Осуждённые грешники

Сердце замирает, я в отчаянии оглядываю комнату. Праздничное сияние вечеринки не касается нашего уголка пещеры, и я не сомневаюсь, что посетители вечеринки даже не знают, что мы здесь, не говоря уже о том, как близко большой палец Рафаэля находится к ластовице моих стринг.

Валет пик, ладно. Блять. По логике, я должна была бы сказать — ниже, но боль предвкушения в моем клиторе наводит на другие мысли.

— Выше.

Глаза Рафаэля скользят в сторону, в них загорается что-то невразумительное, и он переворачивает еще одну карту.

Королева червей.

Он презрительно выдыхает.

— Ты, должно быть, издеваешься надо мной.

Когда он проводит большим пальцем по ластовице моих трусиков, наши взгляды сталкиваются. По темноте, затуманившей его радужку, я понимаю, что он чувствует то, что зарождается между моих бедер с тех пор, как его руки задрали подол моего платья в пещере.

Костяшки его пальцев вдавливаются в мою гладкость, затем, обхватив внутреннюю поверхность бедра, он вытягивает большой палец так, что он проскальзывает под кружево и прокладывает сводящую с ума медленную дорожку между моими складочками.

Он останавливается в опасной близости от моего клитора.

Мы пристально смотрим друг на друга. Я не смогла бы дышать, даже если бы захотела. Шум вечеринки стихает, когда в моих глазах отражается отчаяние, которое я больше не могу скрывать. Его взгляд смягчается чем-то, от чего по моим рукам пробегают мурашки.

Вспышка зеленого и цитринового, а затем я ахаю, когда его большой палец прижимается к моему клитору, а свободная рука находит опору в копне моих волос. Он запрокидывает мою голову, прижимается губами к моей шее и рычит свой следующий вопрос мне в горло.

— Как ты научилась считать карты?

— Я не училась. Ты уже знаешь это, я удачливая...

Мой протест прерван вспышкой удовольствия, разгоревшимся в моем клиторе. Приятное трение. Святое прикосновение. Большой палец Рафаэля движется быстрыми, неумолимыми кругами, и белые пятна пляшут у меня за веками.

— Ты не удачливая, Пенелопа. Только не для меня. С тех пор как ты появилась на этом Побережье, я стал самым невезучим человеком на свете. Я теряю все, ради чего работал, и все это из-за тебя.

Шок пересиливает мою похоть, я хватаю его за волосы и оттягиваю его голову назад, пока его губы не касаются моих. Я усмехаюсь ему в губы.

— Значит, ты действительно веришь в удачу. Так вот почему ты меня ненавидишь?

Он горько смеется, и я вдыхаю каждый сантиметр его горячего дыхания, словно это спасательный круг.

— Я неимоверно суеверен, Пенелопа. Раньше такого не было. Я и не хочу быть таким. Потому что никто не доверяет генеральному директору или начальнику, который избегает проходить под лестницами или стучит костяшками пальцев по ближайшей деревянной поверхности, когда с его уст слетает какая-нибудь нехорошая мысль. На самом деле, это ирония судьбы. Я сколотил все свое состояние на азартных играх и статистической вероятности. Я никогда не принимал решений, основываясь на эмоциях, а потом появляешься ты, черт возьми, и я внезапно начинаю убивать деловых партнеров, потому что они смотрят на тебя неправильно. Знаешь, я начинаю думать, что та гребаная цыганка была права.

— Какая цыганка?

Горячий палец скользит в мой вход, и все мысли, включая суеверия и цыган, покидают мою голову. Господи. Он толкается глубже, входя и выходя, входя и выходя, словно запоминает стенки моей киски. Мой лоб прижимается к его, наше дыхание переплетается. Его взгляд опускается на мои губы, и он стонет.

— Что, хочешь поцеловать меня или что-то в этом роде? — говорю я, и мой сарказм окрашен надеждой.

— Что-то в этом роде, — бормочет он в ответ, щелкая по моему клитору за мою дерзость.

Мою спину пронзает электрический разряд, и я цепляюсь пальцем за булавку на его воротнике, чтобы быть поближе к нему.

— Тогда почему ты этого не делаешь?

Он смеется.

— Я бы никогда не доставил тебе такого удовольствия, Пенелопа.

Гордость вспыхивает в моей груди, как неприятная сыпь.

— Да, ну, я бы тоже не стала тебя целовать.

— Нет?

— Нет. Мне не нравится вкус виски.

Он отпускает мои волосы, проводит рукой по спине и притягивает меня к себе за задницу, чтобы его пальцы могли проникнуть в меня еще глубже. Я вскрикиваю, извиваясь от нарастающего давления. Черт, так вот что такое прелюдия? Потому что если это так, то как девушки сдерживаются до проникновения?

— Спорим, ты поцелуешь меня первой.

Я смеюсь, бред затуманивает мое зрение.

— Спорим на миллион долларов, что мои губы никогда не прикоснутся к твоим первыми.

Еще один щелчок по моему клитору. Еще один шаг ближе к оргазму. Когда он снова погружается в меня, то на этот раз уже двумя пальцами. Моя киска горит от темного удовлетворения, растягиваясь, чтобы вместить его. Я слишком близко.

— У тебя нет миллиона долларов, — говорит он со скучающим видом.

— Это неважно, потому что я не собираюсь проигрывать.

Его смех так мягко касается моих губ, что в моем безмозглом состоянии у меня возникает искушение взять кредит прямо здесь и сейчас. Вместо этого я откидываю голову, чтобы не поддаваться искушению, и сажусь на его пальцы.

Искры потрескивают и вспыхивают в нижней части моего тела, затуманивая зрение и распространяя пьянящее вожделение по моим венам. Когда Рафаэль говорит, я едва слышу его из-за звона в ушах.

— Ты плохая девочка, Пенелопа.

— Да, — выдыхаю я.

— А ты знаешь, что случается с плохими девочками?

Я так близка к оргазму, что, черт возьми, чувствую его вкус.

Но тут Рафаэль отстраняет меня, его пальцы покидают мои трусики с легким щелчком резинки.

Сбитая с толку, я перевожу взгляд с потолка на него, как раз в тот момент, когда его влажная рука касается моей челюсти. Он с мрачным восхищением следит за движениями, размазывая мои соки по нижней губе.

— Они не кончают.

И затем, как будто мы собрались на деловую встречу, он поднимается на ноги, разглаживает брюки, проводит большим пальцем по булавке на воротнике и растворяется в толпе. Он оставляет меня с трепещущим клитором, расстроенным сердцем и новой ненавистью к мужчинам с большими руками и шелковистыми голосами.

Глава двадцать девятая

Солнце низко висит над горизонтом, последние лучи простираются над Тихим океаном и окутывают церковь Святого Пия ангельской аурой.

Это ироничное зрелище, потому что это место видело грехи, более подходящие для адского пламени.

Паркуюсь и сдерживаю ухмылку при виде Бугатти Анджело и Харлея Габа, уже выстроившихся вдоль обочины. Они оба приехали раньше меня. Наверное, все когда-нибудь случается в первый раз.

Я поднимаю воротник и выхожу на покрытый инеем гравий. В воздухе витает праздничное предвкушение, ледяной ветер и насыщенный аромат костров, когда я иду через кладбище к церкви. Я сказал себе, что не собираюсь останавливаться, но мое самообладание уже не то, что раньше, и я притормаживаю перед общим надгробием наших родителей.

В память о дьяконе Алонсо Висконти и его преданной жене Марии.

Горький смешок срывается с моих губ облачком конденсата. Девять лет назад я стоял на этом самом месте и верил, что настоящая любовь умерла вместе с моими родителями. Лишь несколько месяцев спустя, когда я основал Анонимные грешники и Анджело позвонил на горячую линию с собственным признанием, я узнал, что ее вообще никогда не существовало.

Наш отец все это время трахал кого-то другого, а потом приказал убить нашу маму, чтобы убрать ее. Слушая голосовую почту Анджело, заполнившую мой номер в пентхаусе, я впервые убедился, что принял правильное решение, выбрав Короля Бубен вместо Червей.

Застегивая запонки, я плюю на могилу и продолжаю путь в церковь.