Вьюгова дюжина

По трапу загудели шаги нескольких пар ног и Таашша, отмерев, задрала голову. Она не видела офицера – плохим зрением Таашша страдала ещё с детства – но была практически уверена, что тот внимательно следит за её действиями, перегнувшись через фальшборт. Таашша отчаянно замотала головой, надеясь, что старлей поймёт этот жест и вернет носильщиков обратно на корабль.

На снегоступах Таашша ходить не умела, а запаниковав и вовсе запуталась в собственных ногах. Клюв снегоступа ухнув в сугроб и нога увязла по самое колено. Выругавшись, Таашша ухватилась за тесемки. Руки тряслись. Она старательно смотрела на завязки в своих пальцах, но воображение рисовало вырастающую за спиной мужскую фигуру с пустым мертвым взглядом.

Ветер загудел низко и зло. Таашша медленно обернулась. Не заорала она только потому, что перехваченное горло отказывалось издавать какие-либо звуки.

Белая, клубящаяся, воющая пелена неслась к кораблю, грозя смять, утащить вслед за собой. Бежать к трапу было поздно. Спускающиеся по нему и так же заметившие надвигающуюся бурю люди рванули наверх, но Таашша видела, что они не успевают.

Вьюга жаждала крови. Вьюга её получит.

Не придумав ничего лучше, Таашша ползком добралась до ближайших саней, поднырнула под них и сжалась, ожидая удара.

Метель налетела, в один миг пожрав всё – окружающий мир, тепло, дыхание. Ветер лез Таашше в лицо и она захлебывалась избытком воздуха. Снег залепил глаза, сыпал за шиворот, сдирал с головы платок.

– Та-а-а-ш-ш-а-а, – провыло где-то совсем рядом, заставив сжаться в комок, закрыть ладонями уши.

Она уже слышала этот голос-шёпот. Кучу лет назад, одурманенная дымом курящихся трав, зачарованная звоном бубна, она покорно позволила родичу Вьюги подвести её к костру и слушала, как гуляющий по залу именаречения ветер воет-шепчет имя, с тех пор принадлежащее ей. Но сейчас, когда незримые губы Вьюги нашептывали это имя в самые уши, Таашше стало страшно. До онемения конечностей, до истошного вопля. Только вот вопить мешал забивающийся в рот и ноздри снег.

Сани заскрипели, словно лежащие на них тюлени ожили и пытались двигаться. Но тюленей Таашша не боялась. В отличие от облаченных в добротные, чуть потёртые кисы ног. Ноги прохрустевшие мимо её убежища, проваливаясь в снег едва не по колено. Протерев глаза от налипшего снега, Таашша сощурилась, стараясь не выпускать из вида шагающие вдоль саней ноги. Мокрые ресницы моментально схватило льдом, но Таашша боялась даже на миг сомкнуть веки и потерять кисы из виду.

Ноги замерли прямо перед Таашшиным лицом. Она зажала рукой рот, боясь выдать себя случайным звуком.

На снег опустилась ладонь. Тяжёлая, мозолистая. И Таашша заорала. Самозабвенно, отчаянно, словно крик мог помочь, отогнать мёртвых тварей, испугать хохочущую над ухом вьюгу.

И крик помог. Всё стихло так внезапно, словно кто-то щёлкнул невидимым тумблером. Замолк ветер, снежные вихри улеглись ребристыми сугробами на лёд. Кисы исчезли.

Таашша с трудом вылезла из-под занесённых саней и огляделась. Тюленьи туши громоздились снежными холмами. Черная громада корабля, величественная, давящая, возвышалась, казалось, до самых небес.

Трап был пуст. Ни у саней, ни у зарастающей нежной корочкой льда полыньи не было ни одного человека, кроме Таашши.

Глава 2

Множество пар резиновых тапок жизнерадостно шлёпали о металл. Таашша комкала в руках огромное банное полотенце с завернутым в него куском мыла и мелко подрагивала. Она не могла согреться с тех самых пор, как срывающийся на истеричный крик голос офицера наконец-то перестал мучить её бестолковыми расспросами и Таашше позволили идти на нижние палубы, продолжать прерванную уборку. Внизу тоже было холодно. Зуб не попадал на зуб и Таашша то и дело зажигала фонарь, чтобы погреть окоченевшие руки о тепло огонька. Кажется, сегодня она потратила керосина больше, чем за предыдущую дюжину дней, но Таашше не хотелось экономить. Тёплое рыжеватое пламя отгоняло холод. Не тот, который крючил пальцы и щипал голые участки кожи. Тот, который полз по венам при воспоминании о замерших перед её лицом кисах.

Всем, кто был в то утро на верхней палубе, велели держать свои догадки при себе. Под угрозой полёта за борт. Плели какую-то чушь, про нападение волков, про треснувший лёд, про запаниковавших и провалившихся в полынью у пуза корабля людях. Но Таашша знала, что видела. На её глазах несколько свежих, ещё теплых трупов превратились в безмозглые куклы и ушли вслед за разбушевавшейся метелью. Бродячие мертвяки. Бродяки.

Таашшина бабуля любила до икоты пугать младшенькую страшными сказками про спятивших родичей Вьюги, забирающих чужие имена, обрекающих неугодных на участь бродяков. Но в сказках Вьюга запечатала своим родичам уста, чтобы они больше не могли звать мертвых из могил. А охотников кто-то позвал.

На жилой палубе топили. Женщины тянулись по коридору возбуждённо перешептываясь, толкаясь, переглядываясь. Все как одна – худые до изнеможения, с запавшими щеками и пушистыми от расплетённых косичек волосами. Все как одна – в длинных тонких рубахах.

Таашша была похожей на всех разом. Песчинкой в этой сели, ползущей к душевым комнатам со всех коридоров. Её волосы так же пушились гривой – мелкие косички долго не желали расплетаться. Сейчас у Таашши ныли и пальцы, и издерганная кожа головы. Рубашка была такой же длинной и тонкой как у всех, но волосы на руках стояли дыбом, а нутро зябко дрожало, промерзшее до самых костей.

Из открытой двери душевой пахнуло сырым паром. Таашша стянула рубаху, обернула её в полотенце и сунула в угол, стараясь выбрать место посуше. Огляделась, стискивая увесистый кусок мыла. Раздевающаяся рядом девушка скривилась, и не удержала завистливый вздох. Её обмылок годился разве что швеям на выкройки. Таашша презрительно ухмыльнулась. Выросшая среди целой оравы братьев, она умела беречь своё добро от чужих загребущих рук. Каждым выступающим на спине позвонком она чуяла неодобрительные и жадные взгляды, но упрямо вздёрнула подбородок и шагнула на мокрый пол.

Сегодня вода, желтоватая, пахнущая затхлостью и солью, казалась обжигающе-горячей. И Таашша, поддавшись слабости, вертела свой кусок мыла в руках, взбивая скудную пену, тратила бездумно и расточительно. Глаза наткнулись на забытый кем-то моток измочаленной пеньки. Таашша взяла его, брезгливо побултыхала под струей води и принялась лихорадочно натирать кожу. До красноты, до мелких ссадин. Сдирая весь пережитый страх, прогоняя засевшую занозой в сердце вьюгу.

Вода шумела в ушах. Смешивалась с суматошными ударами сердца. Гудела, будто порывы ветра. Ледяного, насмешливого, бормочущего невнятные жуткие фразу. Таашша замерла, не донеся вехотку до кожи и, задержав дыхание, прислушалась.

– Хорош воду тратить! – в чувство её привёл грубый толчок в спину. Таашша резким движением обернулась и сжалась, готовая драться или бежать.

Кувалда отличалась от других Таашшиных соседок по кубрику. Крепче прочих, шире в плечах. Макушкой она не дотягивала Таашше даже до плеча, но никто не пытался потешаться над её низким ростом. Прозвище Кувалда присвоила себе сама и охотно подтверждала его при любом удобном случае, прореживая собеседникам зубы огромным кулаком.

Таашша попыталась протиснуться мимо, не влезая в споры, но у Кувалды обнаружилась группа поддержки. Припевалы притёрлись плечом к плечу, перекрывая пути к отходу. Воды с мокрых волос бежала по позвоночнику мерзкой остывающей струйкой. Из двери сифонило. Голая кожа покрылась колючими мурашками. Ступни скрючило от холода – по металлу к стокам текла холодная, почти ледяная вода.

Ещё вчера Таашша бы потеряла сознание от страха, но сейчас внутри заколыхалось жгучее раздражение.

– Что ты там намываешь? Одни кости, и те тонкие как у птицы, – Кувалда скалила зубы, а Таашша, как зачарованная, глядела на щербину возле её верхнего клыка. В голове было пусто и гулко. Вода щекотно катилась по спине, пересчитывая острые позвонки. Внутри до сих пор шевелилась глыба льда, не отогретая водой и вехоткой.