Коглин

Джо наблюдал, как Дион глядит поверх высокого тростника на голубое небо с оранжевыми разводами. То было странное смешение красок: дневная синева изо всех сил старалась удержать позиции, в то время как оранжевый вечер выдвигался маршем из кровавых сумерек.

— Эти краски лишены какого-либо смысла. Их тут слишком много. И в Тампе то же самое. Что у нас было в Бостоне? У нас там был синий, серый был, желтый, когда всходило солнце. Деревья были зеленые. Трава была зеленая и не вымахивала на чертовы десять футов. Все имело смысл.

— Да. — Джо подозревал, что Диону необходимо слышать его голос.

До желтого домика оставалось около четверти мили, пять минут ходьбы по сухой дороге. Но по влажной земле уже десять минут.

— Он построил его для дочери, так, кажется?

— Так говорят.

— Как ее звали?

— Не знаю.

— Как это ты не знаешь?

— Да запросто — не знаю, и все.

— И никогда не слышал?

— Наверное, слышал. Не помню. Наверное, слышал, когда мы купили ферму и нам впервые рассказали эту историю. Его звали Карлос, предыдущего владельца. Но вот дочь? Да на кой черт мне знать ее имя?

— Знаешь, это даже как-то неправильно. — Он обвел рукой поля и холмы. — Она жила здесь. Играла, бегала, пила воду, ела. — Он пожал плечами. — У нее должно было быть имя. — Он снова посмотрел через плечо на Джо. — Что с ней сталось потом? Это-то ты знаешь?

— Она выросла.

Дион снова отвернулся от него.

— Ну, это-то несомненно. Но что с ней сталось? Она до сих пор жива? Или купила билет на «Лузитанию»?[164] Что?

Джо вынул револьвер из кармана, опустил руку, прижав к правому бедру. В левой он по-прежнему нес чемодан Диона, ручка из слоновой кости сделалась скользкой от пота. В кино, когда Кэгни или Эдвард Г. Робинсон стреляли в человека, жертва гримасничала, после чего элегантно перегибалась пополам и умирала. Даже когда стреляли в живот — а Джо знал, что такая рана заставляет человека хватать воздух скрюченными пальцами, лягать землю, визжать, призывая на помощь маму, папу и Господа. Но уж точно не умирать в тот же миг.

— Я ничего не знаю о ее жизни, — сказал Джо. — Не знаю, жива она или нет, не знаю, сколько ей лет. Знаю только, что она уехала с острова.

Желтый дом приближался.

— А ты?

— Что?

— Не собираешься уехать с острова?

И человек, которому выстрелили прямо в грудь, тоже не умирает сразу. Смерти требуется время, чтобы сделать свое дело. Девять граммов свинца могут отрикошетить от кости и полоснуть по сердцу, вместо того чтобы пронзить его насквозь. И в это время человек не теряет сознания. Он стонет и бьется, как будто его бросили в ванну с кипятком.

— Сомневаюсь, что на свете есть место, куда я сейчас мог бы отправиться, — сказал Джо. — Здесь для меня и Томаса безопаснее всего.

— Боже, как я скучаю по Бостону.

Джо доводилось видеть, как люди с пулей в голове идут, зажимая рану, прежде чем тело начинает оседать и ноги наконец-то подкашиваются.

— Я тоже скучаю по Бостону.

— Мы не были созданы для этого.

— Не были созданы для чего?

— Для этого жаркого, влажного климата. Мозги плавятся, и весь ты как вареный.

— Так ты предал меня ради этого — ради высокой влажности?

Единственный выстрел, каким убивают наверняка, — это в затылок, в основание черепа. Во всех прочих случаях пуля может отклониться куда угодно.

— Я никогда тебя не предавал.

— Ты предал нас. Ты предал наше дело. Это одно и то же.

— Нет, не одно. — Дион обернулся к Джо, без всякого удивления посмотрел на пистолет в руке друга. — До того как это стало нашим общим делом, оно было нашим делом. — Он ткнул в грудь себя и Джо. — Моим, твоим и моего несчастного бестолкового братца Паоло, упокой, Господи, его душу. А потом мы стали… чем мы стали, Джо?

— Частью чего-то большего, — сказал Джо. — И, Дион, ты потом восемь лет заправлял филиалом компании в Тампе, потому нечего сейчас петь о старых добрых временах и пускать слезу по дому без лифта на Дот-авеню, где не было холодильника, а туалет на втором этаже вечно не работал.

Дион отвернулся и пошел дальше.

— Как называется, когда знаешь одно, но продолжаешь верить в обратное?

— Не знаю, — сказал Джо. — Парадокс?

Плечи Диона поднялись и снова опали.

— Можно и так. Да, Джозеф…

— Не называй меня так.

— …Я знаю, что восемь лет управлял компанией, а десять лет до того карабкался наверх. И может быть, если бы представилась возможность начать все сначала, я поступил бы точно так же. Однако пара… — Он обернулся к Джо.

— …докс, — закончил Джо. — Парадокс.

— Парадокс в том, что я действительно хотел бы, чтобы мы грабили кассы и банки в соседних городках. — Он с печальной улыбкой обернулся назад. — Я хотел бы, чтобы мы до сих пор были грабителями.

— Но мы больше не грабители, — сказал Джо. — Мы гангстеры.

— Я бы никогда тебя не бросил.

— Что еще скажешь?

Дион задрал голову к холмам впереди, и слова вырвались как стон:

— Черт побери!

— Что?

— Ничего. Просто черт побери. Черт бы побрал все это.

— Все — не обязательно. В этом мире есть и хорошее.

Джо опустил чемодан Диона на землю.

— Если и есть, то не для нас.

— Не для нас. — Джо поднял руку за спиной у Диона, глядя, как его тень впереди делает то же самое.

Дион тоже это увидел. Он ссутулил плечи, чуть споткнулся на следующем шаге, но все равно шел дальше.

— Сомневаюсь, что ты сможешь это сделать, — сказал он.

Джо тоже сомневался. По руке, вдоль большого пальца до запястья, уже проходили судороги.

— Мне приходилось убивать, — сказал Джо. — Только один раз бессонница мучила.

— Убивать — да, — согласился Дион. — Но сейчас это казнь.

— Тебя до сих пор не волновала проблема казни.

Джо было трудно говорить, потому что удары сердца отдавались в горле.

— Я знаю. Но сейчас речь не обо мне. Тебе не обязательно это делать.

— Я считаю иначе, — сказал Джо.

— Ты мог бы позволить мне сбежать.

— Куда? В джунгли? За твою голову назначена такая цена, что любой работник с этих полей сможет купить собственную сахарную плантацию. А я подохну в канаве через полчаса после тебя.

— Значит, речь идет о спасении твоей жизни.

— Речь идет о том, что ты крыса. О том, что ты угроза всему, что мы построили.

— Мы дружили больше двадцати лет.

— Ты предал нас. — Голос Джо дрожал даже сильнее, чем рука. — Ты каждый день лгал мне в глаза, из-за тебя едва не погиб мой сын.

— Ты был мне как брат. — Теперь у Диона тоже дрожал голос.

— Братьям не лгут.

Дион остановился:

— Но убивать их можно, да?

Джо тоже остановился, опустил револьвер, закрыл глаза. Когда открыл их снова, Дион стоял, воздев указательный палец правой руки. На нем был шрам — тонюсенькая розовая полоска, рассмотреть которую можно было лишь на ярком солнце.

— А у тебя остался? — спросил он.

В детстве каждый из них порезал бритвой палец на правой руке в заброшенной конюшне в Южном Бостоне, потом они соединили кровоточащие пальцы. Глупый ритуал. Смехотворная клятва на крови.

Джо покачал головой:

— У меня сошел.

— Забавно, — сказал Дион. — А у меня остался.

— Ты даже полмили не пройдешь, — сказал Джо.

— Я понимаю, — прошептал Дион. — Понимаю.

Джо вытащил из кармана носовой платок, утер им лицо. Он смотрел мимо хижин работников, мимо домов начальства, мимо мельницы на темно-зеленые холмы вдалеке.

— Даже полмили.

— Почему же ты не убил меня в доме?

— Из-за Томаса, — ответил Джо.

— А-а. — Дион кивнул, ковырнул носком ботинка мягкую землю. — Как думаешь, все это уже записано где-нибудь?

— Что записано?

— Как нам суждено умереть? — Теперь взгляд Диона сделался жадным, как будто он хотел поглотить все: выпить небо, съесть поля, вдохнуть холмы. — Как думаешь, может, в тот момент, когда доктор вытаскивает нас из материнской утробы, где-нибудь уже записано: «Ты сгоришь при пожаре, ты вывалишься за борт, ты умрешь на чужой земле»?

164

 Британский трансатлантический пассажирский лайнер, потопленный в 1915 году немецкой подводной лодкой.