Жемчужный узел

— Держи, — появилась Ольга, в каждой руке — по пышущей паром кружке.

Лизавета поблагодарила, пригубила осторожно. Отвар оказался слегка сладковатым, непривычным на вкус, но пить можно. Только очень горячо.

Посидели. Лизавета и Ольга осторожно пили ромашку, вдыхая тёплый аромат трав, Лад глядел в никуда, болтая ногами в воздухе и насвистывая под нос простецкую мелодию снова и снова, по кругу. На третий круг Лизавета поймала себя на том, что тихонько притоптывает в такт.

— Лад, — вдруг протянула Ольга.

Свист прекратился.

— А не растопить ли нам баню? Думая, наша гостья была бы за это благодарна.

Это был не вопрос, но Лизавета кивнула. За всеми волнениями она напрочь забыла, как выглядит, и сейчас осознание собственной несуразности навалилось на неё неожиданным грузом. Вмиг засмущавшись, Лизавета поддёрнула шаль, прикрывая помятое платье.

— Полноте, — заметила её жест Ольга. — Мы всё понимаем: похоже, ты проделала долгий путь. Не всякий с дороги выглядел бы так достойно.

Она вновь повернулась к Ладу:

— Так что насчёт бани?

Тот как будто не хотел уходить: мялся, переводил взгляд с Ольги на Лизавету. Но, не найдя повода задержаться, дёрнул плечом.

— Будет исполнено! — из комнаты вышел быстро, словно надеясь так же быстро вернуться. А через мгновение Лизавета поняла, почему он так не хотел оставлять её с Ольгой наедине.

Стоило Ладу выйти, как она преобразилась. И без того прямая спина превратилась в натянутую струну, внимательный взгляд стал пристальным, даже пронзительным. Ольга с шумом отодвинула в сторону свою кружку, положила подбородок на сомкнутые в замок руки и посмотрела на Лизавету так, что у той комок возник в горле. Она с трудом сглотнула.

— Итак, девочка, — даже голос Ольга стал другим: глубже, громче, суровее. — Теперь, когда нам никто не мешает, расскажи-ка мне, как ты на самом деле сюда попала.

Сердце Лизаветы зашлось, как у перепуганной птички.

— Я не понимаю…

Ольга улыбнулась так, что Лизавета не смогла договорить. Ей показалось, Ольга видит её насквозь, словно у Лизаветы на коже написана правда. Может, и впрямь написана: предательским румянцем, мурашками, пробежавшими по предплечьям.

— Вы мне не поверите, — покачала она головой, пряча лицо за кружкой.

— Ты даже не представляешь, во что я могу поверить. Говори.

Лизавета беспомощно обернулась, посмотрела на дверь — но, конечно, Лад не мог вернуться так скоро. А если бы и пришёл, чем бы он ей помог? Наверняка бы тоже захотел узнать правду, а после долго смеялся бы и называл сказочницей, как мачеха называла совсем недавно её отца.

— Я правда не знаю, как здесь оказалась.

— И нет никаких догадок? — снова эта улыбка женщины, заранее знавшей ответы.

Скрепя сердце, Лизавета кивнула:

— Есть.

И рассказала всё, как на духу. Про невыносимый постоялый двор и стоявшую на дворе жару, про запретившего выходить наружу отца и свой побег, про манящую студёную воду и загадочное перемещение, случившееся, стоило к этой воде прикоснуться.

— А почему, говоришь, твой папенька вообще тебя увёз?

До последнего Лизавета пыталась это скрыть, хотя понимала, что бесполезно. Без слов о водяном к её рассказу оставалось слишком много вопросов, начиная с самого главного, который озвучила Ольга.

— Этому вы точно не поверите, — повторила Лизавета.

«Попробуй», — ответил ей внимательный взгляд.

Ольга и впрямь удивила её. Упоминание водяного не вызвало в ней сильного изумления — женщина лишь нахмурилась, чуть поджала и без того тонкие губы.

— Ясно… — протянула, когда Лизавета рассказала о сделке, заключённой её отцом. — Занятная же история с тобой приключилась, маленькая купчиха.

«Занятная — не то слово», — подумала Лизавета, вновь отпивая ромашкового отвара. То ли он подействовал, то ли сказалась усталость, но она почти перестала волноваться. Да и что ещё могло случиться сегодня? Разве что водяной явится перед ними — но пока явился лишь Лад.

— Всё готово, — проговорил он, входя в комнату.

— Прекрасно, — Ольга перевела свой проницательный взгляд уже на него и, не отрываясь от Лада, поинтересовалась у Лизаветы: — Ты не против, если мы не будем тебя провожать? Найдёшься?

— Наверное…

— Выйди из дома и обойди его слева, баню ты не пропустишь. Только загляни перед этим в дальнюю комнату, возьми в шкафу любое платье, какое глянется.

— Может, я всё-таки… — начал было Лад.

— Нет, — прервала его Ольга, и ласковый голос её показался Лизавете пугающим. — Нам с тобой надо кое-что обсудить, а девочке — побыть одной и обдумать всё, что с ней приключилось.

Согласия Лизаветы явно никто не спрашивал, да и ей самой резко расхотелось оставаться в избе. С неожиданной для своей усталости прыткостью она прошла в дальнюю часть дома, толкнула первую из двух дверей и, убедившись, что оказалась в нужной комнате, ощупью открыла шкафи вытянула из него первое попавшееся же платье.

— Спасибо, — наспех поблагодарила, пронёсшись обратно к выходу, и юркнула на свежий воздух.

Лишь на крыльце Лизавета остановилась перевести дух и обернулась, чтобы посмотреть на обычную с виду крестьянскую избушку. Но как бы просто изба ни выглядела, внутри неё точно было что-то не так.

04

Несмотря на странных хозяев дома, приютившего Лизавету, ночь в его стенах была не в пример приятней ночей, проведённых на выбранном отцом постоялом дворе.

Проснувшись от лучей солнца, вольно прогуливавшихся по её лицу, Лизавета с удовольствием потянулась и сладко-сладко зевнула. Она чувствовала себя так, словно заново родилась: чистой, свежей, бодрой и — в чём ей было неловко признаваться даже себе — полностью довольной жизнью. Если дома Настасье частенько приходилось будить хозяйку по утрам, то тут Лизавета запросто встала сама и сама же оделась: натянула отложенную с вечера длинную рубаху, поверх — простецкий сарафан грязно-зелёной ткани. Не сказать, чтобы наряд особливо её радовал, но в нынешней ситуации привередничать не приходилось, да и хозяев обижать не хотелось.

Убрав волосы в косу и сунув ножки в туфельки — единственное, что осталось от её собственного наряда, — Лизавета на мгновение замялась у двери. Она помнила вчерашний разговор с Ольгой, до странного спокойно отнёсшейся к рассказам о водяных и чудесных перемещениях, и задумалась, как теперь с той общаться. Стоило ли ждать подвоха? Нужно ли скрывать предмет их вечерней беседы от Лада — или Ольга сама ему всё поведала той же ночью? Лизавета терялась в догадках и понимала, что вряд ли додумается до правильных ответов. Оставалось их только узнать.

Снаружи, как оказалось, уже кипела жизнь. Ольга крутилась у печки, платье так и шуршало. Лада не было видно, зато обнаружилось новое лицо — за столом, с ногами забравшись на лавку, сидела прелестнейшая девчушка с белоснежными длинными волосами.

На звук шагов девчушка вскинула голову и приветственно махнула рукой, в которой держала щедро смазанную маслом булку. Судя по всему, Ольга заметила движение краем глаза — почти сразу она обернулась, встречаясь взглядом с замершей в проёме Лизаветой. При виде неё губ Ольги коснулась улыбка, но не радостная, а будто сочувственная.

— Доброе утро, — проговорила она своим мягким голосом.

— Доброе, — смутившись, Лизавета уставилась в пол.

— Доброе! — раздалось звонкое со стороны стола.

Бодро стуча пятками по полу, безымянная девчушка преодолела разделявшее их расстояние, и вскоре в поле зрения Лизаветы появилась её рука: худенькая, как у птички, с остро выступившей косточкой на запястье.

— Я Инга, если что.

О! Не в силах сдержать любопытства, Лизавета подняла голову, чтобы посмотреть на вторую названую сестру Лада — и нахмурилась.

Внешность Инги была странной для юной девушки, какой она, по сути, была. Слишком светлая кожа, белые волосы, но поразительнее всего — глаза. Их можно было бы назвать светло-серыми, и это вполне соответствовало истине, вот только они были слишком светлыми. Живую радужку словно подёрнуло туманом, молочной дымкой.