Страница 34 из 65
– К сожалению, этого русского я не спас, он оказался слиш-ком упрям, – задумчиво, с грустью заговорил Гжегож, словно не слыша меня. – Его накрыла пламенем упавшая балка... Мечислава мне с трудом удалось вытащить из пожарища и с серьёзными ожогами отвезти в больницу. Его дом сгорел дотла...
Он смотрел куда-то в угол.
– Как?! Он спасён?! А тот, который, встал из мёртвых,снова погиб! – застонала я. – Я не хочу верить в это! Гжегож, скажи, что ты пошутил! – взмолилась я.
– Суд и тюрьма – не покаяние для преступника!
– По-твоему, преступник должен гулять на свободе и без-наказанно убивать? – захлебнулась я от возмущения, обретая прилив сил.
– Возмездием может быть только высший суд! – продол-жал он спокойно. – Наша миссия – не позволить растлевающему превысить допустимое... Только это пока в наших силах. Мы не вершители судеб, мы исполнители Его воли, – глядя отрешённо куда-то в пустоту, говорил он.
– Гжегож, очнись! Это же какой-то бред! А где же спра-ведливость? – почти вскричала я.
– Справедливость и истина – две разные вещи! Истинабудет всегда, а справедливость – это только чаша весов...
– А что же, по-твоему, восторжествует?
– Только Истина!
Я хотела спросить, что же такое Истина, но выдавила чтото нечленораздельное, поскольку мои силы вдруг снова иссякли, глаза слипались, и я видела только голубое свечение над головой Гжегожа, но слышала голос:
– Только Истина может быть объективной действитель-ностью и существовать сама по себе вне человека и независимо от его сознания. Это первая ступень высшего сознания, ведущая к Свету...
– Силы снова оставили меня, – с трудом удалось прошеп-тать мне.
– Твоя сила внутри тебя, – слышала я его проникновен-ный ровный голос.
– Я выхожу замуж, – почти в бреду пролепетала я.
– Жизнь твоя повернёт в другое русло. Твой путь не кон-чается здесь, он идёт ввысь, туда, где тёплый Гольфстрим омывает холодные скалы...
Лёгкий, словно дуновение свежего ветерка, чистый ангельский поцелуй, запечатлелся на моём горячем челе; мысль угасала, чтобы пробудиться в изменённом состоянии – всеисцеляющем сне.
Глава 22
Лёгкую занавеску безжалостно трепали порывы ветра. Я встала с постели и подошла к окну: ночное небо заволокли свинцовые тучи, предвещавшие сильную грозу; с небесных высот упала огненная стрела молнии, пронзив землю где-то вдалеке, прогремел раскатистый глухой гром. Усиливающийся шум дождевых капель уверенно перерастал в затяжной ливень. Тёмная комната периодически освещалась яркими вспышками молний, ударяющими всё ближе. Интервалы между ударами молний и раскатами грома становились всё короче. Я закрыла окно.
Подоконник был пуст – исчезли ключи от мотоцикла и техпаспорт. Был ли Гжегож у моей постели, или образы, которые обрывками возникали в памяти, – только плод моего больного воображения, бредовый сон? Сколько я проспала? Сон исцелил меня, я чувствовала себя так, словно родилась заново, и только лёгкий туман в голове мог быть последствием слишком долгого сна.
Действительно ли я выпила розовую, чуть кисловатую жидкость, отливающую серебром, из рук Гжегожа, которая подействовала как бальзам? На ночном столике у кровати стоял стакан, но он был прозрачным и сухим. Следы какой бы то ни было жидкости полностью отсутствовали, но когда я его понюхала, уткнув нос как можно глубже, показалось, что стакан благоухает лепестками роз.
По коридору вразвалочку, метнув взгляд в мою сторону, с несокрушимо нахальной миной, прошествовал приземистый армянин с полотенцем через плечо, один из тех, что торговали на Стадионе Десятилетия, и нырнул в свою комнату. Его голова через секунду высунулась и застряла в приоткрытых дверях, предусмотрительно исчезнув, когда молодая армянка величественной походкой вышла из другой комнаты с подносом, ломящимся от грязных тарелок, и направилась в сторону кухни.
За администраторской стойкой дремала толстушка Мария, освещённая настольной лампой, подперев щеку ладошкой. Взглянув на стену, где висел календарь с обозначенной реальной датой, обведённой красным передвигающимся окошечком, мои глаза изумлённо расширились – судя по дате, я проспала около трёх суток! В это было трудно поверить!
– Ой, – мурлыкнула Мария, приподнимая длинные ресни-цы, – где ты была так долго?
Её дымчатые глаза, с поволокой дремоты изобразили удивление.
– Я и сама не знаю, – неуверенно пробормотала я, – номне кажется, что я спала...
Глаза Марии со страхом округлились. Она заёрзала на стуле и всплеснула полными руками.
– Не беспокойся, Мария, всё нормально, я вполне здоро-ва! – поспешила я её успокоить.
– Кохана, не спи больше так долго, это вредно! – сладкозевнула она, потягиваясь.
– Ладно. Но знаешь, Мария, это произошло со мной впер-вые!
«В этой гостинице можно отдать богу душу, и никто даже не обратит на это ни малейшего внимания», – подумала я с горечью.
Спать абсолютно не хотелось, казалось, что я выспалась на месяц вперёд, но была глубокая ночь, и пришлось снова улечься в постель.
Майский дождь неистово хлестал в окно. Молнии ударяли совсем близко, их яркие вспышки сопровождались оглушительным сухим треском весеннего грома. Стихия бушевала часа два, затем грозу унесло куда то, и последовала тишь. Постоянная смена контрастов: после бури обязательно наступает покой!
Трое суток проспать – это же уму непостижимо! Но куда исчез Гжегож? Если мне не приснилось, и он в самом деле сидел у моей постели в ту лунную ночь, и видел, что я больна, то почему больше не навестил меня? Действительно ли пан Мечислав находится в больнице, вынесенный Гжегожем из пожарища? Кем был тот русский, и правда ли, что он погиб в сгоревшем доме? Ни одного ответа! Но самое главное, что повергало меня в отчаяние, – условившись со своим будущим мужем Мирословом о встрече, которая должна была состояться вчера, предполагала ли я, что просплю целых трое суток?! Ведь он не имеет понятия, где я живу, а я не имею понятия, где живёт он!
Утром я металась, как зверь в клетке, в ярости на себя, не зная, что предпринять. Как можно быть такой легкомысленной, и не записать ни одного номера телефона!
«Успокойся, соберись с мыслями, – унимала я самоё себя. – Только здравый смысл и последовательность действий спасут тебя!»
Мне страшно хотелось стать невидимой, но, признавая невыполнимость сего желания, я усердно потрудилась над изменением своей внешности с помощью грима.
Провозившись часа два, я сочла, что почти достигла того, чего добивалась этим ювелирно-кропотливым трудом. Конечно, чтобы скрыть глаза, можно было надеть очень тёмные большие очки, но я предпочла наклеить ресницы, полностью изменив их форму, и приклеенные ресницы, чёрным веером обрамляющие глаза, изменили даже своеобычную характерность взгляда.
Проверив, прочно ли держит клей красивые дуги чёрных вразлёт бровей, я слегка пошевелила пухлыми розовыми губками, которые выглядели очень натурально, но кожа под тонюсенькой розовой желеобразной плёнкой слегка пощипывала. Полностью изменённая форма губ, придала лицу иное выражение, а их чувственность и сексуальность были бесспорны.
Я попыталась улыбнуться, но с трудом смогла растянуть губы, после чего тонкая плёнка нехотя приобрела прежние очертания. То есть, улыбаться и шевелить губами было нежелательным. Тёмно-золотистая пудра придала перламутровой коже цвет глубокого загара, который так трудно было выжать из глубин моего тела с помощью солнца.
Нужно отдать должное крохотному магазинчику в районе Срюдместья, торгующему всевозможными причиндалами, необходимыми для изменения внешности, куда ноги привели меня сами. Баснословные цены не остановили меня, я с горящими от восторга глазами выбирала товар, воспевая про себя всех тех, кто потрудился над его созданием.
Ещё раз пристально смотрясь в зеркало, я корчила разные глупые мины, проверяя надёжность клея: шевелила бровями, вытаращивала глаза, растягивала рот до ушей. Клей держался прочно, но закрался страх, что все эти атрибуты, можно будет отклеить только вместе с кожей. Натянув на голову чёрный парик с красивой короткой стрижкой, имитирующей «куриные лапки», я обомлела! Кстати, я терпеть не могу носить парики. Они греют мою голову и плавят мозг. Но почему мы не можем менять свою внешность по желанию, а только всю жизнь смотримся в зеркало, видя те же самые черты лица, или же с сожалением наблюдаем процесс собственного старения и злимся на бессилие замедлить или же полностью остановить его. С грустной мыслью, что настало время, когда нужно серьёзно призадуматься о торможении процесса старения, я вышла на улицу.