Страница 425 из 426
— Скучала? — спросил я.
— Папа, я по тебе скучала.
— А почему так официально? «Папа, я по тебе скучала». Это что, тебя бабушка учила вести себя как истинная леди?
— Она меня заставляла сидеть прямо.
— О ужас.
— Все время.
— Даже в постели?
— Нет. И знаешь почему?
— Почему?
— Потому что это глупо.
— Глупо, — согласился я.
— Долго еще вы тут сюсюкать собираетесь? — Бубба возник ниоткуда. Учитывая, что ростом он был со стоящего на задних лапах небольшого носорога, я всегда поражался его таланту незаметно подкрадываться.
— Где ты был?
— Да припрятал тут кое-что перед посадкой. Ходил забрать.
— Странно, что ты ствол через детекторы не протащил.
— Кто сказал, что не протащил? — Он указал большим пальцем на Энджи. — Ты видел, сколько у нее багажа?
— Всего-то одна маленькая сумочка, — сказала Энджи, расставив руки на длину багета. — И еще одна маленькая сумочка. Прошлась вчера по магазинам.
— Пошли к багажной ленте? — предложил я.
Как заведено в аэропорту Логан, багаж доставили не на ту ленту, и нам пришлось носиться туда-сюда по всему залу, пока мы не нашли нужную. Потом мы долго стояли в толпе других пассажиров. Ничего не происходило. Лента не двигалась, лампа не мигала, звуковой сигнал, возвещающий о прибытии багажа, молчал.
Габби сидела у меня на плечах и дергала меня то за волосы, то за уши. Энджи держала меня за руку, сжимая ладонь чуть крепче, чем обычно. Бубба отошел к газетному киоску и уже через пару минут трепался с продавщицей, опираясь на прилавок и даже улыбаясь. Продавщица была смуглая, лет тридцати с небольшим. Невысокого роста, стройная, но даже на расстоянии было понятно, что если ее разозлить, то мало не покажется. Впрочем, сейчас ее лицо помолодело лет на пять, и она отвечала улыбкой на каждую улыбку Буббы.
— Как ты думаешь, о чем они разговаривают? — спросила Энджи.
— Об оружии.
— Кстати, об оружии. Ты действительно выкинул свой пистолет в реку Чарльз?
— Действительно.
— Нехорошо загрязнять реки.
Я кивнул.
— Я всегда аккуратно сортирую мусор. Поэтому имею право на мелкие экологические грешки.
Она сжала мою руку, и я на секунду прижал ее голову к своей груди. Второй рукой я придерживал сидящую у меня на плечах дочь.
— Мусорить нехорошо, — сказала Габби и свесила вниз голову, заглядывая мне в глаза.
— Да, нехорошо.
— А почему тогда ты мусорил?
— Иногда, — сказал я, — люди совершают ошибки.
Должно быть, этот ответ ее удовлетворил, потому что ее голова вернулась в исходное положение. Габби снова принялась играть с моими волосами.
— Так что там произошло? — спросила Энджи.
— После нашего с тобой разговора? Да ничего.
— Где Аманда?
— Ни малейшей идеи.
— Блин, — сказала она. — Ты рискуешь жизнью, чтобы ее найти, а потом берешь и отпускаешь?
— Типа того.
— Хреновый из тебя сыщик.
— Бывший сыщик, — сказал я. — Бывший.
По дороге из аэропорта Энджи и Габби подкалывали Буббу за флирт с продавщицей. Как выяснилось, ее звали Анита и она была родом из Эквадора. Жила в Восточном Бостоне с двумя детьми, без мужа, но с собакой. И еще с матерью.
— Стремно это, — сказал я.
— Ну, не знаю, — сказал Бубба. — Эквадорские старухи офигительно готовят.
— Уже строишь планы насчет ужина с родителями? — поинтересовалась Энджи. — Ну ты даешь. Имя первенцу уже выбрал?
Габби взвизгнула от восторга:
— Дядя Бубба женится!
— Дядя Бубба не женится. Дядя Бубба просто телефончик стрельнул.
Энджи сказала:
— Габби, будет тебе с кем в прятки играть…
— Я детей заводить не собираюсь, — перебил ее Бубба.
— …и в куклы.
— Сколько раз мне повторять, что я…
— А можно я буду ее нянчить? — спросила Габби.
— Можно она будет ее нянчить? — обратилась Энджи к Буббе. — Конечно, когда подрастет?
Бубба поймал в зеркале заднего вида мой взгляд:
— Скажи им, пусть заткнутся.
— А толку-то? — сказал я. — Ты что, их не знаешь?
Мы вынырнули из туннеля Теда Уильямса на Девяносто третье шоссе и поехали на юг.
— Тили-тили тесто, — запела Энджи.
— Жених и невеста, — подхватила Габби.
— Слушай, окажи мне услугу, — попросил Бубба. — Пристрели меня, а? Пистолет я тебе дам.
— Не вопрос, — ответил я. — Давай пушку.
Вырвавшись из темноты туннеля, мы влились в вечерний поток машин и покатили вперед. Энджи с Габби продолжали распевать. Дорога была почти пустой. Ничего удивительного для сочельника: большинство нормальных людей в этот день свалили с работы пораньше, а то и вовсе остались дома. Оловянного цвета небо у горизонта подернулось красноватой дымкой. Шел негустой снег, таявший едва успев долететь до земли. Моя дочь снова взвизгнула. Мы с Буббой поморщились — звук был не из приятных. Высокий и пронзительный, он оставлял ощущение насыпанного в уши толченого стекла. Как бы я ни любил свою дочь, никогда не смогу полюбить ее визг.
А может, и смогу.
А может, уже полюбил.
Двигаясь на юг по Девяносто третьему шоссе, я внезапно осознал, что люблю вещи, которые причиняют мне неудобства. Вещи, которые тяжким грузом ложатся на сердце. Я люблю вещи, которые нельзя ломать, потому что их уже никогда не починишь. Вещи, которые нельзя терять, потому что их нечем заменить.
Я люблю свое бремя.
Впервые в жизни я испытал жалость к своему отцу. Чувство было настолько странным, что я на секунду позволил машине скользнуть на разделительную полосу. Моему отцу никогда не везло. Его злоба, ненависть и всепоглощающий эгоизм, причины возникновения которых даже сегодня, спустя двадцать пять лет после его смерти, я так и не понял, лишили его семьи. Если бы я, как Габби, заверещал на заднем сиденье машины, отец отвесил бы мне оплеуху. Потом подумал бы и отвесил вторую. Или остановил бы машину у обочины и отлупил бы меня более основательно. Точно так же он обходился и с моей сестрой. А когда нас не было поблизости, срывал зло на нашей матери. Из-за этого он умер в одиночестве. Своим поведением он раньше времени свел мать в могилу. Когда выяснилось, что он неизлечимо болен, сестра отказалась вернуться в Бостон. В смертный час он протянул мне с койки руку, а я позволил ей, дав чуть повисеть в воздухе, упасть на простыню. И просто смотрел, как его зрачки превращаются в холодный мрамор.
Мой отец никогда не любил свое бремя. Мой отец никогда и ничего не любил.
Я — глубоко несовершенный человек, который любит глубоко несовершенную женщину. Вместе мы произвели на свет прекрасного ребенка, который, как я подозреваю, никогда не научится закрывать рот. И будет постоянно что-то говорить. Или визжать. Мой лучший друг — психопат, на котором грехов больше, чем на некоторых преступных группировках или политических режимах. Тем не менее…
Мы свернули с шоссе на Коламбия-роуд. Дневной свет окончательно погас. Небо окрасилось в цвет сливовой кожуры. Снег падал нехотя, словно все никак не мог решить, стоит повалить по-настоящему или лучше воздержаться. Мы повернули налево на Дорчестер-авеню. В трехэтажных домах, в барах, в доме престарелых и в магазинчиках начали зажигаться огни. Хотел бы я сказать, что видел в этой картине некую высшую гармонию, но это было бы ложью.
Тем не менее…
Тем не менее я ехал в машине именно с этими людьми. И у нас была жизнь, которую мы сами для себя построили.
Вдалеке показалась наша улица. Я понял, что не хочу останавливаться возле нашего дома. Мне было жалко, что этот момент улетучится. Вот бы ехать и ехать. И чтобы все оставалось таким, каким было сейчас.
Но я остановился.
Мы вышли из машины. Габби схватила Буббу за руку и потащила его к дому, показать, где у нас подвал. В прошлом году, отвечая на ее вопрос, как Санта пробирается в дом, если в нем нет печной трубы, мы объяснили ей, что в этих случаях он пользуется подвалом. Вот она и решила поставить молоко с печеньем туда и призвала на помощь Буббу.