Страница 33 из 65
Луч света уткнулся в нижний левый угол помещения.
– Был тут один прутик... железненький...
Он нагнулся и поднял с пола какой-то предмет.
– Стоп, а это что? – обратился он к безмолвному силуэту,приговорённому к жестоким пыткам, но пан Метек только замычал, вертя головой.
– А... это дамская сумочка, её потеряла здесь та русская,которая выглядит как настоящая леди. Кстати, я чуть-чуть не успел, и если бы не этот поляк... твоя грешная душа...
Он открыл косметичку, порылся в ней:
– А это что за вещица? – спросил он, словно не зная, чтоне дождётся ответа, извлекая из сумочки мой диктофон. – Очень интересная штучка...
Он швырнул косметичку на пол и занялся диктофоном.
– Со старых забытых папок могут стряхнуть годовалуюпыль, – раздался мой голос.
– Что ты имеешь в виду? – отвечал голос пана Мечислава.
– А вот это и является той самой информацией...– Ты не получишь ничего – таков бизнес!
– Грабёж вы называете бизнесом! Мне вас просто жаль! –гремел мой голос. – Такой бизнесмен, как вы, не имеет будущего! Вы скорее бы согласились дать отрезать кусок вашего раздобревшего тела, нежели отдать то, что вам не принадлежит.
– Ты слишком много позволяешь себе!– Вовсе нет! Я только хочу вернуть своё!..
…
– Я случайно узнала, что Инга оставила завещание.
– Какое ещё завещание и кому? Ведь у неё никого не было!
– А вот здесь вы ошибаетесь – были!
– Кто?..
– Ну, признайтесь, пан Мечислав, что вы были влюбленыв Ингу! Она что, изменила вам? И ещё одно, – Инга не только оставила завещание, но есть ещё и письмо, в котором она высказывает опасения за свою жизнь. Там упоминается одно имя...
– Всё ты врёшь! Тот, кому она могла написать завещаниеили оставить какое-нибудь письмо, ушёл вместе с ней на тот свет. Я просил её, умолял поехать со мной в Германию, но она отказалась, то есть, сама сделала свой выбор! – исступлённо вопил голос пана Мечислава.
– Как вы циничны! Это же признание в совершённом пре-ступлении! Вы признаётесь, что отравили Ингу и её любовника?
– Да ни в чём я не признаюсь!– Шутка такая же злая, как вы сами… – Моя дама слишком много выпила!..
На этом плёнка закончилась. Тень, беспрерывно двигаясь, молчала несколько минут, наконец заговорила:
– Ну, что Метюня, – мне всё ясно! Это, без сомнения, твойпочерк! Ясно как день, что ты живоглот, только не могу понять, как эта дамочка вычислила тебя? Бабы всегда были для меня великой загадкой...
Он помолчал немного в раздумье, затем продолжал.
– Приговор подписан! Я хочу наконец подвести черту иискоренить зло, которое ты постоянно сеешь вокруг себя. Я хотел вытягивать признание из тебя железными клещами, но передумал, – говорила тень.
Я приникла к стене и не имела возможности видеть говорящего, а сквозь щель видела только его гигантскую тень на потолке, но набравшись смелости, из любопытства я забыла о страхе и снова взглянула в окно.
– Ума не приложу, откуда она узнала про письмо? Ни окаком завещании я ничего не знаю, но письмо есть! Да, вот же оно, Метюня, тут всё написано чёрным по белому, – он достал из кармана белый конверт и потряс им перед носом пана Мечислава. – Я передумал пытать тебя, хотя идея отрезать от тебя кусок по куску, очень даже не плохая! Но это не имеет смысла. Я не хочу уподобляться твоим предкам, заковывая тебя в «железную деву», но не радуйся, ты умрёшь иначе! Я глубоко сожалею, что погибла твоя дочь в автомобильной катастрофе... Погибнуть-то должен был ты... Но ты – сущий дьявол и всегда выходишь сухим из воды, поэтому я буду поджаривать тебя на огне постепенно и ещё при жизни отправлю прямо в ад.
Он замолчал, словно взвешивая что-то, а потом провозгласил:
– Мечислав Мартиньяк! За все преступления, которые тысовершил в корыстных целях, и не только, я приговариваю тебя к смерти!
Он пинком ноги опрокинул гриль – пылающие поленья, вывалившиеся из мангала на расстоянии примерно полуметра перед беспомощно привязанными к стулу ногами пана Мечислава, чуть пригасли от удара о деревянный пол, но через мгновение запылали с новой силой. Пламя устремилось вверх, разгораясь всё неистовее, словно кузнечными мехами, раздуваемое лёгким сквозняком, оранжевыми змеями, извиваясь, поползло в разные стороны, легко поглощая, разбросанные повсюду сухие древесные отходы и опилки, свободно овладевая пространством, почувствовало простор.
Я не успела опомниться, как Гжегож почти силой увлёк меня в сторону леска.
– Вот ключи и техпаспорт. Возвращайся к мотоциклу иуезжай! Я не хочу, чтобы ты была замешана во что бы то ни было. Это не для тебя! И не спорь! – потребовал он, когда я попыталась возражать.
– Окно оставь приоткрытым, а ключи и техпаспорт поло-жи на подоконник и ложись спать. Я появлюсь, возможно, только к утру.
– Ну, а как же ты, Гжегож?.. – заскулила я.
– За меня не волнуйся! Иди быстрее!
Он убедился, что я удаляюсь, продираясь сквозь чащу, и лёгкий шорох его шагов затих вдали.
Помню только, что меня трясло от страха, что я останавливалась очень часто, прислушиваясь к звукам, и меня подбрасывало от каждого шороха, и хохочущий лик луны шёл за мной по пятам.
Я напряжённо вслушивалась, и мне казалось, что я оглушена тишиной, и весь мир затаился в ожидании чего-то грозного. Тугую тишь пронзал иногда булькающий смех филина. Из-под моих ног выпорхнула вдруг, неистово захлопав крыльями, испуганная не меньше меня, разбуженная полусонная птица, заставив моё сердце бешено клокотать.
Будучи почти в полуобморочном состоянии, мне удалось извлечь мотоцикл из укрытия и с большим трудом выволочь его с просёлочной дороги на пустынное узкое щебневое покрытие, ведущее к шоссе.
Скорее всего, я завела мотоцикл, включив подсознание: ведь мне никогда не приходилось делать этого раньше, я только видела, как это делается.
Я просто чудом доехала до гостиницы, правда уже в спящей Варшаве, чуть не врезалась на большой скорости в железнодорожные пути, на счастье пустынные в это ночное время. Мыслить о чём либо я вообще была не способна. Мой лоб горел, тело знобило. Всё пережитое мною стоило большой нервной нагрузки, а максимальная концентрация убывающих сил была абсолютно изнуряющей.
Я не помню, как и где припарковала мотоцикл, как вошла в свою комнату и легла в кровать. Сон был тяжёлым, я была в горячечном бреду, металась, а моё сознание тихо угасало.
Не знаю, сколько прошло времени, но вдруг мой пылающий лоб ощутил прикосновение прохладной ладони. Стоило огромного усилия приоткрыть тяжёлые веки: у кровати сидел Гжегож. Его лицо светилось в темноте, озарённое внутренним светом, с голубоватым свечением в форме нимба над высоким чистым челом.
– Ты вернулся, Гжегож! – пропела я с тихой слезой счас-тья, собрав последние силы, пытаясь привстать.
– Выпей это! – сказал он, протягивая стакан с какой-тожидкостью.
Сухие губы почувствовали влагу, пересохший язык ощутил странный кисловатый вкус розовой жидкости, отливающей серебром, которую я выпила с упоением. Гжегож придерживал мою голову.
Из его рук я могла проглотить, не колеблясь, даже яд, но жидкость неизвестного происхождения, подействовала на меня почти моментально – как бальзам.
Меня перестало знобить, сердце забилось ровнее, я обрела прилив сил и способность выражать свои мысли, вспомнив предыдущие события.
– Слава, богу, Гжегож, что ты цел и невредим! – едва слы-шала я свой слабый голос. – Но что произошло дальше? Надеюсь, пан Мечислав не сделает больше зла никому, он сгорел в своём гнезде, и справедливость, наконец, восторжествовала?
Я смотрела на Гжегожа вопросительно, любуясь его одухотворённым лицом, излучающим ангельский свет, его глазами, раздающими добро всему миру, и ждала ответа, но Гжегож молчал.
– Гжегож, я хочу, чтобы пан Мечислав ответил, наконец,за все свои злодеяния, чтобы было пресечено зло, чтобы страдания, которыми он так щедро оделял людей, ударили в него бумерангом и причинили ему ещё большие страдания в форме нестерпимой физической боли! Или, чтобы он сгнил в тюрьме, прикованный к позорному столбу!