Банкомат

— То есть ты научился пересаживать органы без отторжения? Наверное, на этом можно зашибать хорошие бабки, — сказала я, а про себя подумала: так-так, а кто мне сказал, что он хочет сделать новой Эмили Харбингер меня, а не наоборот — пересадить ей мое лицо и кожу? И не пора ли бежать, пока еще не поздно — или он уже заблокировал дверь? Моя заколка в волосах на месте, и удара ею в глаз он вряд ли ожидает. Вот только проделывать такое прямо под окнами полицейского участка как-то не хочется.

Впрочем, если бы он собирался пустить меня на запчасти, зачем ему тогда мой английский?

Все эти мысли промелькнули у меня за какую-нибудь секунду, но он даже не заметил моих колебаний и продолжал вдохновенно вещать о своих научных достижениях — ну понятно, ведь, кроме меня, ему было особо не перед кем ими похвастать:

— Не пересадка. Выращивание. Для пересадки органа, взятого извне, мой метод, откровенно говоря, не подходит. Только для выращенного в самом организме реципиента, но при этом имеющего ДНК донора. Да, такие клетки несколько отличаются от клеток, непосредственно взятых у донора. Все дело в том, что клетка — это не только ее ДНК, и тем более — не только ядерная ДНК. При использовании определенных эпигенетических механизмов… впрочем, — наконец одернул он себя, — неспециалисту это все не понять, а специалисту я бы уж тем более не стал раскрывать свое know-how, — он улыбнулся почти извиняющейся улыбкой. — Достаточно того, что никакой анализ ДНК, применяемый медициной и полицией, разницы не покажет. Фактически моя методика перепрограммирует и стимулирует естественный механизм восстановления клеток. Ты знаешь, что даже в отсутствии травм почти все клетки человеческого тела регулярно обновляются, только с разной скоростью? Быстрее всего, за несколько дней, обновляются клетки слизистых оболочек. Клетки кожи — за две недели. Крови — четыре-пять месяцев. Печени — от трехсот до пятисот дней. Кости обновляются за семь-десять лет, но они — не самые медленные. Скелетная мускулатура обновляется только за пятнадцать-шестнадцать лет, и за столько же — кишечник, если не считать эпителия. Сердце — только за двадцать лет, а хрусталик глаза не обновляется вообще. Моя стимуляция ускоряет этот процесс, но на проценты, а не в разы. Так что вырастить новое сердце за приемлемое время таким образом нельзя. А вот все внешние покровы, от лица до папиллярных линий — можно. Через неделю ты сможешь пройти ДНК-тест на Эмили Харбингер, лизнув предметное стекло — именно так он обычно и делается. Через две у тебя будут ее отпечатки пальцев. Через пятнадцать в твоих сосудах будет течь ее кровь. Волосы тоже вырастут новые. Те, что есть, придется полностью удалить — просто красить их недостаточно, поскольку в их корнях содержится ядерная ДНК, а раздобыть выпавший волос человека — простейшая задача, которую можно решить и без судебного ордера. Сомневаюсь, что кто-то захочет тайком проводить такую экспертизу, но лучше не рисковать, верно? А вот сердце останется твоим еще много лет, но это не имеет значения, ибо туда при твоей жизни едва ли кто доберется и уж точно не будет брать оттуда образцы на анализ…

— Что насчет мозгов? — перебила я. — Они тоже станут ее мозгами?

— Некоторые ткани мозга обновляются — в частности, ответственные за память — некоторые нет. Но это, опять-таки, не должно тебя беспокоить. С твоей личностью ничего не случится. Ведь память не хранится в ДНК. Память — это структура связей между нейронами, а она не теряется при обновлении самих нейронов.

— Пожалуй, кое-какие из ее воспоминаний мне бы пригодились, — заметила я.

— Я много разговаривал с ней, расспрашивая о подробностях ее жизни. Под предлогом, что мне нужно убедиться, что ее память и личность не пострадала в результате всего пережитого. У тебя будет возможность тщательно изучить эти записи.

— Никто никогда не рассказывает о себе все. Даже не обязательно из желания скрыть. Пропустила, не вспомнила, не сочла важным. Что я буду делать, если меня поймают на незнании того, что обязана знать она? Хотя бы элементарно не узнаю людей, которых она должна знать?

— Притворись больной или пьяной, — пожал плечами он. — У тебя была травма головы, а потом еще тяжелый психологический шок, не забывай. Эмили, кстати, и в самом деле очень переживала, обвиняя себя в смерти отца, и часть ее воспоминаний, по всей видимости, действительно заблокирована подсознанием. Профессиональный психиатр, наверное, мог бы вытащить их оттуда, но это уже не моя специализация. Но это не столь уж существенно. «Последствия травмы» — универсальное оправдание. Кстати, у нее не такой уж большой круг знакомых. Она не из той «золотой молодежи», что проматывает отцовские деньги, закатывая вечеринки и оргии на сотни человек. Скромница, папенькина дочка.

— Тем не менее, она пьет? — сама я отношусь к алкоголю с большой осторожностью, зная, до чего он доводит.

— До аварии практически ни капли, но после… периодически себе позволяет, — признал доктор с неудовольствием. — Все те же последствия травмы. Но тебе, разумеется, никто не мешает объявить, что ты избавилась от этой вредной привычки. Как и от курения, если ты не куришь.

— Не курю, — подтвердила я. — А она, выходит, да?

— Тоже начала после аварии. Все то же ПТСР — посттравматическое стрессовое расстройство. Хотя и обещала мне бросить, но…

— Погоди, так сколько времени прошло после аварии? Я думала, она все еще лежит на койке вся в ожогах, и ей не до выпивки-курева.

— Нет, прошел уже год. Ее внешность я успешно восстановил — ведь моя методика позволяет не только выращивать чужие ткани, но и полноценно, без рубцов и шрамов, регенерировать собственные, что только проще. А сейчас она снова приехала в мою клинику, чтобы удостовериться, что нет никаких побочных эффектов и осложнений.

— И их нет?

— Нет.

— И как она выглядит сейчас?

— Примерно так же, как этом фото, только волосы, сгоревшие в аварии, еще не полностью отросли. Тебе тоже придется долго отращивать — до нынешней длины примерно пару лет.

— Ничего, это мне не впервой, — пробормотала я.

— Да, кстати. Еще важный момент. Эта твоя клятва насчет мужчин — ты это всерьез?

— Абсолютно.

— Очень хорошо. Я же говорю — ты подходишь просто идеально. Потому что, видишь ли, яйцеклетки не обновляются, каждая женщина имеет их запас от рождения. Соответственно, если ты родишь ребенка, будь то через год или через двадцать, у него будут гены Анхелины, а не Эмили. Как я уже говорил, именно так было открыто явление химеризма. Но там у детей, по крайней мере, были гены их несостоявшейся тети. А здесь генотип будет совершенно не родственный, и если это когда-нибудь вскроется, получится научная сенсация, плавно перетекающая в юридическую, что нам совершенно ни к чему… Так что, если когда-нибудь все же захочешь детей — лучше усынови.

— Не думаю, что у меня когда-либо возникнет такое желание, — усмехнулась я. — Но спасибо за предупреждение. Так где находится твоя клиника? Здесь, в Мексике?

— В южном пригороде Тихуаны, — кивнул он. — Собственно, туда мы сейчас и поедем, — он положил руку на рычаг, собираясь переключиться с парковки на передачу, но я требовательно спросила:

— А почему американский доктор открыл клинику здесь, а не у себя в Штатах?

— Во избежание юридических проблем, — не обманул он моих ожиданий. — Моя методика — даже та ее часть, что применяется официально — не сертифицирована в США. По сути, речь идет о клонировании, хотя и не человека целиком, а отдельных тканей, и сертификация требует слишком долгих и муторных процедур — многолетнее тестирование и все такое. Без этого в США я рискую потерять лицензию… особенно если что-то пойдет не так.

— А что-то может пойти не так?

— В медицине всегда что-то может пойти не так, — пожал плечами он. — Даже на упаковке аспирина ты найдешь целый список возможных побочных эффектов один страшнее другого.

Они очень маловероятны, но теоретически не исключены. Вероятность попасть под машину, переходя дорогу, намного больше… особенно здесь, в Тихуане, — саркастически добавил он (что да, то да — стиль вождения у нас тут еще тот). — Но это же не повод не выходить из дома.