Патрик Кензи

Я вытянул ее ноги — подогнутые, с расставленными в разные стороны ступнями — и положил их поровней. Поглядел ей в лицо. Оно ничего мне не сказало. Еще одна смерть. Чем чаще я с ней встречаюсь, тем меньше понимаю.

Дженна Анджелайн больше никому была не нужна.

Глава 11

Так же как в свое время Герой, я появился на первых полосах обеих городских газет. В толпе оказался фотограф, и, когда все было кончено, он вернулся на место происшествия — не успел, наверно, даже штаны просушить.

Этот малый щелкнул меня в ту минуту, когда я, подняв с земли и перекинув через плечо «узи», склонился над Синей Бейсболкой. Я даже и не видел фотографа. На одном снимке я оказался на фоне Капитолия — голова опущена, в руке «магнум». На переднем плане, в крайнем нижнем углу еле-еле можно различить тело Дженны — оно не в фокусе.

«Трибьюн» поместила фотографию внизу слева на первой странице, зато «Ньюс» размахнулась на всю первую полосу да еще дала ликующий заголовок, пришедшийся как раз на Капитолий: «ЧАСТНЫЙ ДЕТЕКТИВ ВЫХОДИТ ПОБЕДИТЕЛЕМ В ПЕРЕСТРЕЛКЕ, РАЗГОРЕВШЕЙСЯ СЕГОДНЯ УТРОМ». Как можно было употреблять слово «победитель», если здесь же распростерта убитая женщина, остается за пределами моего разумения. Впрочем, и журналистов можно понять: шапка «В ПЕРЕСТРЕЛКЕ, РАЗГОРЕВШЕЙСЯ СЕГОДНЯ УТРОМ, ЧАСТНЫЙ ДЕТЕКТИВ ПРОИГРАЛ ВЧИСТУЮ» смотрелась бы не так эффектно.

Примерно в это же время появилась на поле битвы полиция. Фотографа прогнали за торопливо натянутое оцепление, у меня забрали «узи» и мой пистолет, дали мне кофе, и мы начали разбираться. Начали, но не кончили.

Через час я оказался в управлении полиции штата на Беркли-стрит, где начальство решало, сажать меня до выяснения обстоятельств или нет. Пока оно думало, мне по-английски и по-испански зачитывали мои права.

Среди полицейских у меня знакомых не много, и никто из них вроде бы не принимал участия в этом расследовании. Тех двоих, кто занимался мной, я мысленно окрестил «Саймон и Гарфанкел для бедных». Одного звали детектив Гейлстон: он был маленький и разряженный как попугай — вишневые брючки в складку, голубенькая рубашечка «оксфорд», кремовые подтяжки крест-накрест, темно-красный галстук в тонкую синюю полоску. У него, наверно, имелись жена, дети и кое-какие сбережения в банке. Это был добрый следователь.

Роль злого отвели тому, кого я про себя прозвал Гарфанкел, а все прочие называли «детектив Ферри». Долговязый, сухопарый, в плотном коричневом костюме; брюки и рукава явно коротковаты. Под пиджаком — неглаженая белая сорочка и темно-коричневый дешевенький галстучек. Одним словом, воплощенная элегантность. У него были соломенно-желтые волосы — говорю «были», потому что теперь на голове сияла плешь и лишь по бокам что-то еще кустилось.

На месте происшествия оба вели себя довольно дружелюбно — протягивали мне стаканчики с кофе, советовали не торопиться, опомниться, но по мере того, как на каждый новый вопрос я отвечал неизменным: «Не знаю», Ферри начал раздражаться все сильней. Когда же я отказался сообщить, кто меня нанял и чем именно мы с Дженной были заняты непосредственно перед тем, как началась стрельба, он просто взбесился. Я понимал, что произойдет в том случае, если я сдамся, — начнется допрос по всем правилам, под протокол, всплывут некоторые сомнительные подробности из личной жизни сенатора Полсона. А может быть, и ничего не произойдет. Но совершенно определенно — и в том и в другом случаях не будет ни арестов, ни правосудия, и гибель чернокожей уборщицы, которая всего лишь хотела быть нужной, не получит огласки.

Частному детективу с полицейскими ссориться — себе дороже. Время от времени они оказывают услуги ему, а он — им, и так вот устанавливаются полезные контакты, и бизнес его не хиреет и не чахнет. Но я плохо переношу враждебный тон, особенно когда моя одежда пропитана кровью застреленной женщины, а сам я сутки не ел и не спал. Ферри, упершись ногой в перекладину стула, на котором я сидел, нависал надо мной и рассказывал, что произойдет с моей лицензией в том случае, если я не перестану «валять дурака».

— Вечно одно и то же, ребята. Ей-богу, надоело, — сказал я. — Придумали бы что-нибудь новенькое. Ну, кто из вас сейчас крикнет: «Эй, кто там?! В камеру его!»?

В тридцатый раз за сегодняшнее утро Ферри глубоко втянул воздух ноздрями и спросил:

— Что вы делали вместе с Дженной Анджелайн?

В пятидесятый раз за сегодняшнее утро я сообщил ему, что ответа не будет. В эту минуту дверь отворилась и в комнату для допросов вошел Чезвик Хартман.

Чезвик воплощает в себе все, чего вы вправе ждать от своего адвоката. Он ошеломительно хорош собой, у него пышная каштановая шевелюра, откинутая со лба, он заказывает себе у Луи костюмы по тысяче восемьсот долларов и редко надевает один и тот же дважды. Голос его густ и бархатист, как виски двенадцатилетней выдержки, а перед тем как погрести оппонента под ворохом латинских фраз и лавиной безупречной риторики, взгляд становится скучающим. Помимо всего этого, у Чезвика громкое имя в юридическом мире.

В обычных обстоятельствах, чтобы залучить такую звезду к себе в адвокаты, я должен был бы крупно выиграть в лотерею. Помог случай: несколько лет назад, в то самое время, когда он должен был стать одним из совладельцев фирмы, где работал, его сестра Элиза — студентка-второкурсница Йэльского университета — влипла в историю. Поначалу она, что называется, баловалась кокаином, а когда это баловство разрослось до восьми доз в день, девица ухнула на него свое годовое содержание, да еще и осталась должна несколько тысяч разным лицам в Коннектикуте. Вместо того чтобы все рассказать брату, который распоряжался ее деньгами, и навлечь на себя его гнев, Элиза предпочла договориться с этими самыми коннектикутскими лицами. Были сделаны кое-какие снимочки.

И в один прекрасный день Чезвику звонят по телефону, подробно описывают сцены, запечатленные на этих фотографиях, и говорят, что если он не выложит нечто пятизначное к концу текущей недели, то в начале следующей, а точнее — в понедельник, снимки лягут на стол старшего партнера фирмы. Чезвик был в панике. Дело было даже не в деньгах — он обладал крупным состоянием, — а в том, как искусно вымогатели воспользовались и пагубным пристрастием Элизы, и его любовью к ней. Чезвик был до такой степени поглощен судьбой сестры, что во время нашей первой встречи я ни разу не почувствовал — он тревожится за свою профессиональную репутацию. И меня это не могло не восхищать.

Встретившись со мной через посредство одного малого, которому он оказывал юридическое содействие, Чезвик вручил мне деньги на расходы и сформулировал задачу — изъять все фотографии вместе с негативами и получить абсолютную гарантию того, что шантаж прекратится немедленно и навсегда. Мне было поручено передать вымогателям, что долг Элизы выплачен полностью.

Зачем-то — а зачем, честное слово, сейчас уже не припомню — с собой в Коннектикут я взял Буббу. После того как мы выяснили, что шантажисты были довольно-таки хилой группой без прикрытия, без реальной силы и без малейшего намека на связи с кем-либо из политиков, мы встретились с двумя из них на двенадцатом этаже Хартфордского небоскреба. Покуда я вел переговоры с одним, Бубба взял другого за ноги и вывесил за окно. К тому времени, когда тот обделался сверху донизу, его товарищ пришел к выводу, что мировое соглашение — это наилучший исход нашей тяжбы, а сумма издержек равняется одному доллару, каковой и был выплачен ему мелочью.

В благодарность Чезвик больше не берет с меня денег за свои услуги.

Сейчас он вскинул брови, заметив мою окровавленную одежду, и очень спокойно произнес:

— Я хотел бы переговорить с моим доверителем наедине.

Ферри скрестил руки на груди и подался ко мне:

— Хотеть не вредно.

— Если вы сию же минуту не уберетесь отсюда, детектив, я вчиню управлению столько исков за необоснованные задержания, аресты с нарушениями процессуальных норм, превышение полномочий, что вы пробудете под судом лет двадцать. — Чезвик перевел взгляд на меня: — Права тебе зачитали?