Страница 7 из 122
Остановил свой «виллис» в небольшом хуторке, километрах в трех от линии фронта, где расположились артиллеристы. До рассвета оставалось несколько часов, но никто не отходил от своих орудий, все ожидали приказа.
Первый артиллерийский залп прогремел неожиданно, хотя Туманов ждал его каждую секунду.
Канонада продолжалась минут пятнадцать, затем внезапно все утихло. Туманову хорошо была знакома эта кажущаяся тишина, и он, еще оглушенный орудийным гулом, напряженно прислушивался. Со стороны, где располагался его полк, как сквозь стену, услышал беспорядочную трескотню автоматов и слившееся в одно протяжное а-а-а-аа…
— Пошли!.. — как вздох облегчения, вырвалось у него.
Туманов выехал из хутора только тогда, когда артиллеристы поспешно начали выкатывать орудия из укрытий на новые позиции…
Два раза в день из обкома передавали по полевому телефону сводки Совинформбюро. Помощник Туманова, Сергеев, перепечатывал их на машинке. Мальчишки, постоянно кружившие возле приезжих грузовиков, в охотку расклеивали листовки по всему городу.
Фронт к тому времени отодвинулся далеко и с каждым днем развертывался все шире и неукротимее: наши передовые части на северо-западе достигли Кенигсберга. Первый Украинский фронт сосредоточил свои ударные силы на берегу Днепра для решающего наступления.
Вчитываясь в фронтовые сводки, Туманов старался мысленно представить себе, где теперь его полк, и всякий раз при этом испытывал такое чувство, будто он остался в далекой тихой гавани, надежно защищенной фронтами, точно цепью неприступных гор. Но для него теперь существовал не только тот фронт, который ограждал город от орудийных разрывов и бомбежек. У него был свой, тот, который он нанес на карту и о котором ни на минутку не переставал думать. Пока что фронт этот мало чем радовал. Туманов часто вспоминал, как летом 1942 года их дивизия выходила из окружения. Из разрозненных групп пришлось создавать нечто похожее на воинскую часть. Не хватало оружия, боеприпасов, продовольствия; люди обносились, обессилели от недоедания. Что-то похожее было с положением дел в районе Красногвардейска. Надо было во что бы то ни стало выбраться из хаоса разрушений, рассчитывая только на собственные силы. А сил было недостаточно. Их почти совсем не было…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Несколько дней Чернобай устраивал свое хозяйство. До этого он руководил шахтой в Кузбассе, а оттуда вернулся, облеченный высокими полномочиями управляющего трестом. Под трест Чернобай облюбовал бывший промтоварный магазин в центре города. Стены и крыша его не были повреждены. Не уцелели одни окна. Найти стекло в такое время — все равно что отыскать иголку в стоге сена. Но помощник по хозяйственной части Шулика все же раздобыл стекло. Егор Трифонович не стал расспрашивать, как он умудрился это сделать. Достал — и ладно.
Сразу же по приезде Чернобай стал подыскивать секретаря-машинистку. Приходили многие — молоденькие девушки и уже при годах женщины, но ни одна из них не отвечала строгим требованиям управляющего. Чернобай считал, что было бы неудобно, даже неприлично иметь у себя в приемной какую-нибудь девушку с кудряшками или слишком пожилую даму. Кроме того, девушки, которые приходили наниматься, как правило, умели выстукивать на машинке одним пальчиком, хотя некоторые из них делали это довольно бойко.
И вот как-то явилась еще одна — худенькая, остриженная под мальчишку девушка. На ней было пестрое короткое платьице с перехватом. Личико нежно-бархатистое от легкого налета пудры, серые с синевой глаза, как у ребенка — большие, застенчивые.
— Вы что, машинистка? — с недоумением покосился на нее управляющий.
Девушка быстро взглянула на сердитого человека и тут же опустила взгляд.
— Мне сказали, что вам требуется машинистка, — робко проговорила она.
— Даже очень требуется, только не с одним пальчиком, — не скрывая усмешки, подтвердил ее слова Чернобай.
— Как это с одним пальчиком? — удивленная, она посмотрела на свои маленькие руки с короткими ногтями в белых пятнышках. — У меня…
— Вижу, у вас все в целости, — не дал он ей договорить, — а печатаете небось одним, — и для наглядности выстукал указательным пальцем по столешнице «Чижика».
Девушка рассмеялась.
— Это вы шутите, герр… — сказала она, запнувшись на полуслове, — товарищ начальник. Я могу всеми сразу. Давайте, что вам отпечатать?
Егор Трифонович взял лист с машинописным текстом и через стол не особенно доверчиво протянул ей. Она проворно вложила в валики машинки чистый лист, села на стул и, вся как-то собравшись в комочек, принялась печатать. Чернобай смотрел на ее пальцы и не мог уследить за ними. Они, казалось, порхали на невидимых крылышках. Спустя некоторое время девушка подала ему оба листа.
— Вот, пожалуйста, проверьте.
Управляющий придирчиво сверил подлинник с отпечатанным текстом и не обнаружил в нем ни единой опечатки.
— Вот как! — раздумчиво и не без удивления сказал он. — Где же вы научились печатать?
— Я еще когда училась в восьмом, посещала курсы машинописи. Ну, а потом — война… — она запнулась и опять виновато потупила взгляд.
— Ну-ну, война, а дальше?.. — подбодрил он ее.
— А при немцах работала на бирже машинисткой.
— Ах, вот как!.. Но ведь на бирже все надо было печатать по-немецки, — недоверчиво сощурился Чернобай.
— Потом научилась печатать и на машинке с немецкими литерами. А больше печатала приказы и всякие бумаги по-русски.
Егор Трифонович нетерпеливо поерзал на стуле, помолчал. Его смущало и настораживало то, что она работала на немецкой бирже.
— Какие же бумаги давали вам перепечатывать? — он еще сильнее прищурился, выпытывая в ее глазах, все ли правда, что она говорит.
— Больше списки людей, которых направляли на разные работы, — не замечая его недоверчивого взгляда, просто сказала она, — да еще всякие угрозы, чтоб люди являлись на биржу регистрироваться.
— И что же, являлись?
— Не все, конечно, многие не хотели работать на немцев.
— А твой отец работал? — тем же суховатым голосом спросил он.
— Что вы! — отмахнулась она от его вопроса. — Мой папа на фронте. С самого начала войны. А мама больная. Фамилия моя Чубейко. Может, слыхали?
— Вот как!.. Чубейко, говоришь? — Чернобай от неожиданности даже подхватился с места. Лицо его расправилось от суровых морщин.
— Чубейко Максим Васильевич, — невольно отступив на шаг и все еще не сводя удивленных глаз с начальника, тихо выговорила она, — зовут меня Фрося, Ефросинья Максимовна.
— Да ведь я хорошо знаю Максима Васильевича, — радостно воскликнул Чернобай, — на «Марии» крепильщиком работал. А я в ту пору «Марией» заведовал.
Он подошел к девушке, обнял за худые плечи, ласково посмотрел в глаза. Они были влажные и блестели.
— Вылитый отец, и нос такой же, с курносинкой, — сказал он и нахмурился. — Только ты не пудрись. Тебе это ни к чему.
— Это я при немцах научилась. Заставляли, — смутилась она.
— Отвыкай, Ефросинья Максимовна, — по-отечески посоветовал он и опять вернулся к столу. Поспешно собирая какие-то бумаги в портфель, Чернобай говорил: — Значит, так порешим, Максимовна, бери бразды правления в свои руки. Вот тебе ключ. Приедет мой помощник, товарищ Шулика, скажешь ему, что ты мой личный секретарь, понятно?
Фрося слушала молча, перебирая пальцы.
— И еще передашь ему, что ты в мое отсутствие замещаешь меня, — он добродушно засмеялся и, проходя к двери, опять слегка сжал ее хрупкие девчоночьи плечи. — Одним словом, Шулика тебе все объяснит, а мне позарез нужно на шахты. Вот так.
И с озабоченным видом вышел.
Несколько дней колесил он по району на запыленной полуторке и всюду встречал одну и ту же картину: поваленные копры, взорванные надшахтные здания с повисшими на арматуре тяжелыми глыбами бетона, полуразрушенные и сожженные жилые дома, непролазный бурьян в поселковых парках и скверах. Что ж ему делать здесь, с чего начинать? Более двадцати шахт, которые составляли хозяйство треста, были зверски изуродованы. Порой казалось странным и удивительным, что среди этого хаоса и запустения что-то делают люди, о чем-то хлопочут. Утешало одно: кое-где уцелели шахтенки-«мышеловки». При немцах в них дедовским способом долбили уголь обушками, кайлами и поднимали на-гора с помощью коловорота в бочках из-под горючего.