Страница 10 из 15
— Давайте, ребя, давайте! — торопит Ильюха, увлекая ее за собой. — Серег, она ж ледяная вся, твою мать!.. А ты чего молчишь-то, как неродной?!
— Илья! — окликает его жена, которая все это время стоит, не сводя с Анны глаз. — Илья!
— А? — бросает он.
— Отпусти ее! — строго произносит женщина.
— В смысле? — не понимает мой друг.
— Какой тебе еще смысл! Ты не видишь?.. Глаза-то разуй!
Я уже сделал несколько шагов за ними, но теперь останавливаюсь и жду, что будет дальше.
Ничего не понимающий мой друг подводит Анну к машине, но жена встает у них на пути, перед дверью, к которой он протянул руку, не давая ему открыть.
— У нас не труповозка! — произносит она железным голосом.
— Чего? — Ильюха оторопело смотрит на супругу. — Ты че, Мань, сдурела?
— Ты в глаза-то ей посмотри, — отвечает та. — На лицо, на руки…
Илья поворачивается к Анне, всматривается.
Кажется, до него доходит. Он отпускает девушку, поворачивается ко мне. Минуту или две смотрит на меня.
— Серег?..
Я молча киваю.
— Как же это… — читаю я по его губам.
Аня отходит в сторону, встает не глядя на нас.
— Серег… Как же это?..
Я пожимаю плечами, потом показываю на бутылку, подношу ее к губам, делая вид, что пью.
— Садись в машину, поехали, — командует Мария мужу. — Руки спиртом протри.
— Да подожди ты! — кричит Илья. — Может, им обогреться надо и…
— Ты идиот?! — она дергает его за плечо, толкает к машине. — У тебя ребенок дома, а ты туда трупы потащишь?!
Илья жалобно смотрит на меня. Наверное, он еще надеется: сейчас я докажу, что жена его ошибается.
Я улыбаюсь. Потом поднимаю бутылку, стучу по ней пальцем, снова подношу ее к губам.
Мария открывает машину, достает початую полторашку воды, бросает под ноги Анне.
— Садись, поехали! — командует она мужу.
— Подожди ты! — морщится Ильюха.
Но она не ждет. Садится в машину, яростно захлопывает за собой дверцу.
Я делаю несколько шагов вперед, останавливаюсь напротив друга. Анна поднимает брошенную бутылку, подходит, встает за моим плечом.
Мы с Ильей несколько минут молча смотрим в глаза друг другу.
Когда Мария жмет на клаксон, Ильюха вздрагивает, а в глазах его я вижу (или мне показалось?) облегчение. Он бессильно пожимает плечами, поворачивается и молча садится в машину.
Уже отъехав метров на десять, «Нива» пронзительно и долго сигналит; сигналит, пока не скрывается за поворотом…
Ну ладно. У отложенной смерти есть одна положительная сторона: можно со всеми попрощаться. И как бы побывать на собственных похоронах.
Я беру у Анны брошенную нам початую бутылку «Фанты». Кажется, Илье очень повезло с женой… м-да.
Будь я один, я бы не раздумывая забросил эту подачку вон в тот серый сугроб. Но девушка хочет пить, поэтому я переливаю «Фанту» в нашу тару — она побольше и еще пригодится.
Да и не пристала мертвым гордыня, это — удел живых.
13
Часам к четырем мы, совершенно обессилевшие, окольными путями, добираемся до Березняков и пустынными нехожеными улицами крадемся к нашей даче.
Березняки довольно регулярно патрулируются полицией, поэтому осторожность не помешает. Тем более, что теперь у меня есть цель, есть смысл — мне нужно попрощаться с мамой. Я старательно не думаю о том, что цель моя довольна жестока по отношению к ней. Наверное, она уже смирилась с моей смертью (ведь полиция наверняка выяснила, кто был убитым любовником убитой Дашки), ну или с исчезновением. И теперь, когда я явлюсь к ней с того света…
Нет, я старательно отпихиваю от себя эту мысль.
Ключ как обычно лежит в углярке, на полочке, в старой жестяной банке из-под «Нескафе». Я завожу Анну в дом и первым делом иду во двор, к колонке, чтобы накачать в бутылку воды.
Возвратившись, вижу, что Анна стоит перед фотографиями, развешанными над старым комодом.
— Это твоя мама? — спрашивает она, когда я подхожу и встаю рядом.
— Да. А это — отец… Брат. Он умер семи лет, от порока сердца. Ему повезло: иммунорм тогда еще не придумали.
Кто-то, то ли бог, то ли дьявол, дал нам второй шанс. Но люди считают это ошибкой и в меру своего разумения стараются ошибку исправить.
— Красивая! — говорит Анна. — Ты больше на нее похож, чем на отца.
— Хочешь чаю? — предлагаю я.
Она удивленно смотрит на меня.
— Ну что, в самом деле, все вода да вода! — говорю я. — Почему бы не побаловать себя чайком!
Я понятия не имею, что с нами произойдет, если мы напьемся чаю. Горячего. И произойдет ли что-нибудь.
Есть мы не можем, это совершенно точно, проверено. Пища просто не проходит, она застревает в горле комом. Наверное, из-за отсутствия слюны и слизистой. Но даже если и протолкнуть ее в себя, то ведь пищеварения все равно нет, и еда будет просто гнить в желудке.
А вот горячий чай… С вареньем…
— Ну что? — потираю я руки. — Ставим чайник?
Анна неуверенно пожимает плечами.
Я включаю счетчик, переливаю воду в электрочайник. Открываю банку вишневого варенья — в нем больше сиропа.
И смеюсь. Потому что смысла в варенье нет никакого — ни вкуса, ни запаха все равно не почувствуешь.
Забавный второй шанс нам предоставлен! Тот, кто его нам позволил, сразу четко и ясно дал понять: ребята, отсрочка дана вам совсем не для того, чтобы вы и дальше впустую наслаждались жизнью! Никакого варенья, сна до одиннадцати и суетных желаний! У вас есть дела поважнее…
Правда, он не объяснил — какие. Догадайся сам, называется.
Я смутно подозреваю, что этот некто, по доброте душевной, дал нам возможность исправить совершенные ошибки. Или не по доброте, а в целях сохранения баланса, чтобы мир не ухнул в бездну и хаос.
Ошибок в жизни я совершил много, ох много! Но которая из них главная, та, которую нужно исправить, чтобы размотать весь клубок, я не знаю.
Индикатор чайника гаснет. Я завариваю чай, безнадежно ловя ноздрями исходящий от него пар. Все надеюсь на чудо: а вдруг какой-то из запахов, какое-то из воспоминаний возьмет и разбудит, оживит чувства!..
Мы с Анной садимся за стол у окна, друг напротив друга. Я наливаю когда-то золотистый, а сейчас — серый, напиток в старые чашки из некогда любимого маминого сервиза, чашки из моего детства, доживающие свой век на даче. Демонстративно кладу в чай три ложки вишневого сиропа.
— Может быть, не надо? — опасливо жестикулирует девушка.
Я машу рукой, делаю глоток.
С минуту я сижу, прислушиваясь к ощущениям. Но ощущений нет. Просто нет. Никаких.
Тогда, зло и отчаянно, я делаю глоток за глотком, за минуту выпивая все, весь этот почти кипяток.
Когда подношу чашку ко рту в последний раз, чтобы проглотить вишневый осадок, в нее что-то падает. Всмотревшись, вижу, что это зуб — совершенно целый, не обломанный, не тронутый кариесом зуб. Он очень темного серого цвета, а значит, в реальности он черный, или близко к тому.
Щупаю языком во рту, выискивая дырку и легко выталкиваю наружу еще один — клык.
Анна отставляет чай, который так и не пригубила, с тревожной тоской смотрит на меня.
— Наверное, десны сварились… — говорю я. — Плевать.
— Я не буду, — отвечает девушка. — Не хочу ходить беззубой.
И улыбается вымученной улыбкой.
— Я хочу умереть, — говорит она через минуту, и из глаз ее стекают по щекам слезы.
«Всё отнял господь, оставил только глаза, чтобы плакать» — вспоминается мне цыганская поговорка.
— Убей меня, — продолжает Аня.
Я отрицательно мотаю головой.
— Убей, — просит она. — Я не хочу, чтобы из меня вываливались зубы.
— Ты дожила бы до старости, — улыбаюсь я, — и они все из тебя повывалились бы, все равно.
Она не принимает мой шутливый тон.
— Я не хочу быть… трупом. Не хочу вонять. Не хочу пугать людей одним своим видом. Не хочу, чтобы прикоснувшись ко мне, протирали руки спиртом. Не хочу. Не хочу!
— Успокойся. Среди живых тоже полно вонючих, страшных и заразных, после которых нужно мыть руки.