Формалин

— Что ты подмешал мне в еду? — я хотела сказать это гневно, но голос прозвучал слабо. Да еще и повязки на губах мешали говорить.

— Вполне безобидное снотворное. Не хотел, чтобы ты нервничала перед операцией. Ну а потом уже, конечно, общий наркоз. Еще некоторое время ты будешь отходить от него, но это все в пределах нормы.

— Что… ты со мной сделал? Я думала, это будет что-то вроде укола, после которого мои клетки начнут меняться, и все…

— Ну, не совсем. Необходимо было извлечь образцы тканей ряда твоих внутренних органов — в частности, костного мозга и вилочковой железы — подвергнуть их генетическому перепрограммированию на основе биоматериала донора, а затем поместить обратно. Кроме того, мы ведь хотим ускорить процесс трансформации, а для этого нужно максимально активизировать регенерационные механизмы. В настоявший момент примерно две трети твоей кожи удалено…

— ЧТО?!

— Не волнуйся. Все снова нарастет без всяких рубцов и шрамов, как я и говорил. Только это будет уже лицо и кожа Эмили. И больно не будет, все необходимые медикаменты поступают в твою кровь автоматически, — он указал на трубку, уходившую под повязки на моей левой руке. — Разве что некоторый зуд. В крайнем случае, если почувствуешь боль — пульт под твоей правой рукой, жми на красную кнопку, и дозатор введет тебе дополнительную порцию анестетика. Только не жми на нее слишком часто — дозатор все равно не позволит превысить безопасную дозу.

— Черт тебя подери, Моррингтон! Ты мог хотя бы предупредить меня!

— Зачем было беспокоить тебя перед операцией?

— Я привыкла знать, на что я подписываюсь!

— Ты подписалась на восемьдесят два миллиона долларов.

— Семьдесят четыре.

— Тоже неплохо. Я-то получаю только восемь.

— Но и не ты лежишь тут без кожи.

— Потому ты и получаешь джекпот. Я бы поменялся с тобой местами, если бы мог.

— А что мешает? — усмехнулась я (вообще усмехаться, когда у тебя вместо губ повязки, не очень удобно). — Не хочешь стать девушкой за восемьдесят лимонов?

— Ну хотя бы то, что я не могу сделать операцию сам себе и не могу доверить свое know-how ассистенту, — усмехнулся он в ответ.

— Потому что он даже не станет требовать 50 на 50, а просто сделает так, чтобы ты не проснулся от наркоза, и станет монопольным владельцем тайны, — подхватила я.

— Ты умная девушка, как я уже говорил, — улыбнулся он.

— Вот и не держи меня за дуру. Которую надо пичкать снотворным и успокоительным, пока она плачет о папочке. Я — не она, даже если и выгляжу — или буду выглядеть — как она.

Гм, воображаю, как я выгляжу сейчас под всеми этими повязками, подумала я. Тому, кто увидел бы меня такой, самому бы потребовалось успокоительное… не считая, конечно, Моррингтона, который меня такой и сделал.

— Кстати, — сказал он таким тоном, словно я напомнила ему о чрезвычайно интересовавшем его вопросе, — твоя мать когда-нибудь была в Америке?

— Кто бы ее туда пустил? — фыркнула я.

— Ну, может, она жила там нелегально. Работала, скажем, нянькой, кухаркой или сиделкой. А потом ее депортировали. Еще до твоего рождения.

— У нее была другая… специализация. И мне она о таком не рассказывала. А какое это имеет значение?

— Видишь ли, твой ДНК-тест дал совершенно поразительный результат. Сначала я подумал, что просто перепутал образцы. Но нет, я перепроверил четыре раза… — он вдруг замолчал, словно раздумал продолжать.

— И? — поторопила я его. — Что не так с моей ДНК?

— Все абсолютно так. Даже лучше, чем я предполагал. Просто теоретический интерес.

— Я уже сказала — не держи меня за дуру, док. Начал, так договаривай.

— Все дело в том, что твой отец… чистокровный англосакс. Не латиноамериканец.

— Только-то? — снова фыркнула я. — И что тут поразительного? Мой отец мог быть абсолютного кем угодно — и для этого моей матери вовсе не требовалось покидать Тихуану.

— Ясно, — кивнул он. Похоже, до него только теперь дошло, какую «специальность» я имела в виду. — Ну, как я уже сказал, это только хорошо. Чем ближе генотип донора и реципиента, тем меньше риск осложнений — то есть он и так был очень мал, а теперь, полагаю, вообще нулевой. Ну ладно, не скучай — вставать тебе пока нельзя, и вообще шевелиться желательно поменьше, но рычажок на пульте поднимает-опускает кровать в сидячее или лежачее положение. Смотри записи, входи в роль. — он кивнул в сторону экрана и вышел.

Процесс моего выздоровления и одновременно превращения и в самом деле пошел быстро и без осложнений. Правда, насчет «некоторого зуда» Моррингтон «несколько преуменьшил» — временами чесалось так, словно меня покусал миллион комаров. Ну, я с детства знала, что когда доктор говорит «будет не больно» — значит, боль будет терпимой, а когда он говорит «будет немножко больно» — она будет чертовской. Оказалось, дорогие частные клиники в этом плане не так уж сильно отличаются от тех, что доступны обитателям трущоб Тихуаны. На мои жалобы Моррингтон заявлял «мы же не хотим передозировки кортикостероидов? Это замедлит процесс регенерации. А сейчас он идет очень, очень хорошо — даже быстрее, чем я ожидал!»

И вот, наконец, настал день, когда с меня окончательно сняли все повязки. Не одеваясь — не Моррингтона же мне было стесняться, он уже видел меня не только без одежды, но и без кожи — я пошла в находящийся тут же в палате туалет, чтобы посмотреться в большое зеркало.

Признаюсь, мне было страшно. Наверное, я посмотрела в свое время слишком много американских фантастических фильмов. Там всегда в таких случаях что-то идет не так. Но нет, в зеркало я не увидела чудовище Франкенштейна, покрытое уродливыми шрамами. Моя кожа — за исключением тех участков, которые пощадил скальпель доброго доктора — была розовой и нежной, как у младенца, и все еще сохраняла повышенную чувствительность, но выглядела вполне здоровой. Единственным неприятным сюрпризом стала абсолютно лысая голова — до меня только теперь дошло, что слова Моррингтона об «удалении волос» означали не бритье, а скальпирование, словно в вестерне. Кстати, то же самое было проделано и с моими подмышками и лобком. Мои груди стали меньше, но это меня не расстроило. С такими только удобнее бегать и драться — да и, глядишь, желающих испытать на прочность мою клятву теперь будет меньше. Внимательнее всего я, конечно, рассматривала лицо. Совсем без волос оно выглядело слишком непривычно, и я прикрыла верхнюю часть лба ладонью, пытаясь сгладить этот эффект.

— Примерь-ка, — подошедший сзади Моррингтон протянул мне парик каштанового цвета.

Я надела его. Да, теперь не было сомнений — из зеркала на меня смотрело то же лицо, что и на фотографии и тех видеозаписях, где Эмили была без повязок. Лицо, одновременно похожее и непохожее на мое. Некоторое время я гримасничала проверяя работу мышц. Все было безупречно. И все-таки мое прежнее лицо нравилось мне больше. А этот безвольный подбородок и пошлые ямочки на щеках… Ну ладно. Тем больнее обломается тот, кто вздумает судить обо мне по внешности.

На следующий день состоялся мой перевод в другую палату.

Палату Эмили.

Постель там, конечно, постелили новую, но в остальном палата все еще хранила следы ее присутствия — одежда в шкафчике, косметичка, на столике у кровати — ваза с фруктами и бумажная книжка в мягкой обложке, раскрытая и перевернутая корешком вверх… Первым делом я впилась зубами в большое красное яблоко — в последние дни меня кормили главным образом через трубочку. Потом бросила взгляд на книгу. Судя по картинке на обложке, это было какое-то фэнтези с эльфами и гномами. Я никогда не понимала, как можно читать подобную чушь, если тебе уже исполнилось хотя бы семнадцать — а ей было 26, на три года больше, чем мне. Впрочем, когда в твоей жизни нет никаких реальных проблем и опасностей, можно, наверное, всерьез переживать и за эльфов.

В конце концов, чем они хуже коал?

Меня больше заинтересовало, зачем ей понадобилась бумажная книга. Почему она не читала с экрана. Некоторые, правда, не любят читать с гаджетов — но только не такие фифы, которые наверняка пользоваться айфоном учатся раньше, чем унитазом.