмахов весла, и лодка встала. Андрей посмотрел в воду и увидел, что дно всего в нескольких сантиметрах от поверхности воды. Он вопросительно посмотрел на Дорохова.

— Придется тебе лодку тащить, — смущенно произнес Дорохов. — Я со своей ногой не пройду… Ты сапоги подтяни, а то тут хотя и неглубоко, а тины по уши… Ты тащи, а я подмогну.

Кудряшов подтянул болотные сапоги и осторожно перешагнул через борт лодки. Нога ушла в воду почти до колена. Он подождал, а потом перенес и вторую ногу. Намотал на запястье веревку и, раздвигая левой рукой камыши, пошел вперед. Идти было трудно. Лодка подминала под днище сухой камыш и еле двигалась. Дорохов помогал как мог. Он вытягивался вперед и, прихватывая руками пучки стеблей, с силой подтягивал лодку вперед. Так двигались они долго. Наконец, когда совсем измученный Андрей хотел уже остановиться и перекурить, камыши перед ними расступились и показался невысокий остров. И хотя до самого острова тянулась чистая вода, Андрей садиться в лодку не стал, а, бросив веревку, быстро зашагал к берегу.

Остров был небольшой. Узкий и длинный, он походил на челнок и над водой возвышался всего метра на два. Может быть, поэтому его и не было видно с берега: высокие камыши загораживали его. Кудряшов медленно обошел остров, стараясь представить себе, как тут жили партизаны. На самой высокой точке он остановился и посмотрел вокруг: всюду качались лишь коричневые палочки камышинок, и только с той стороны, откуда пришли они, сквозь камыши тянулась длинная и извилистая просека.