Страница 12 из 16
– Тоже? – удивилась она.
– То есть, в моём вопросе вас смутило именно это слово?
– Не понимаю. Нет. Ничего я не боюсь, – зачастила Алёна. И хоть вела разговор с Кириллом, смотрела только на Глеба. – Мне-то чего бояться?
– Одноклассника Вовку, например.
– Так он… он сотрудник полиции, да и потом… с Ваней несчастный случай произошёл… все знают.
– Вы в это верите?
На этот вопрос женщина, устав от недосказанности, собственной лжи и подвохов в репликах странного журналиста, ответила искренне:
– Верю ли я – дело десятое. А родители верят, с этой верой живут. Как им живётся, то не моё дело, и не ваше. И вообще… – она с сожалением посмотрела на Глеба, – вам, кажется, пора.
– Это точно, – Глеб бросил взгляд на ходики – простенькую, вырезанную из дерева сову с цепями, гирями и маятником, с двигающимися в такт маятнику глазами, усмехнулся, – Надо же, такой раритет… Неужто работают?
– У меня муж мастер на все руки… был, – с гордостью ответила Алёна, при этом посмотрела на Глеба откровенно призывным взглядом. – Вы бы не ходили больше по деревне, Глеб, не расспрашивали людей.
– Почему?
– Не расскажет вам никто о Ване. Не знают люди Сенцовых, сторонятся их. Они хоть и местные, но чужие здесь. Вон, за глухим забором прячутся…
– И людей стращают, – с усмешкой закончил её фразу Кирилл.
– Я этого не говорила, – медленно покачала головой Алёна. – Закрытые, это да, остальное вы сами додумали.
– Пусть так, – легко согласился Кирилл. – Ну что, дальше пойдём? – спросил он у Глеба, когда калитка, скрипнув на прощанье, захлопнулась. – Или хватит уже на сегодня? У меня, если честно, голова кругом.
– Согласен. Давай уже к дому двигать. Ещё один визит, и я сам умом тронусь…
– Особенно, если в следующем доме такая же красотка живёт, – не удержался от колкости Кирилл. – Как она вокруг тебя круги нарезала… загляденье! Видела бы Ирка, волосёнки бы ей повыдирала.
– Да тьфу на тебя! – рассмеялся Глеб. – Завидно?
– Вот уж нисколечко! Но эти реснички, этот голос, взгляд… Глебка, может, вернёшься? Не разочаровывай барышню, – заговорщицки подмигнул Кир. – А я тебя в машине подожду.
– Иди ты… лесом!
– Предпочитаю ехать, – ныряя за руль, ответил Кирилл.
Когда тронулись, Кирилл всё ещё улыбался, вспоминая и смакуя визит к соседке Сенцовых, но улыбка померкла, стоило отъехать от посёлка. Глеб насторожился, когда на довольно крутом повороте Кирилл не сбросил скорость.
– Полихачить решил? – спросил он.
Кирилл в ответ медленно покачал головой.
– Пристегнись, Глеб.
– Что? Что случилось?! Что ты творишь, Кирюха?!
Кир не ответил, он сосредоточенно смотрел на дорогу, автомобиль, всё набирая скорость, летел с горы. Воздержавшись от дальнейших вопросов, Глеб послушно накинул на себя ремень безопасности.
– Чёрт! Чёрт! – сквозь зубы бормотал Кирилл, судорожно вдавливая в пол педаль тормоза. – Что за хрень такая?!
А Глеб смотрел на дорогу, летящую серой лентой под колёса, и с ужасом осознавал, что этот путь, скорее всего, окажется для них последним. Гора, запредельная скорость, отказавшие тормоза, овраг с правой стороны, за ним лес. С левой, там, под горой далеко внизу виднеется поле… Пока дорога ровная, прямая – они живут, но первый же поворот наверняка окажется для них смертельным.
Впереди замаячил рейсовый автобус. Он плетётся с черепашьей скоростью. В нём люди. Наверное, много людей, они едут по своим делам, и все хотят жить. И невдомёк им, что смерть уже в нескольких метрах, не подозревают они о беде…
Нет, Глеб определённо не хочет досматривать эту историю, лучше зажмуриться, не видеть ничего, из темноты в темноту, наверное, не так страшно… Он зажмурился. Сильно, до боли в глазах… Вот. Вот сейчас. Скорей бы уж…
«Меня зовут Ярослав. Я являюсь прямым потомком тех, кто, не имея на то морального права, без суда и следствия вынес и привёл в исполнение смертный приговор. Мои родичи совершили казнь. Жуткую и неоправданную. Несоизмеримую ни с чем в своей жестокости. Была ли убиенная ведьмой? Сомневаюсь. Пересуды да оговор – вот из чего сложилось обвинение. А казнь состоялась»…
От зажжённой лучины света было чуть, по бревенчатым стенам метались причудливые тени, за печкой стрекотал сверчок. Хоть и бедная изба, роскоши не знает, зато в ней тепло и уютно, скрипят, будто переговариваясь, половицы под ногами, тянет из печи огнём, дровами, щекочет ноздри умопомрачительный запах похлёбки да свежего печева. Под потолком, источая дурманящий аромат, развешаны сухие пучки цветов и трав, на печи, устланной чистой тряпицей, подсыхает лесная малина.
Несмотря на преклонный возраст, быстро передвигается по избе хозяйка, движения её резкие, порывистые. Её тень на стене напоминает суетливую галку, вот взметнулись вверх руки-крылья, вот сама метнулась в сторону, того и гляди, по-птичьи заговорит. Вот поставила на стол три грубые деревянные миски, вот возле каждой ложку положила. Простенькие ложки, без росписи, из клёна не самым искусным мастером вырезанные. Следом полотенце домотканое на столе развернула, поплыл по горнице запах свежего печева, в полотенце оказался каравай, пышный, пахучий, с выбеленными мукой поджаристыми бочками.
Гости – мальчишки четырнадцати годков отроду, дружно повели носами, один здоровым, второй – разбитым в кровь, распухшим. Они являлись точной копией друг друга, разнились сейчас разве что носами, в остальном же… одинаковые лица, одежда, причёски, даже родинки на лице в одном и том же месте. Близнецы, не отличимые друг от друга и в то же время разные совсем. Те, кому должно являться самыми близкими, люто ненавидели друг дружку, непримиримыми врагами являлись. Сидели на лавке как можно дальше друг от друга, один, подтянув колени и примостив на лавке босые ноги, второй, то и дело шмыгающий расквашенным носом, чинно сложив на коленях руки, с прямой спиной и вздёрнутым вверх подбородком.
– А ну за стол! – ворчливо приказала хозяйка. Мальчишки повиновались. Один охотно, второй, будто одолжение делая. – Владислав, Ярослав! – одёрнула она, – Еда не любит хмурых лиц, не в прок пойдёт, ну-ка, посмотрите друг на друга и улыбнитесь. Имена у вас славные, великие, а вы ну как те волчата!
Мальчишки посмотрели друг на друга недобрыми взглядами, обменялись неискренними улыбками.
– Нянюшка, почему всё так? – с тоской во взгляде спросил мальчишка с разбитым носом. – Почему маменька поступила так? Почему батюшка запил? Почему мы с братом ненавидим друг дружку?
– Дурень ты, Ярослав! – рассмеялся второй брат. Веселье его вышло обидным, злым. – Батюшка запил оттого, что маменька померла, а с утёса она сиганула, оттого, что и раньше неживая была. Как рыба снулая… – с презрением бросил он. От обиды то презрение шло, от боли жгучей, что таить в себе мочи не было.
– Владюша, – прижав к себе русую голову мальчишки, вздохнула старая нянька. – Не ведаешь ничего, так молчи лучше, не бросай на ветер слов невозвратных, лихом они обернутся.
– А чего тут ведать – дёрнувшись и освобождаясь от объятий, огрызнулся мальчик, – Коли правда всё?!
– Неправда! – подскочил Ярослав. Упёрся сжатыми кулаками в стол, исподлобья, тяжело посмотрел на брата.
– Ударишь? – поднялся Владислав. – Ну давай! А я отвечу…
– Не ударю… – поникли плечи, вздохнув, опустился на лавку младший брат. Нет, он не боялся драки, стычки с братом по пять раз на дню происходят, его тяготила сама их непримиримая вражда. Хотелось всё-всё в жизни изменить. Не получалось. Не воротишь больше маменьку, оборвавшую собственную жизнь, да и прав в чём-то брат, не ласковой она была, холодной. Что дети родные, что челядь дворовая – всё ей едино. Голос её, ровный и тихий для всех звучал одинаково. Ни тепла в нём не было, ни радости, одна печаль, в душе навек поселившаяся.