Две любви Саныча

Проем ворот в гараже потемнел. Это подтянулись опоздавшие, Вова Брагин с Валеркой Жиловым. Быстро приняли свои штрафные, потом повторили с нами.

– Жарко, – сказал Вова, стягивая рубашку.

Под рубашкой он был округлый и гладкий, как афишная тумба. На розовой коже светились бисерные дорожки пота. Валерка Жилов был потемней и пообвислей, но с волчьими узлами мускулов, с выпуклой разинской грудью и видимой арматурой костей.

Повесили над порогом старый халат – защиту от солнца. Напитки опустили в подгреб, в холодок. Сами истекали потом, но пили в обычном темпе – спринтерском.

– Слышал, погуляли вы хорошо? – спросил меня Валерка, косясь лукаво на Саныча.

Саныч, тоже полуголый, сидел отрешенно, пока не принимая участия в разговоре. На левой стороне его груди голубел поросший рыжеватым волосом Ленин – память о местах не столько отдаленных. На шее болталось разрубленное сердечко, из кулака свисали четки. Памятник сам себе. Ведь так и будет молчать. А мне за него отдувайся.

– Хорошо, – ответил я.

– Бабы были?

– Были.

– Нормальные?

– Я не помню…

Валерка засмеялся.

Вова был серьезен: он слушал внимательно. Ходок, почти легендарный, он ревниво относился к чужим успехам в этой волнующей области.

– Саныч говорит, – вкрадчиво продолжал Валерка, – ему хорошая досталась. Аня зовут…

Я сделал паузу, посмотрел на Саныча.

Тот о пощаде не молил, но в заломе его бровей появилось выражение такой обреченности, что у меня сжалось сердце. Все ясно. Расписал свои подвиги, и меня не предупредил. Метил в Казановы, но одно мое слово может превратить его в посмешище. Я думал оправдать его перед высоким судилищем тем, что когда-то она была несомненно очень хороша, да и сейчас ничего, если сблизи не смотреть… Но понял, что должен сказать только чистую правду. Иначе Санычу несдобровать.

– Да, Аня, – кивнул я.

– Красивая? – затаив дыхание, с наигранным деревенским простодушием спросил Валерка.

– Очень красивая, – ответил я твердо. – Просто супер!

Все выдохнули. У Саныча медленно, как рога автокрана, поднялись и отвердели плечи. Он потянулся за бутылкой – наливать за избавление. Кроме меня, этого никто не заметил. А я что, я друг, это моя работа. К тому же сам закрутил всю эту историю.

Но дело было сделано. Аня была не из здешнего района, проверить показания Саныча – и теперь мои – никто не мог. Так что его репутация была спасена, и можно было пить спокойно.

– В кабаке водка дорого стоит? – спросил Валерка чуть позже.

– Ну да…. – заговорил было я.

– Нуда хуже, чем короста! – веско перебил меня Вова, вздернув жезл указательного пальца.

У мести существует множество вариантов.

Вова отлично понимал, что прорыв Саныча совершен на моих плечах. И мгновенно со мной посчитался, подцепив на вилы одной из самых любимых здесь сентенций-назидалок.

Я только улыбнулся в ответ: этим меня не проймешь. Из подросткового возраста я давно вышел.

Саныч разливал водку и был выше всей этой суеты. Валерка незаметно следил за наполнением рюмок и в тонкости взаиморасчетов вникнуть не успел.

Вова примолк – до следующего раза. Бдительности он никогда не терял. Правильный он был мужик, и дерьма в нем было соразмерно всему остальному: изрядно.

Уже немного погодя я заметил, что Саныч сегодня пьет как-то кособоко. То недопьет, то пропустит – фокус, доселе невиданный.

– Ты чего это? – спросил я его тихонько.

– К Ане вечером иду.

Он говорил громко – пусть и другие слышат.

– Так наоборот, надо принять побольше, – заметил я. – Эффект длиньше…

Саныч притворно вздохнул:

– Она не любит, чтобы пьяный приходил.

– Культурная? – вмешался Валерка.

Жена Валерки, увядающая блондинка с полем боя на месте былой красы, была крикливая матерщинница – как и все почти жены посетителей гаража. В цеху, где она работала, иначе свои мысли не выражали. А Аня, насколько я помнил, изъяснялась на языке ведущих ток-шоу телезвезд. Так что и здесь Саныч имел повод приподняться над средой.

Он не удостоил Валерку ответом и молча закурил.

– Она где работает? – поинтересовался Вова, заметно размякший от выпитого.

– В банке, – уронил Саныч.

– У-у… – протянул Валерка.

Победа, как писали в советских учебниках истории, была полной и окончательной.

В этот день долго заседать в гараже Саныч не позволил. Ему надо было готовиться к встрече. Потому часов в семь он выгнал всех и, не провожая меня на остановку, где мы обычно устраивали перекур «на дорожку», умчался домой.

Дома он времени не терял (все это он мне потом подробно рассказывал).

Алька, распухшая и вся ушедшая в свой живот, что-то ела на кухне, среди вороха немытой посуды. Саныч на посуду не обратил внимания. Он сразу двинулся в ванную.

Там он разделся до трусов и придирчиво себя оглядел.

Потрогал голову. С виду она была в порядке, но под пальцами уже ощупывалась свежая плюшевая ость.

Так, это убрать! Он хотел быть безукоризненным. Он сегодня не пил – те пара сотен граммов не в счет. Он ждал встречи и жил ожиданием встречи. И готовил себя к ней старательнее, чем к свадьбе.

Густо нашлепал на голову пены из баллончика, став похожим на младенца в чепчике. И осторожно, но ловко начал брить череп. Лезвие шуршало и похрустывало, голове становилось прохладно, пальцы шарили по затылку, по вискам, отыскивая колкие полянки, лезвие их безжалостно убирало. Вскоре чепчик исчез, появилось зеркальная медная гладь – то, что нужно.

Закончив с головой, он побрил лицо и нырнул под душ. В пять минут вымылся до хруста, безжалостно истеребив гениталии. Весь опшикался дезодорантом. Надел чистое белье и носки – специально выстирал вчера. И вышел, чтобы закончить туалет. Времени оставалось как раз на дорогу.

Алька наблюдала за ним из кухни со смесью одобрения и осуждения. Отца она любила, но в отсутствие матери невольно должна была блюсти и ее интересы. Сложное положение, и ей к тому же вот-вот рожать. И муж не радовал, но об этом позже.

– Куда ты? – спросила она, выдвинувшись из кухни и сутуловато опершись боком о косяк.

Саныч, надев светлые льняные брюки и такую же рубашку с коротким рукавом (вид, в котором, по замыслу, он должен был пойти в «Хуторок»), совал в карманы сигареты, зажигалку, деньги, носовой платок, жевательную резинку, мобильник.

– Куда надо, – с грубоватой лаской ответил он, кидая на себя последний взгляд в зеркало.

– Долго будешь? – поинтересовалась Алька.

Она уже обо всем догадалась – и кто бы не догадался? И Саныч знал, что она догадалась. Но ее осведомленность его вполне устраивала. Он знал, что матери она ничего не напишет. Пожалеет, да и ничего конкретного нет. Но его уважать станет сильнее, да. А это нужно было им обоим, ей даже больше, чем ему.

Он потерял лицо, когда его насильно оторвали от жены. Но Алька здесь ничем не могла ему помочь. Хоть и все понимала – сама взрослая женщина, пусть и двадцати с небольшим лет. Теперь же папа стал как папа, то есть, нормальный, уверенный в себе мужик. И она за него была рада. Осуждая, конечно, от имени матери. Такая вот семейная математика.

– Не знаю, – сказал Саныч, открывая дверь. – Долго.

Он кинул взгляд на дочку, секунду помедлил, как бы извиняясь перед ней этим своим промедлением, и вышел из квартиры.

На улице было хорошо. Дул теплый ветерок, тени стояли плотными шатрами, тротуары прокручивались под ногами, как беговые дорожки.

Всей дороги было десять минут. Перейти мост – и вот он, микрорайон.

Выйдя на мост, Саныч закурил, наполняясь ощущениями до отказа. Ветер пушистой метелкой щекотал голову, в паху набухало молодое волнение – жизнь! Ему казалось, он мог спрыгнуть с моста и побежать по воде, наискось реки, к дому, в котором жила она.

Но солидность – прежде всего. Перейдя мост, он не забыл сунуть в рот две мятные лепешки «Дирола». Первое: начисто заглушить запах спиртного. Второе: он просто хотел нравиться ей во всем.