Стеклянный занавес

– Тачки на могилах отмолить без мазы! – влезла Вика.

– С Богом не шути! Говорят, один баклан сделал у ювелира Христу на кресте глазки из брюликов, чтоб Христос видел, как баклан поднялся, – подмигнул шкаф. – Так его через неделю отпели! А почём будет портрет меня с вами в ресторане повесить?

– Рядом с портретом попа-рэкетира? – строго спросила Валя.

– Нет базара! Подставлять Горяева за копейки не будем, дело житейское, – закивал он. – А малипусенькую встречку с ним никак нельзя?

– Звоните в приёмную, – посоветовала Валя.

– Телефончик напишете? – осклабился он.

– В Госдуме есть справочная служба.

– Не прогнул, – покачал он головой. – Думал, договоримся, не в накладе останетесь.

После чего встал и, не прощаясь, двинулся к своему столику.

– А с виду простой, как три рубля, – заметила Вика и вдруг завопила: – Ой, смотри-смотри! Как они их сидеть заставили?!

Четыре официанта под восхищённые крики гостей ввозили свадебный торт величиной со стол, по углам которого сидели четыре замерших лебедя.

– Успокоительным накололи!!! – вопила Вика. – Где защитники прав животных?

Гости неистовствовали на тему лебедей, жених сиял, невеста провожала их усталым токсикозным взором. Но по мере приближения торта возбуждение ослабевало. Лебеди оказались ювелирно сделанными из безе в натуральную величину.

– Как придумано, как придумано? – зашипел над Валиным ухом счастливый Спицын. – Про безе забудут, в памяти останутся живые лебеди на торте! НЛП!

– Что? – переспросила Валя.

– Нейролингвистическое программирование! – расшифровал он.

– Это новая ветвь разводилова, – шепнула Вика. – Как двадцать пятый кадр! Зачем ему НЛП, и так без мыла везде влезет.

Пока ехали домой, говорили о новой квартире.

– Про биде я серьезно, – настаивала Вика. – Без биде теперь только нищеброды.

– Мать в нём будет Шарику лапы мыть после прогулки.

– А в большой комнате под пальму рояль! Вечера замутим, селебрити нагоним… Жизнь даётся человеку один раз, и надо прожить её с биде и роялем!

И снова всё это выглядело словно метро взорвали в далёком чужом городе.

До Сони Валя не дозвонилась. Не отвечал ни один телефон. Ночью в суматохе укладывали вещи. Мать втюхивала «торбочку почаёвничать» – пакет с чаем, пряниками, баночкой мёда.

– Бабуль, нас переводчик сразу в кабак потащит! Это ж Швеция! – уняла её Вика.

– Можешь хоть в Швецию съездить без дурацких очков? – попросила Валя.

Выходя из дома, Вика по-прежнему напяливала для важности очки с простыми стёклами.

– Не базар, там понтоваться не перед кем. Нафоткаю всё горяичевским фотиком, смонтирую для курса слайдфильм, – обрадовалась Вика новому амплуа.

– Без очков да со стрижечкой – загляденьице! – залюбовалась ею мать. – Все шведские женихи твои!

– Мне не останется? – пошутила Валя.

– У тебя уж волос седой скоро полезет, а Викуська – цветочек нецелованный, – расставила акценты мать.

Водитель с визами и паспортами опоздал, неслись в аэропорт как угорелые. Пригодилась народная любовь – везде пустили без очереди, иначе бы не улетели. Валя была в аэропорту впервые, Вика хорохорилась, но тоже плохо ориентировалась.

Сердобольные работницы «Шемереметьево-2» запихнули их в самолёт, он задрожал и двинулся по лётному полю, и Валя даже не успела испугаться. А когда набирал высоту и кирпичные особняки новых русских стали уменьшаться, вспомнились слова Горяева:

– Едешь по Подмосковью, из трёх домов два достроены. Кого застрелили, кто сел, кто в бегах, кто разорился.

Летели компанией «SAS», восходящее солнце било в глаза. Самолёт шумел, как ткацкий цех, облака лились из-под кромки оконного стекла, как ажурная ткань из материного ткацкого станка, на которую маленькая Валя зачарованно глазела часами.

– В третьем классе в Крым с дедом летала. Прикинь, самолёт типа ушастого «запорожца». Болтало, как в центрифуге, из меня весь хавчик обратно вывалился, – поделилась Вика. – Ты хоть догнала, что мы по халяве прём в Швецию?

– Нет, – призналась Валя, поражённая ощущением устойчивости самолёта в воздухе. – Сперва казалось, всё это розыгрыш, а теперь – что сон.

Принесли завтрак в коробках: в пластмассовых мисочках лежало полусырое мясо, булочки, салат, пирожное. Валя от волнения не могла ни есть, ни пить. Вика боялась, что стошнит, как в детском перелёте в Крым.

В аэропорту Арланда встречал не говорящий по-русски заспанный мужчина с табличкой «Валантин Лебед». Он молча довёз их зелёными лесами и роскошными старинными улицами до отеля, оформил на ресепшен и по-английски пообещал, что переводчик им позвонит.

Не менее заспанная администраторша лаконично показала пальцем, в какую сторону лифт в номер, в какую ресторан с завтраком, до которого было несколько часов.

Номер сиял бело-голубым дизайном стен и вазами с искусственными бело-голубыми цветами. На столике высилась горка шоколадок и коробочек. Валя потянулась к ним, но Вика одёрнула:

– Не лапай, сказали, здесь в таузенд раз дороже магазинных. Пожрём на завтраке, а сейчас послипаем.

И они упали на полчасика в уютные бело-голубые кровати, под пышные бело-голубые одеяла, взбитые, как облака за окном самолёта.

Разбудил звонок переводчицы, говорившей почти без акцента:

– Здравствуйте, я – Эльза Сегель, буду работать с вами. Сегодня вы имеете свободный день. Завтра встретимся в холле отеля, когда вы позавтракаете. В программе интервью на телевидении и ужин с представителями телеканала. Запишите мой телефон, если будут проблемы, звоните по карточке.

– Сегодня мы никому не нужны. И что значит «звоните по карточке»? – спросила Валя, положив трубку.

– Фиг его знает. Звони с сотовика, зарплаты Горяича хватит. Халявный завтрак продолбали, халявный обед накрылся… Дура я, не стырила самолётный хавчик.

– Вик, у нас куча долларов. С голоду не помрём.

Они умылись, развесили вещи на плечики.

– Куда прячешь баксы? – спросила Вика.

– В рюкзак.

– Дели на четыре кучки, пакуем в бабкины платки, прячем в четыре сиськи. – Вика достала из чемодана четыре вышитых матерью носовых платочка из тонкой бязи.

– Это Швеция, здесь не воруют, – возразила Валя, но послушалась.

– С нами кент кумарил. Как ты болезнь своей экстрасенсорикой видишь, так видел, где у пипла лопатники. В тюряге этому учился. Говорил, по походке вижу, есть ли бабло и в каком месте сумки. И сумку надо резать сзади нежно, будто бабочка присела…

Спустились к администраторше, Вика получила у неё код, по которому из Стокгольма звонят в Хельсинки. А возле старого почтамта поменяли доллары на кроны.

По карте из номера добрались до главной торговой улицы Дроттнинггатан, переводящейся как улица Королевы. Она оказалась тесной, с нависающими над головой домами и толпой народу.

– По сравнению с Невским проспектом ваще фуфло, – резюмировала Вика.

Но Валя не была в Санкт-Петербурге и восхищалась смелости оформления здешних витрин и наслаждалась воздухом, пахнущим морем. Казалось, всё это, даже воздух, имеет к ней какое-то особенное отношение.

Шведы и шведки выглядели более свободными, породистыми и жизнерадостными, чем финны, но казались более однообразно вылепленными. Словно были родственниками, по чистой случайности незнакомыми между собой. И одевались иначе, чем финны. Элегантно и продуманно.

Валю удивили и заоблачные ценники в витринах, и уличные артисты. На одном углу улицы Королевы на гитаре играл седой цыган, а девочка лет десяти в пёстрой юбке дёргала прохожих за одежду, чтоб дали монетку. На другом углу худющий молодой африканец, закрыв глаза, лупил по барабану.

– Колотит на дозу, – заметила Вика.

Неподалёку женщина в сарафане и кокошнике, раздвигая руками баян, пела: «Под сосною, под зелёною, спать положите вы меня…» А у её ног пестрела хохломская миска с мелкими монетами.

Позвонила мать:

– Летите или к земле пристали?

– Пристали.