Газета

Франджони невольно, но очень ясно представил себе эту дряблую сморщенную кожу, содранную заживо со старухи, и почувствовал, что его сейчас стошнит.

Никого из перечисленных в заметке он не знал. Он даже не был уверен, что в Барлингтоне вообще есть люди с такими именами. Если эта статья — такая же идиотская выдумка, как и те, что в прошлом номере (а чем она еще может быть?!)… с другой стороны, семейство Комбопьяно, перечисленное в том номере, было вполне реальным.

Он с раздражением вновь посмотрел на заметку про школы — такую нормальную и обычную на фоне этого бреда чьего-то больного сознания — затем перелистнул газету на страницу 6А, где находилось окончание статьи.

То, чего не было на первой странице, поджидало его там. Необходимость объединения школьных округов объяснялась не только дефицитом бюджета, но и участившимися случаями сращивания детей. Сращивания. Что бы это ни значило.

Франджони выкинул газету в мусорную корзину, не желая даже смотреть, что там на других полосах (хотя его взгляд еще успел зацепиться за фразу «ужас труб», и Томас уже не усомнился, что речь там идет вовсе не о технических проблемах подземных коммуникаций). Он хотел было сразу отнести «Бюллетень» на крыльцо — пусть утренний мусоровоз заберет оба этих мерзких номера, — но при мысли о том, чтобы выйти сейчас на улицу, хотя бы даже и на несколько шагов, раздумал. Слишком уж там холодно.

Холодно и темно.

Вместо этого он уселся на кровать и придвинул к себе телефон. Он был так зол и возбужден, что не стал дожидаться утра — хотя и был практически уверен, что ночью ждать ответа оператора бесполезно. Однако после того, как он проигнорировал все автоматические опции, в трубке зазвучали гудки, и на пятом или шестом из них ответил женский голос, назвавшийся Джоан, сообщивший, что разговор «может быть записан», и поинтересовавшийся, чем она может помочь.

— Что вы себе позволяете? — сразу же накинулся на Джоан Франджони, хотя прекрасно понимал, что говорит не с главным редактором и не с автором этих идиотских заметок, а, по всей видимости, с девушкой из службы доставки. — Ладно, вчера вам вздумалось пошутить в честь Хэллоуина, хотя замечу, что эти шутки весьма дурного тона. Но второй день…

— Сэр, могу я узнать ваше имя?

— Томас Франджони, дом 7 по Шиллер Стрит. Я выписываю вашу газету, сколько себя помню, и никогда прежде она не позволяла себе подобного!

— У вас возникли проблемы с доставкой, сэр?

— У меня проблемы с тем, что вы мне доставляете! Вы сами-то читали, что пишет ваша газета? Про все эти кошмарные убийства… про пропавших детей…

— Вы имеете в виду раздел полицейских сводок?

— Я имею в виду все разделы! Начиная с первой страницы!

— Прошу прощения, сэр, но если у вас есть замечания по содержанию газеты, вам лучше изложить их в письме в редакцию. Я занимаюсь только вопросами доставки.

— И как скоро мне ответят из редакции?

— Не могу этого знать, сэр, — по ее тону можно было догадаться, что едва ли ответят вообще. Впрочем, Франджони и сам это понимал.

— В таком случае, — с расстановкой произнес он, — я хочу отписаться.

— Вы хотите прекратить вашу подписку, сэр? С какого момента?

— Немедленно!

— Хорошо, сэр. Технически это возможно только с завтрашнего дня. Сегодняшнюю газету вы еще получите…

— Я ее уже получил!

— …возвращены на ваш счет в течение четырех недель, — не слушала его Джоан.

Франджони никогда не мог понять, почему, чтобы снять деньги с его счета, достаточно минуты, а вот для того, чтобы вернуть их обратно, если он чем-то недоволен, требуются недели, но с этим он уже явно ничего не мог поделать.

— Могу я узнать, для нашей отчетности, причину, по которой вы отписываетесь?

— То, что ваша газета стала писать чушь! — заорал Франджони в трубку. — Мерзкую чушь!

— Могу я записать «неудовлетворенность содержанием»? — невозмутимо осведомилась Джоан.

— Да, — устало выдохнул Томас.

— Спасибо, сэр, и примите мои…

Но Франджони уже положил трубку.

В первый момент он не чувствовал ничего, кроме мстительного удовлетворения. Затем пришло сожаление. Все-таки он был подписан на «Бюллетень» столько лет… и как теперь, спрашивается, он будет засыпать под утро? Уж сегодня он, похоже, точно не заснет без снотворного. Второй день подряд, это очень, очень плохо…

Но, в конце концов, ничего непоправимого он не сделал. Это с человеком можно разругаться на всю жизнь, а на газету он в любой момент может подписаться снова. Разумеется, когда весь этот идиотизм закончится. Ведь должен же он закончиться! Даже если там поменялся редактор (Франджони никогда не интересовался именем прежнего и, стало быть, не мог сказать, так это или нет), даже если «Бюллетень» превращается в таблоид, он не может публиковать откровенную ложь. А 18 изуверских убийств (не считая того, что сделали с еще двумя) за одну ночь в тихом Барлингтоне — это, конечно, немыслимый вздор, который не может иметь никакого отношения к реальности. Наверное, какой-то рекламный трюк, чтобы привлечь молодежь. Ведь большинство подписчиков — люди старшего возраста; молодые, как справедливо заметила Эмма, все узнают из интернета…

Но, сколько Томас ни убеждал себя этими разумными рассуждениями, спокойствие отказывалось возвращаться. Напротив, в глубине души — или же в глубине живота, покалывая его изнутри холодными коготками — расползалась уверенность, что никакой это не рекламный фокус… что 18 человек действительно умерли — может быть, не в Барлингтоне, может, в каком-то другом месте — а двое, один с отрубленными конечностями, другая освежеванная заживо, напротив, все еще живы там, куда их забрали… все еще живы и кричат…

В конечном счете Томасу пришлось вновь прибегнуть к спасительной помощи фармакологии.

После завтрака он потратил сорок минут на то, чтобы и впрямь написать возмущенное письмо в редакцию (он делал это от руки, ибо компьютер он так и не освоил). Чтобы узнать адрес, ему пришлось вновь достать злосчастную газету из корзины; он вытянул ее брезгливо, двумя пальцами за краешек, словно использованную туалетную бумагу и, трижды перечитав адрес, чтобы запомнить, тут же бросил газету обратно. Затем он вышел на улицу с конвертом в руке… и замер, едва ступив на крыльцо.

Все его крыльцо и даже земля вокруг него были завалены мусором — причем не только бумажно-пластиковым из корзины для переработки. Кто-то хорошо потрудился, опорожнив и бак для пищевых отходов. И похоже даже — не только его собственный. Картофельные очистки, гнилые арбузные и банановые корки, обглоданные кости и еще какие-то липкие ошметки были повсюду — что-то налипло на дверь, что-то даже свешивалось с навеса над крыльцом. Здоровенная протухшая рыбья голова, лежа на верхней ступеньке, пялилась на Томаса мутным взглядом.

Само собой, мусорщики не тронули все это великолепие. В их обязанности входило лишь забрать аккуратно упакованные мешки.

«Проклятые дети!» — подумал Франджони. Все-таки сотворили обещанную «гадость»! Но затем ему вспомнился голос, звучавший из-за двери… голос, казавшийся детским лишь поначалу.

Курьер, подумал он. Тот, кто доставляет газету. Отомстил за жалобу… и за то, что Франджони отказался от подписки.

Это была дурацкая мысль. Какая-нибудь подростковая шпана, использующая Хэллоуин как предлог для хулиганства — да, вполне возможно. Но курьер, делающий свою работу и, вероятно, не желающий ее потерять… или все-таки потерявший? Тогда понятно, за что он может мстить. Но в любом случае, угроза из-за двери прозвучала, наверное, около полуночи — задолго до того, как доставили газету. И уж тем более до того, как Томас отписался.

Хотя, конечно, курьер мог и вернуться, закончив свой обычный маршрут. В 6 утра сейчас еще темно, и он мог особо не опасаться свидетелей.

В любом случае, вздохнул Франджони, теперь уже ничего не докажешь. Камер наблюдения ни у его дома, ни у дома напротив не было. Соседи едва ли выглядывали в окна в это время — а если даже и да, то не разобрали лица в темноте. Да и полиция не станет расследовать мелкую пакость, совершенную в ночь Хэллоуина.