Жемчужный узел

— Они не смогли иначе, я же говорила. Я сама согласилась на это. Я не ожидала, что идти будет так далеко, и да, я упала и испачкалась, но это точно не их вина!

О, нет. Лизавета повысила голос и сразу пожалела об этом. Не нужно было поддаваться эмоциям, не нужно было выходить из образа вежливой, деликатной, осторожной девочки.

— Вижу, тебе нужно ещё немного времени, — отец встал. — Я допью чай в кабинете. Прошу меня простить.

Напоследок он взглянул на неё так, как смотрят на больны детей, не понимающих, что с ними происходят. Сочувственно и одновременно словно бы извиняясь за то, что не могут ничего толком поделать.

— Вы тоже считаете, что я околдована? — повернулась Лизавета к мачехе.

Та помедлила с ответом ровно настолько, насколько позволяли приличия.

— Признаться, я не знаю, что думать. Я бы сказала, что вы оба сошли с ума, но какова вероятность подобного? Однако я бы предпочла поверить в это, нежели в существование… нечистой силы.

«В них нет ничего нечистого», — хотела, но не возразила Лизавета.

— Вы можете притвориться, — она вновь взяла хлеб с тарелки. — Как и всегда.

На этот раз мачеха предпочла ничего не говорить вовсе.

Сразу после завтрака Лизавета отправилась в себе, мимоходом заметив, что поступает в точности как отец: стоит делам пойти плохо — удаляется наверх, чтобы поразмыслить в одиночестве. Но что она могла поделать, если это и впрямь помогало? Порой несколько минут наедине с собой способны решить проблемы лучше, нежели часы, проведённые с верными соратниками за общим столом.

Так и теперь, не более получаса спустя она смогла собраться и понять, что может сделать. Лизавета чувствовала, что ей нужно пойти к отцу и поговорить с ним с глазу на глаз, попытаться донести, что в её изменениях виновна не какая-то нечисть, а только время и опыт, который она приобрела с его течением.

Увы, понять решение и принять его — разные вещи. Лизавета поглядела на дверь, отделявшую её спальню от коридора, и поджала губы. Она догадывалась, с чем столкнётся во время этого разговора. Сколько непонимания, возмущения, сколько отрицания её ждёт. Отцу было проще сказать, что её околдовали, чем поверить, что она повзрослела, — это было видно и по его письмам, и, ещё острее, по его поведению и словам.

Пожалуй, ради него она могла бы и притвориться, стать снова его маленькой девочкой, расти постепенно, понемногу отхватывать личное пространство и уважение, в котором нуждалась. Могла бы, если бы не вкусила всего этого там, на озере. Вместе со страхом, вместе со всей тяжестью ответственности, вместе с ошибками, на которых практически не училась. Один раз познав запретный плод, невозможно забыть его сладкий, чуть вяжущий вкус.

Резко выдохнув, Лизавета взялась за дверную ручку. Она обвела вокруг пальца водяного. Она заставила морского княжича уважать себя. Она почти вывела контрабандиста на чистую воду. Да, не всегда одна, но она делала это. Что ей стоит сказать отцу, что пора посмотреть на неё, как на взрослую женщину, а не как на ребёнка?

Лизавета решительно дёрнула дверь на себя. Та не открылась.

Ей потребовалось несколько долгих минут, чтобы поверить в то, что случилось. Её заперли. Посадили под замок, как нашкодившего ребёнка. С ней так делали в детстве, наказывая за плохое поведение, но тогда это было заслуженно. Её никогда не наказывали за выражение собственного мнения!

«А выражала ли ты его прежде?» — усмехнулся внутренний голос.

Лизавета дёрнула ручку ещё раз, потрясла дверь так, чтобы её точно услышали. Она чувствовала потребность выразить протест — если честно, ей хотелось пинать эту дверь, бить в неё кулаками, кричать, но манеры, проклятые манеры не позволяли издать и звука. Успокаивая себя, она думала, что молчит из чувства собственного достоинства: она не опустится до истерики, нет. Хотя и была на грани.

Вдруг сзади послышался скрип. Лизавета обернулась: из смешной комнаты вышла Настасья, выглядела она виновато. Девушка замерла, растерянно теребя юбку из грубой ткани, словно не решаясь сказать то, что от неё требовалось.

— Да? — Лизавета приложила все усилия, чтобы её голос не дрожал.

— Меня послали сказать, что дверь закрыли ради вашего же блага. Что, возможно, вы этого и не понимаете, но сейчас вы находитесь под воздействиями злых чар. Что в таком состоянии вы можете сделать что-то с другими или с собой, поэтому будет лучше, если вы останетесь здесь, и только я буду вас навещать.

— И ты в это веришь?

Настасья подняла на неё затравленный взгляд.

— Веришь?

— Я не знаю, господарыня. Знаю только, что вы ведёте себя не так, как обычно с тех пор, как вернулись сюда.

— Я всего лишь повзрослела. С каких пор это преступление?

— Но то, что вы говорите… — Настасья умолкла в нерешительности.

— О водяных? Что они существуют? Что они такие же, как мы?

Та кивнула. Лизавета вздохнула: выходит, отец и впрямь притворялся всё это время. Она думала, что хотя бы в кругу семьи обсуждали правду о том, что с ней произошло, но, похоже, они предпочли поверить, что она и впрямь скоропостижно вышла замуж. А теперь предпочли бы, чтобы она осталась вдовой в самом деле — чтобы Лад умер.

— Понимаю, такие речи и впрямь могут смутить, — у Лизаветы многое вертелось на языке, но она заставила себя смолчать. — Можешь хотя бы сказать мне, надолго ли меня заперли?

Настасья отвела взгляд.

— Пожалуйста? — Лизавета сделала шаг ей навстречу. — Ради нашей дружбы или хотя бы памяти о ней?

Служанка сомневалась. Лизавета требовала от неё многого — нарушить приказ господаря, стоявшего много выше неё самой. В любой другой раз Лизавета бы отступила. В любой другой раз.

— Прошу, — она заглянула Настасье в глаза.

— Ваш отец просил не говорить… — пробормотала та. А потом словно плотину прорвало. — Он просил не говорить, но он уехал туда, на озеро, где с вами… возможно, что-то сделали. И сказал держать вас взаперти, пока он не вернётся, или пока вам не станет очевидно лучше.

— Постой… что? Куда он уехал⁈ — Лизавета схватилась за сердце.

— На озеро, где вы были. Не то чтобы это говорили лично мне, но я слышала, что он… он собирается наказать того, кто вас околдовал. Собрать мужиков, объяснить им всё, выступить вместе на рассвете…

У Лизаветы не нашлось слов. На долгие мгновения она застыла посреди комнаты, глядя в пустоту, без единой эмоции на лице, кроме растерянности. Она знала, что отец винит Лада во всех своих бедах, но напасть на него? В такое она не могла поверить, об этом не могло быть и речи.

— Ты уверена? Что слышала именно это?

— Да, господарыня.

Могла ли Настасья перепутать? Лизавете было бы удобней так думать, но она знала свою служанку. Та была простушкой, но не из глупых — она не раз приносила Лизавете слухи, которые потом оказывались истиной, выбирала правду из плевел. Если она услышала что-то, если что-то показалось ей важным, то, скорее всего, так оно и было.

— Господарыня? — беспокойство в голосе Настасьи было неподдельным.

Похоже, девушка уже начала жалеть о том, что всё рассказала — так сильно её слова подействовали на Лизавету. Понимая, что нужно взять себя в руки, ты на мгновение прикрыла глаза, а когда открыла — смогла даже выдавить слабую улыбку.

— Всё в порядке, Настасья. Я просто… не ожидала.

— Понимаю, — возможно, это и впрямь было так. — Могу ли я что-нибудь для вас сделать, господарыня?

Лизавета застыла. Она не задумывалась об этом, но в действительности было кое-что, способное ей помочь.

— Да, не могла бы ты приказать набрать мне ванну?

На секунду она засомневалась: отец мог, как в прошлый раз, приказать не подпускать её к воде. Но Настасья, словно ни в чём ни бывало, присела в коротком реверансе.

— Да, господарыня.

Значит, шанс ещё был.

29

От воды вверх медленно поднимался пар, пахнущий розовым маслом. Лизавета села у края медной ванны, положила подбородок на льняную ткань, устилавшую её поверхность. Она медлила, глядя на спокойную гладь, сулившую ей спасение — мнимое или нет.